– Этот грубый негодяй, – отвечала Лилия, – этот жалкий злодей имеет дерзость говорить с племянницей своего господина как с особой, руку которой он надеется получить… Когда я несколько раз устремляла на него презрительные и гневные взоры, он бормотал нечто вроде того, что у него в руках будто бы находятся судьбы нашего семейства.
– О, это не пройдет ему даром! Но как же дядя, у которого, по твоим словам, так много ума, терпит подобного негодяя?
– Я полагаю, он смотрит на него как на человека, способного на все, знает, что он эгоист, грубый и жестокий; но знает также и качества его, необходимые для заговорщика: безграничную отвагу, невозмутимое хладнокровие, беспримерную ловкость и непоколебимую верность. В последнем отношении дядя может ошибаться, ибо я слышала упреки Никсону за то, что отец наш был взят в плен после битвы при Куллодене.
– Новый повод для моего инстинктивного отвращения к нему. Но я буду остерегаться его.
– Посмотри, как он наблюдает за нами, – сказала Лилия. – Это действие совести. Он подозревает, что мы говорим о нем, хотя и не может слышать ни слова.
По-видимому, Лилия угадала, ибо Никсон подъехал к ним и сказал с притворной веселостью, которая не шла к его свирепым чертам:
– Пора перестать, сударыня, вы болтали уже целое утро, и я думаю, языки ваши должны утомиться. Нам придется проезжать через деревню, и нам необходимо разлучиться. Мисс Лилия, будьте добры, отстаньте немного; а вы, мисс, мистрис или мистер, как вам будет угодно назваться, потрудитесь ехать вперед за мной.
Лилия молча остановила лошадь, но бросила на брата взгляд, приглашавший его быть осторожным. Дарси отвечал ей взглядом, что он понял ее.
Глава XVI. Продолжение рассказа о дарси Летимере
Оставшись один, Дарси начал рассуждать о странной перемене в своей судьбе, но его тревожила близость Кристела, которого он ненавидел. Никсон подъехал к нему ближе.
– Не знаю, о чем вы там болтали, – сказал он, – но берегитесь сэра Редгонтлета.
– Это мое дело.
– Очень хорошо, молодой человек, – возразил Кристел, – но дружеский совет вам не повредит. У старого Редгонтлета руки гораздо проворнее языка: он в состоянии укусить, прежде чем залаять. Он сперва повалит противника на землю и тогда скажет ему, чтоб защищался. Мне кажется, что вам небесполезно знать последствия спора с ним.
– Если вы хотите дать мне совет действительно дружеский, мистер Никсон, – отвечал молодой человек, – я выслушаю его с удовольствием.
– Мне вам немного придется сказать, – молвил Никсон, стараясь придать себе откровенный тон, – я не люблю тратить слов даром. Хотите ли вы присоединиться к дяде душой и телом или не хотите? Вот в чем вопрос.
– А если я отвечу "да", – сказал Дарси, стараясь всеми силами скрыть свое намерение.
– В таком случае, – заметил Никсон, по-видимому, удивленный таким быстрым ответом, – все пойдет хорошо. Вы примете участие в благородном предприятии, и когда оно удастся, перемените, может быть, свою шляпу на графскую корону.
– А если не удастся?
– Будет что будет. Не все игроки берут ставку.
– Но если я имею глупую привязанность к жизни и предположим, что я откажусь от предложения дяди, как вы думаете, мистер Никсон, что произойдет из этого?
– Тогда, молодой человек, я вам советую быть крайне осторожным. Законы во Франции строги против ослушников опекуна. Там легко получить именной указ таким людям, как вы.
– Но ведь мы не во Франции! – воскликнул Дарси, у которого кровь охладела в жилах при мысли о французской тюрьме.
– Ходкий люгер вас быстро перевезет туда, уложенного в глубине трюма, словно контрабандный бочонок.
– Но Франция с нами в мире, и если осмелились бы…
– Да кто же услышит о вас! Ха, ха, ха! В Париже много тюрем, в которые легко войти, но из которых выйти невозможно.
В это время послышался конский топот, и сэр Гуго Редгонтлет подъехал к авангарду. Кристел Никсон приблизился к нему и смотрел вопросительно.
– Этот дурак Крекенторн, – сказал Редгонтлет, – напустил к себе целую толпу посторонних, вероятно, товарищей контрабандистов. Необходимо ехать медленно, чтобы он успел от них отделаться.
– Видали вы кого-нибудь из друзей? – спросил Кристел.
– Троих, – отвечал Редгонтлет, – и от многих получил письма. Все единодушно требуют известного вам пункта, и надобно уступить, ибо хоть дело и на мази, но могло бы остановиться.
– Нечасто бывает, чтобы пастух уступил своему стаду, – сказал Кристел, осклабясь.
– Должен уступить и уступит, – сказал Редгонтлет резко. – Поезжайте вперед, Кристел, мне нужно переговорить с племянником. Надеюсь, сэр Артур Редгонтлет, что вы довольны моим попечением о вашей сестре?
