- Посмотрим.
Она несколько раз прошла по столовой, вошла в гостиную и, там сделав несколько туров, отправилась к сыну.
Карташев лежал и тупо ждал. Он знал, что даром ему это не пойдет, и злость охватывала его.
Вошла Аглаида Васильевна, чужая и неприступная.
- Ты с ума сошел?
- Нет, - пренебрежительно и равнодушно ответил Карташев.
Аглаида Васильевна смерила сына глазами.
- Я имела несчастье воспитать какого-то урода… Сию секунду вон из моего дома…
- И уйду, - фыркнул Карташев.
- Так вот как, - задыхаясь, произнесла Аглаида Васильевна.
Она стояла возмущенная, пораженная, и в то же время какой-то страх охватывал ее.
Карташева больше всего смутил этот страх: он и сам испугался вдруг себя и заговорил мягко и горячо:
- Мама, может быть, вы не сознаете сами, но ведь вы же действительно хватаете меня так за горло, что я дышать не могу… Ведь эта маленькая комната ни больше ни меньше, как контроль… Ведь я же мужчина…
- Что такое?! Это еще что? Какой ты мужчина? Да нет, ты действительно болен? Дай голову.
Аглаида Васильевна приложила руку к его лбу.
- Не болен я… тоскливо от всей этой комедии, - проговорил Карташев.
Аглаида Васильевна опять приняла свой неприступный вид.
- Послушай, Тёма, это все так ужасно… так непохоже на тебя, что… или я должна все забыть сейчас же, или это никогда не забудется.
"Никогда" резко треснуло в воздухе.
- Ты сейчас попросишь у Зины прощенья…
- Я у Зины не попрошу. За что?
- За что?
Аглаида Васильевна смотрела с распущенной гримасой и раздраженно качала головой.
"Какая противная!" - подумал Карташев и отвернулся.
- Ну, так вон!
- Уйду!! - заревел вдруг Карташев и, схватив со стола шапку, выскочил сперва в переднюю, а оттуда во двор и на улицу. Злоба, ненависть, унижение, гнев душили его. Ему хотелось кричать, ругаться, он убегал от самого себя и только рычал по временам, издавая какой-то лошадиный звук. Какими-то волнами ходила по нем злость, и, когда подступали к горлу, он чувствовал потребность бить, колотить, визжать и кусаться. В один из таких приступов он изо всей силы впился зубами в свою руку. Часа через два все прошло, и Карташев почувствовал желание покончить со всей этой глупой историей. Глупо было все: и он, и мать, и вся жизнь дурацкая и глупая, но при упрямстве все могло выйти еще глупее. В таких случаях требовалось быстрое раскаянье. Мысль о том, что он мог бы действительно уйти из дома и жить хоть уроками, что ли, едва шевельнулась в его мозгу: куда он пойдет и что он без обстановки семьи. "Уеду себе в Петербург по окончании гимназии - и бог с ними".
С стесненным сердцем, сконфуженный и подавленный, юркнул он в калитку, спросил вскользь, не смотря на встретившуюся Маню: "Где мама?" - и пошел, по ее указанию, в беседку.
Произошла одна из тех сцен, которые так ненавидел Карташев. Потупив глаза, угрюмо, но в то же время стараясь придать голосу какую-то искренность, с сознанием своего унижения и презрения одинаково и к себе и к матери, он пробурчал:
- Мама, я больше не буду.
- Нет, теперь уже поздно.
Несмотря на всю решительность этого "поздно", Карташев знал отлично, что это "поздно" ни больше ни меньше, как звук пустой. Знал, что после этого "поздно" начнется нотация и будет продолжаться целый час.
Он стоял, слушал и презрительно щурился от разного рода громких слов вроде: "Ты мне не сын", "Я не желаю такого сына", - всех тех слов, которые существа вещей изменить не могут и обладают обоюдоострым свойством.
Мать говорила, не щадя красноречия, и, конечно, меньше всего подозревала, что сын ее в это время сравнивал ее с стариком Неручевым. Когда после нотации, по обыкновению, он поцеловал ее руку, он опять подумал: "Так и Неручеву целовали руку".
Он вышел из беседки, раздраженно усмехнулся своему сравнению и медленно пошел в отведенную ему маленькую комнату.
Ни одного намека не было сделано со стороны матери, но сын был убежден в том, что понимал истинный смысл действий матери: она боялась, отпустив его в кабинет, за его годы и за его сближение с Таней.
Оба окна маленькой комнаты были открыты и выходили на террасу.
Карташев лежал на своей кровати, смотрел на эти окна, понимал их смысл, и никогда Таня не была так близка к нему, как в это мгновенье. Сближение теперь казалось не так недосягаемо; в оскорбленном самолюбии, в мести кому-то за что-то искалось оправдание, повод, кровь загоралась; надвигались сумерки, а с ними и мысль о Тане принимала все более и более рельефный образ. Казалось, она здесь возле него, и уж не унижение и не месть, а тело семнадцатилетнего юноши предъявляло свои права.
Какой-то стон вдруг вырвался из его груди, смутивший всех сидящих в столовой, и все опять стихло, а Карташев, затаив дыхание, лежал, уткнувшись в подушку, не смея ни шевелиться, ни дышать.
