– В эту зиму – да! – согласился Мономах. – Но чтобы их не было в следующую, и через десять лет, и даже через сто, я предлагаю – собрать всех князей воедино и объединенным русским войском самим выступить в Степь!
– Как! Самим? В Степь?! – недоуменно, словно давая понять своим дружинникам, что ослышался, переспросил Святополк.
– Да виданное ли это дело? – первым, густым басом, поддержал его воевода. – Дело руссов – сидеть по укрепленным городам да встречать половца на валах и речных переправах.
Главное, не пускать их в глубь русских земель.
Ставка рванулся было вперед, чтобы объяснить воеводе, что не может больше обескровленная переяславльская земля быть таким княжеством – крепостью между Степью и 44 Русью. Да и сколько раз обходили их степняки, чтобы напасть на другие города и тот же Киев… Но, перехватив взгляд Мономаха, он только опустил руки и сжал кулаки так, что все услышали их хруст.
– Вот оно как… – задумчиво покачал головой Святополк. – И когда же это ты, князь, выступать предлагаешь?
– А как только сойдет снег и просохнут дороги! – спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. – Прямо этой весной!
Тут уж дружинники Святополка пришли в себя, и послышались их возмущенные голоса:
– Да ты что, князь!
– Слыхали?
– Зима на исходе!
– Скоро – землю пахать, а мы крестьянина и его коня – на войну?!
– Великий князь, скажи хоть ты ему, что со времен наших прадедов этого не бывало!
Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:
– Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело – самим в Степь идти? Да еще и весной!
– То-то и оно, что самим! – убеждая и великого князя, и его советников, горячо заговорил Мономах. – Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! Тото и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.
Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.
Ставр Гордятич так хотел добавить что-нибудь для красного словца, но, помня наказ Мономаха, только рукой красноречиво советовал людям Святополка: слушайте, слушайте, мол, что говорит мой князь!
А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов, и, подолгу не отводя взгляд, продолжал:
– А вам я, дружинники, многими победами славными, удивляюсь. Коня… смерда жалеете.
А про то, что, откормив за лето свои табуны, половец отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!
Он опять помолчал и теперь, давя уже на воинскую гордость, тоном, каким говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:
– И вообще мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая – спрятаться негде!
Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.
– Полон отобьем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! – продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, не преминул воспользоваться и этим: – Да и добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало!
Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и все, что сможем увезти с тех городов, которые мы возьмем на щит!
Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка… он даже невольно зашевелил пальцами, подсчитывая, сколько можно получить от этого похода, если все будет так, как говорит Мономах.
А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими 45 конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…
И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились все более убедительнее всех доводов Святополка с его людьми.
– Оно-то, конечно, так … – уже слышались с той стороны осторожные голоса.
– Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…
– А ну как проведает он о наших планах? – могучим басом оборвал их воевода Святополка.
– Да! – поддержал его тот. – А на это что скажешь, брат? Шило в мешке – и то не утаишь, а тут – целое войско!
– А мы через купцов ложный слух пустим… – понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. – Идем, мол, брать богатый град Корсунь!
– Нет! – вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.
– Что значит нет? – нахмурился Мономах.
Он знал этого дружинника как одного из самых мужественных и честных едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, даже втайне надеялся на его поддержку.
– Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать, шли на врага! – твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. – Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: "Иду на вы!"
– А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! – примирительно улыбнулся ему Мономах. – С самым лучшим гонцом! – он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: – Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!
– Поганые Божьи храмы жгут, – неожиданно подал голос игумен. – Священников убивают.
Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только – только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?
– Верно молвишь, отче! – кивнул игумену Мономах. – Я про это как-то и не стал говорить, думал, здесь все православные, и так все понятно…
А дальше, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:
– Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов – стариков и старух, мужиков, их жен и детей прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, великий князь! Идем на Степь?
Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками, усталым и тихим голосом сказал:
– Да вот он я… Готов уже!
Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца сказал:
– И тем великое добро всей земле русской сотворишь, брат!
– Уф-ф! – выдохнул Мономах, выйдя из шатра и с наслаждением подставляя лицо еще позимнему морозному, но уже ласкающему первым солнечным теплом воздуху. – Легче в жестокой битве побывать, чем один такой спор выиграть!
– Такой спор десятка битв стоит! – коротко возразил Ратибор.
– Я как только услыхал, что ты про дело начал, думаю, все – можно сразу уходить не солоно хлебавши!
В шатер вошли и вышли один за другим несколько гонцов. Затем появился со своим ящичком игумен и, наконец, сам великий князь.
– Все! Эти пусть едут! – кивнул он вослед поскакавшим с написанными и скрепленными печатями грамотами гонцов. – А остальных, к тем князьям, что ближе живут, – завтра, а то и третьего дня из моего дворца приказы отправим.
Мономах согласно кивнул. Завтра так завтра. Есть еще время. О многом надо перетолковать с братом в его тереме-дворце. Есть у него кое-какие задумки и по пешцам, по их вооружению, и по тому, как добираться до места, и надо заранее решить, каким строем – походным или боевым – пойдут они по Степи.
Братья еще раз обнялись и разошлись до вечера.
К Святополку тут же направился находившийся все время у самого входа в шатер князь изгой.
На полпути он поравнялся с Мономахом, и взгляды их встретились.
В глазах Мономаха на какое-то мгновение промелькнули жалость и сочувствие, что судьба так жестоко распорядилась с этим, так же как и он, Рюриковичем. Но тут же в них появился непримиримый стальной блеск, как ко всем врагам Руси, и он громко посоветовал великому князю:
– Не обещай ему ничего, брат! Все равно он больше того, что уже имеет, не получит!
Святополк с облегчением – вот выручил так выручил брат, теперь и объяснять мне ему ничего не надо – даже не обиделся на такое обращение. Он лишь дождался, когда к нему подойдет проситель, и бессильно развел руками: мол, слыхал, что я могу поделать? Хоть нас и двое, а все-таки как-никак – съезд князей!
– Ах так? Ну ладно!
Князь-изгой яростно взмахнул головой, сел на своего коня и, бешено нахлестывая плеткой, помчался прочь.
Ратибор хмуро поглядел ему вслед и подошел к князю.
– Не нравится мне все это, – тихо сказал он.
– Что именно? – не понял Мономах.
– Слыхал больно много! – объяснил Ратибор, показывая глазами на превратившегося в точку изгоя.
– Ну, все, да не все!
Мономах загадочно подмигнул воеводе и подозвал к себе купца, от которого в который уже раз отвернулся, делая вид, что занят крайне важным делом, Святополк.
Он давно знал и уважал этого торговца.
– Что – тяжба? – кивая на брата, спросил он.
Купец, не отвечая, только молча мотнул головой.
– Я чем-то могу помочь?
– Вряд ли. Я ведь не стол у него просить пришел!
– А что же?