– Ничего не могу сказать ни против ее манер, ни против чувств, – отвечал Дарси. – Я счастлив встретить такую милую сестру.
– Очень рад, – отвечал Редгонтлет, – ибо не имею претензии слыть хорошим судьей женских достоинств; всю мою жизнь одна великая цель занимала меня. По возвращении из Франции ваша сестра имела мало возможностей для дальнейшего своего развития; однако я по мере сил устранял от нее все неудобства и лишения моей бродячей и опасной жизни. Временами она гостила по нескольку недель и даже по нескольку месяцев в почтенных семействах. Но очень рад, что вы нашли ее благовоспитанной.
Несколько минут продолжалось молчание, которое, однако, вскоре прервал Редгонтлет.
– Я надеялся сделать то же и для вас, племянник, – сказал он, – но слабость и робость вашей матери укрыли вас от меня, а иначе я с гордостью научил бы сына моего несчастного брата идти по дороге, по которой всегда следовали наши предки.
"Вот приближается буря!" – подумал Дарси и начал готовиться встретить ее.
– Поведение моей матери относительно меня, – сказал он, – может быть дурно истолковано, но в основании его была самая нежная привязанность.
– Конечно, и я нимало не думаю порицать ее, хотя недоверие ее много принесло вреда, не скажу, мне, но делу моего несчастного отечества. Она, я полагаю, намеревалась сделать из вас одного из тех тонких ябедников, которых еще в насмешку называют шотландскими адвокатами.
– Я занимался юриспруденцией год или два, – сказал Дарси, – но убедился, что не имею к этой науке ни способности, ни расположения.
– И, без сомнения, вы бросили ее с презрением? – сказал Редгонтлет, – это хорошо. Теперь, любезный племянник, я предложу вам цель, более достойную вашего честолюбия. Взгляните сюда, на восток. Видите ли вы на равнине монумент возле деревушки?
– Вижу, – отвечал Дарси.
– Эта деревенька называется Борг-Упп-Сандс, – продолжал Редгонтлет, – а памятник воздвигнут в память тирана Эдуарда I. Небесное правосудие поразило его на этом месте в то время, когда он вел свои полчища для окончательного завоевания Шотландии, политические несогласия которой возникли вследствие его проклятой политики. Брюс был бы остановлен в самом начале своего блистательного поприща, Баннокбарнская равнина осталась бы не обагренной кровью, если б Господь в эту критическую минуту не поразил этого наглого и коварного тирана, бывшего так долго бичом Шотландии. Гробница Эдуарда – колыбель нашей национальной свободы. И здесь-то я хочу предложить вам одно важное предприятие.
Редгонтлет замолчал, как бы ожидая, что скажет племянник.
– Я не предполагаю, – продолжал он после минутного молчания, – что вы настолько ограниченны, чтобы не понимать моих слов, что вы являетесь трусом и боитесь моего предложения, что вы настолько вырожденец и утратили кровь своих предков, что не пойдете на призыв мой, как боевой конь на звуки военной трубы.
– Я не стану притворяться, что не понимаю вас, – отвечал Дарси, – но замысел против династии, которую укрепили на троне три последовательных царствования, требует прочных доказательств для благоразумного и совестливого человека.
– Я не хочу, – воскликнул Редгонтлет, сверкая глазами, – не хочу слышать от вас ни одного слова против справедливости этого предприятия, на которое утесненная родина ваша призывает вас, ни против благородного мщения, которого требует кровь вашего отца из глубины безмолвной могилы, принявшей его останки. Голова его, выставленная до сих пор на Рикергате, приказывает вам вести себя, как следует мужчине. Я спрашиваю вас во имя блага отечества: обнажите ли вы меч, последуете ли вы за мной в Карлэйль, чтобы предать земле голову вашего отца, которая служит седалищем совам и воронам и предметом насмешек для самых гнусных негодяев?
Не будучи подготовлен к ответу на этот призыв энтузиазма и из боязни, что прямой отказ мог стоить ему жизни или свободы, Дарси хранил молчание.
– Я вижу, – продолжал его дядя спокойнее, – что вас удерживает от ответа не отсутствие отваги, а просто следствие нелепого воспитания. Вы едва верите, что вы Редгонтлет. Сердце ваше не привыкло еще отвечать на призыв чести и патриотизма.
– Надеюсь, – проговорил наконец Дарси, – что я никогда не буду глух ни к тому, ни к другому; но чтобы дать однозначный ответ на этот призыв, мне необходимо видеть какую-нибудь разумную надежду на успех того отчаянного предприятия, в которое вы хотите меня вовлечь, дядя.
– И я попытаюсь совершить его, если оно будет еще безнадежнее! – воскликнул Гуго Редгонтлет.
Дарси хотел отвечать, но дядя нежно положил ему руку на плечо и как бы просил выслушать его.