– Приятель, – сказал он мне немного грубовато, – вы уже опоздали переправиться вброд: скоро наступит прилив.
Я оборотился и, не отвечая ни слова, посмотрел на своего собеседника, внезапное появление которого в такой час показалось странным и отчасти зловещим.
– Вы глухи или помешаны? – продолжал он, – или хотите отправиться на тот свет?
– Я иностранец, – отвечал я, – мне хотелось только посмотреть на вашу охоту, а теперь я желаю возвратиться откуда пришел.
– В таком случае торопитесь, ибо кто засыпает на берегу Солвея, тот рискует проснуться на том свете: небо грозит ураганом, который ускорит прилив.
С этими словами он поворотил лошадь и удалился. Тогда я поспешил по направлению к Шотландии, будучи немного встревожен заявлением незнакомца, ибо знал, что прилив совершался на этих песках с такой изумительной быстротой, что от него на известном расстоянии от берега не уйдет и всадник на доброй лошади.
Я прибавил шагу и даже побежал, видя, как увеличивались лужи и появлялись новые; пески были перерезаны множеством потоков. Действительно ли это было влияние прилива или я впопыхах бросился в другую сторону, только песок делался все рыхлее, и следы мои немедленно наполнялись водой.
Мной начало овладевать сильное беспокойство, когда вторично появился добрый мой гений; его вороная лошадь и он сам казались в сумерках огромных размеров.
– Вы с ума сошли или вам надоела жизнь? – воскликнул он грубым голосом, – через несколько минут вы очутитесь на подвижных песках.
Я отвечал, что сбился с дороги.
– Сейчас нечего тратить время на слова, – сказал он, – садитесь позади меня!
Он, без сомнения, думал, что я вспрыгну на лошадь с ловкостью наездников той местности, но, заметив мое замешательство, он подал мне руку, велел мне стать ему на сапог и рывком поднял меня на круп. Лошадь начала было брыкаться, так что я невольно навалился на него, но он сидел, как гвоздь в перекладине, и вскоре укротил заупрямившееся животное. Друг мой – я не могу иначе назвать его – молчал, направлялся наискось, минуя подвижные пески, и когда мы выехали на сухое место, спустил меня на землю.
Я горячо поблагодарил его за оказанную услугу, и молчаливый товарищ мой, кивнув головой, собирался уже предоставить меня воле моей судьбы, но я попросил его завершить доброе дело, указав мне дорогу на Шеффердс-Буш.
– На Шеффердс-Буш! – повторил он. – Здесь не менее трех миль, и если вам незнакома дорога, то вы легко можете свернуть себе шею. Дорога трудная, особенно для молодого вертопраха.
Я попросил его указать мне какую-нибудь гостиницу, где я мог бы провести ночь, и прибавил, что щедро вознагражу того, кто окажет мне эту услугу. Незнакомец не ответил ни слова, притворившись равнодушным, поворотился и пошел по дороге, которую, как мне показалось, он указал жестом.
Вскоре, однако, его звучный голос коснулся моего слуха.
– Остановитесь, молодой человек, остановитесь! – кричал он, – вы уже успели сбиться с дороги. Меня удивляет, что ваши родители отпускают такого ветреника без надежного провожатого.
– Может быть, родители и не сделали бы этого, если бы они у меня были, – отвечал я.
– Я не привык принимать у себя незнакомых, – сказал он, – но так как вы, во-первых, не знаете дороги, во-вторых, рискуете встретиться с недобрыми людьми, то я считаю необходимым сделать исключение из общего правила и предложить вам ночлег на сегодня.
Я вздрогнул невольно при этом не совсем радушном приглашении, но превозмог себя и поблагодарил незнакомца.
– Надеюсь, – сказал я, – что посещение мое не обеспокоит ваше семейство, – и вторично дал понять, что охотно готов предложить вознаграждение.
– Посещение ваше, конечно, принесет мне немного беспокойства, – отвечал он, – но деньги не могут служить для меня вознаграждением… Одним словом, я не трактирщик.
Я извинился и, по его приглашению, снова влез на круп лошади.
Мы поскакали. Собиралась буря, ветер начал свистать, и до нас доносился шум прилива.
Наконец мы достигли узкой и глубокой долины. При свете луны, показывавшейся иногда из-за туч, я видел только утесы и редкие деревья. Мы спускались по извилистой и крутой дороге, но ни темнота, ни неровность почвы не уменьшали быстроты бега вороной лошади.
Вскоре предстали пред нами две или три хижины, из которых одна показалась мне лучше, нежели обыкновенно строятся они у крестьян в этой части Шотландии. Окна были со стеклами, а отверстия в крыше показывали наличие мезонина. В темноте нельзя было различить местности, но шум воды свидетельствовал о близости реки, и местами обрисовывались силуэты деревьев.
Но мне было некогда делать наблюдения, ибо по свистку моего спутника появились мгновенно у двери главной хижины мужчина и женщина, сопровождаемые огромными ньюфаундлендами. Женщина тотчас же удалилась, заметив постороннего. Мужчина с фонарем в руке подошел молча, взял за поводья лошадь и повел ее, без сомнения, в конюшню, в то время как я последовал в дом за своим спутником.