Карташев так и заснул в тот вечер, не раздеваясь, и проснулся только утром. Переодевшись и напившись чаю, он решил отправиться к Корневу.
- Сережа, - крикнул он уж в калитке, - скажи маме, что я пошел к Корневу заниматься латинским.
- Мама уже встала, - ответил было Сережа.
- Не встала, - уверенно сказал Карташев и захлопнул за собой калитку.
У Корневых все было по-старому. В дверях беззвучно показалась Анна Степановна, сделала свою добродушную гримасу и, проговорив свое "о!", стояла и ждала, пока Карташев сбросит пальто и подойдет к ней.
- Вася, Маня, - крикнула она.
- А-а! - басом приветствовал Корнев, появляясь из кабинета отца и на ходу застегивая свой пиджак, - милости просим. - Он с удовольствием пожал руку Карташеву, указал ему на кресло и сам сел.
Выскочила Маня и, вспыхнув, радостно поздоровалась с Карташевым.
Маня загорела, похудела и казалась еще привлекательнее.
- Ну что, как? - спросил Корнев.
- Слушайте, Карташев, отчего вы так рано приехали в город? - перебила Маня.
Карташев вопросительно посмотрел на Корнева.
- Ерунда все это, - сказал Корнев, - знаешь ведь…
- Бунтовщики? - весело, понижая голос, спросила Маня.
Карташев рассмеялся.
- Ерунда, - повторил Корнев и принялся за ногти.
- Спасибо, что с полицией не доставили, - сдержанно вздохнула Анна Степановна, присаживаясь на стул. Она посмотрела на Карташева, на сына, покачала головой, вздохнула и сказала: - Голубчики мои, учение опять, латынь, да то, да другое, и господь его зна, що такое, поки не выкрутят, не выкрутят все. - Она сделала энергичный жест и махнула рукой.
- Ну-с, как твои? Наталья Николаевна?
- Васенька изволили, кажется, найти прочное помещенье своему сердцу? - рассмеялась Маня.
- Манечка изволят, кажется, глупости с утра говорить! - ответил, покраснев, брат.
Он встал лениво, с удовольствием потянулся и, встряхнувшись, сказал:
- Ерунда все это… Через две недели переэкзаменовка - вы это чувствуете?
- Будем вместе готовиться, - предложил Карташев.
- С удовольствием.
- Скажи лучше - будем вместе ничего не делать, - рассмеялась Маня.
- Напрасно: я с сегодняшнего дня готов, так и дома сказал, что иду заниматься.
- Иначе бы не пустили бы? - спросила Маня.
Карташев небрежно проговорил:
- Ах, прошло то время золотое…
- Большой теперь?
- Слава тебе господи!
- Впрочем, слышала, курить разрешили? Вы с какого класса начали?
- С третьего.
- И Вася тоже?
- И Вася тоже.
Маня махнула рукой.
- Слушайте, Карташев, идем купаться.
- С удовольствием… Хотя, собственно, я не взял с собой денег…
- У нас билеты есть в купальню.
- Ты пойдешь? - обратилась она к брату.
Корнев подумал и спросил Карташева:
- Ведь воротишься?
- Слушайте, Карташев, вы обедаете у нас, а вечером мы к вам.
- Отлично.
- Накомандовала, - добродушно произнесла, появляясь, Анна Степановна вслед убежавшей дочери, - куда?
- Теперь купаться, - ответил Карташев, стоя с фуражкой в руках в ожидании Мани, - а потом к вам обедать.
- Голубчик мой. - И Анна Степановна, обняв ладонями голову Карташева, поцеловала его в лоб.
- Ну, уж мама не может. Идем, - крикнула Маня, сверкнув весело, возбужденно на Карташева глазами.
Они опять шли по звонким улицам в треске и духоте города, искали тени, щурились от ярких лучей и с удовольствием осматривали и встречавшихся прохожих, и дома, и друг друга.
- Я получила письмо от Рыльского…
Ничего нового она ему не сообщила, да и Рыльский был где-то далеко, а Маня, возбужденная, довольная его обществом, шла рядом с ним.
Они запрыгали по ступенькам широкой громадной лестницы бульвара и точно уже купались в открывшемся просторе воздуха и моря.
Спустившись, они пошли вдоль пыльного серого здания. Скрылось море на мгновенье и опять сверкнуло уж вплоть, с гаванями, с лесом мачт, с палатками купален, с белыми рядами сохнущих простынь, с ароматом моря.
- Вы мне скажете правду?
- Скажу.
- В кого вы влюбились в это лето?
- Хотел влюбиться, но она уж невеста.
- Разве можно здесь хотеть или не хотеть?
- Можно, - беспечно ответил Карташев.
- Нет, нельзя, Карташев. Вы были когда-нибудь влюблены?
- Я с трех начал влюбляться.
Из-за простынь вдруг появилась фигура учителя математики с его походкой заведенной куклы, с его обычным строгим взглядом темных глаз.
Карташев быстро смущенно поклонился и, когда он прошел, спросил с веселой тревогой Маню:
- Как вы думаете слышал он?