Мы вошли в довольно опрятную комнату с кирпичным полом, и я с удовольствием увидел яркий огонь, пылавший в обширном камине, возле которого стояли каменные скамейки. По стенам висели разные охотничьи и рыболовные принадлежности. Проводник мой вышел в другую комнату, знаком пригласив меня сесть перед камином.
Я остался в обществе старухи в сером платье, клетчатом переднике и белом чепчике, концы которого падали ей на плечи, как носят простые женщины. Очевидно, это была служанка. Странным показалось мне, что в этой протестантской стране на руке у старухи висели четки.
Она начала собирать ужин: накрыла стол и, добыв из торбы, привезенной моим спутником и повешенной у дверей, две рыбины, принялась их жарить, предварительно разрезав.
Между тем в комнату вошел человек, отводивший лошадь на конюшню, и наружность его показалась мне еще непривлекательнее, чем у старухи. Это был здоровый, сильный старик, одетый как рыбак, в голубом жилете и штанах, какие носят моряки; он держал за поясом большой нож, который мог при случае служить оборонительным оружием.
Войдя в комнату, он посмотрел на меня с любопытством и, как мне показалось, весьма неприветливо, но потом перестал обращать на меня внимание и тоже занялся приготовлениями к ужину. С ловкостью, которой я не ожидал от него, судя по его неуклюжему виду, он поставил у одного конца стола два стула, а у другого – две скамейки, разместив сообразно с этим четыре прибора. Посуда была глиняной, но один прибор, от кружки до солонки, был серебряный, с гербами. Большие собаки уселись по бокам, а две меньших улеглись под столом и терпеливо ожидали подачки.
Для меня не было ничего удивительного в том, что человек, занимавшийся рыболовством, может иметь превосходную лошадь и жить лучше других крестьян, но все, мною виденное, как бы показывало, что я находился не у крестьянина, который был богаче своих собратьев, а у человека, имевшего некогда значительное состояние и сохранившего еще некоторые внешние признаки, напоминавшие о его прежнем положении.
Кроме серебряной посуды, слуга поставил на стол лампу из того же металла: она осветила комнату, озарявшуюся до того лишь мелькавшим пламенем камина.
Буфет, в котором размещалась посуда, отличался образцовой чистотой. Во впадине окна стояла этажерка орехового дерева с великолепной резьбой, а на полках лежали книги и бумаги; в другом углублении, менее освещенном, я заметил два ружья, две шпаги, пистолеты и другое оружие – вещи довольно странные, если не подозрительные, в подобной хижине и в краю, столь спокойном.
Мне недолго, однако, пришлось делать эти наблюдения, потому что довольно скоро явился мой спутник. Он переоделся в серый сюртук, обхватывавший его могучую талию, и в узкие панталоны. Сукно его одежды было тоньше, нежели у старика, и белье отличалось безукоризненной белизной. Он был без парика и без пудры, и русые курчавые волосы были без седины, хотя ему было лет пятьдесят по крайней мере. Черты лица выразительные и сохраняли строгое выражение.
Остановившись у огня, он внимательно посмотрел на меня, отчего мне стало неловко, но тут появление ужина отвлекло его. Оба слуги (или особы ниже рангом) разместились уже на скамейках, и хозяин пригласил меня садиться.
Ты знаешь, что отец твой приучил меня ежедневно выслушивать молитву перед обедом и ужином, и я инстинктивно ожидал этой торжественной минуты, хотя и не имел намерения дать заметить этого. Но хозяин, по-видимому, сам догадался, в чем дело. Он сказал старику с сарказмом:
– Кристел Никсон, прочти молитву, гость ожидает.
– Черт будет моим слугой и ответит аминь, когда я сделаюсь капелланом, – отвечал Кристел голосом, походившим на ворчание медведя. – Если этот господин – виг, он может сам прочитать.
– Мабель Моффат, – сказал хозяин, обращаясь к старухе и значительно возвысив голос, вероятно, по причине ее глухоты, – не можешь ли ты прочесть молитву перед ужином?
Старуха наклонила голову, поцеловала крест, висевший у нее на четках, и продолжала хранить молчание.
– Мабель не желает призывать на еретика благословение Божие, – сказал хозяин тем же насмешливым тоном.
В этот момент отворилась боковая дверь. В комнату вошла молодая особа и, обратившись к хозяину, сказала:
– Вы звали меня?
– Нет, я только говорил громче обыкновенного, чтобы слыхала глухая Мабель. Однако, – прибавил он, – было бы очень стыдно, чтобы незнакомый гость очутился в доме, где никто не может или не хочет прочесть молитвы. Будь на этот раз нашим капелланом.
Молодая, очень хорошенькая девушка робко подошла и серебристым голосом прочла молитву без затруднения, как бы по обычаю, но, окончив ее, скрылась в ту же минуту.