- Лодка? - переспросил Касицкий. - Зачем нам лодка? - обратился он к Тёме.
Тёму подмывало.
- Свинья! - смеялся он, чувствуя непреодолимое желание выболтать.
- Чтоб кататься, - ответил Данилов, не сморгнув, что называется, глазом.
Корнев видел, что тут что-то не то.
- Мало у отца твоего лодок?
- Ходких нет, - ответил Данилов.
- Что значит - ходких?
- Чтоб резали хорошо воду.
- А что значит - чтоб резали хорошо воду?
- Это значит, что ты дурак. - вставил Касицкий.
- Бревно! - вскользь ответил Корнев, - не с тобой говорят.
- Ну, чтоб узкая была, шла легко, оказывала бы воде меньшее сопротивление.
- Зачем же вам такую лодку?
- Чтобы больше удовольствия было от катанья.
Корнев подозрительно всматривался по очереди в каждого.
- Эх ты, дура! - произнес Касицкий полушутя-полусерьезно. - В Америку хотим ехать.
После этого уже сам Корнев говорил пренебрежительно:
- Черти, с вами гороху наесться сперва надо, - и уходил.
- Послушай, зачем ты говоришь? - замечал Данилов Касицкому.
- Что~ говорю? Именно так действуя, ничего и не говорю.
- Конечно, - поддерживал Тёма, - кто ж догадается принять его слова за серьезные.
- Все догадаются. Вас подмывает на каждом слове, и кончится тем, что вы все разболтаете. Глупо же. Если не хотите, скажите прямо, зачем было и затевать тогда.
Обыкновенно невозмутимый, Данилов не на шутку начинал сердиться. Касицкий и Тёма обещали ему соблюдать вперед строгое молчание. И хотя нередко на приятелей находило страстное желание подсидеть самих себя, но сознание огорчения, которое они нанесут этим Данилову, останавливало их.
Понятное дело, что тому, кто едет в Америку, никаких, собственно, уроков готовить не к чему, и время, потраченное на такой труд, считалось компанией погибшим временем.
Обстоятельства помогли Тёме в этом отношении. Мать его родила еще одного сына, и выслушивание уроков было оставлено. Следующая треть, последняя перед экзаменами, была весьма печальна по результатам: единица, два, закон божий - три, по естественной - пять, поведение - и то "хорошего" вместо обычного "отличного". На Карташева махнули в гимназии рукой, как на ученика, который остается на второй год.
Тёма благоразумно утаил от домашних отметки. Так как требовалась расписка, то он, как мог, и расписался за родителей, что отметки они видели. При этом благоразумно подписал: "По случаю болезни, за мать, сестра З. Карташева". Дома, на вопрос матери об отметках, он отделывался обычным ответом, произносимым каким-то слишком уж равнодушным и беспечным голосом:
- Не получил еще.
- Отчего ж так затянулось?
- Не знаю, - отвечал Тёма и спешил заговорить о чем-нибудь другом.
- Тёма, скажи правду, - пристала раз к нему мать, - в чем дело? Не может быть, чтоб до сих пор не было отметок?
- Нет, мама.
- Смотри, Тёма, я вот встану и поеду сама.
Тёма пожал плечами и ничего не ответил: чего, дескать, пристали к человеку, который уже давно мысленно в Америке?
Друзья назначили свой отъезд на четвертый день пасхи. Так было решено с целью не отравлять родным пасху.
Заграничный пароход отходил в шесть часов вечера. Решено было тронуться в путь в четыре.
Тёма, стараясь соблюдать равнодушный вид, бросая украдкой растроганные взгляды кругом, незаметно юркнул в калитку и пустился к гавани.
Данилов уже озабоченно бегал от дома к лодке.
Тёма заглянул внутрь их общей красавицы - белой с синей каемкой лодки, с девизом "Вперед", и увидел там всякие кульки.
- Еда, - озабоченно объяснил Данилов. - Где же Касицкий?
Наконец показался и Касицкий с какой-то паршивой собачонкой.
- Да брось! - нетерпеливо проговорил Данилов.
Касицкий с сожалением выпустил собаку.
- Ну, готово! Едем.
Тёма с замиранием сердца прыгнул в лодку и сел на весло.
"Неужели навсегда?" - пронеслось у него в голове и мучительно-сладко где-то далеко-далеко замерло.
Касицкий сел на другое весло. Данилов - на руль.
- Отдай! - сухо скомандовал Данилов матросу.
Матрос бросил веревку, которую держал в руке, и оттолкнул лодку.
- Навались!
Тёма и Касицкий взмахнули веслами. Вода быстро, торопливо, гулко заговорила у борта лодки.
- Навались!
Гребцы сильно налегли. Лодка помчалась по гладкой поверхности гавани. У выхода она ловко вильнула под носом входившего парохода и, выскочив на зыбкую, неровную поверхность открытого моря, точно затанцевала по мелким волнам.
- Норд-ост! - коротко заметил Данилов.
Весенний холодный ветер срывал с весел воду и разносил брызги.
- Навались!
Весла, ровно и мерно стуча в уключинах, на несколько мгновений погружались в воду и снова сверкали на солнце ловким движением гребцов обращенные параллельно к воде.
Отъехав версты две, гребцы, по команде Данилова, подняли весла и сняли шапки с вспотевших голов.
- Черт, пить хочется, - сказал Касицкий и, перегнувшись, зачерпнул двумя руками морской воды и хлебнул глоток.
То же самое проделал и Тёма.
- Навались!
Опять мерно застучали весла, и лодка снова весело и легко начала резать набегавшие волны.
Ветер свежел.
- К вечеру разыграется, - заметил Данилов.
- О-го, рвет, - ответил Касицкий, надвигая чуть было не сорвавшуюся в море шапку.
- Экая красота! - проговорил немного погодя Данилов, любуясь небом и морем. - Посмотрите на солнце, как наседают тучи! Точно рядом день и ночь. Там все темное, грозное; а сюда, к городу, - ясное, тихое, спокойное.
Касицкий и Тёма сосредоточенно молчали.
Тёма скользнул глазами по сверкавшему вдали городу, по спокойному, ясному берегу, и сердце его тоскливо сжалось: что-то теперь делают мать, отец, сестры?! Может быть, весело сидят на террасе, пьют чай и не знают, какой удар приготовил он им. Тёма испуганно оглянулся, точно проснулся от какого-то тяжелого сна.
- Что, может, назад пойдем, Карташев? - спросил спокойно Данилов, наблюдая его.
"Назад?!" - радостно рванулось было сердце Тёмы к матери. А мечты об Америке, а гимназия, экзамены, неизбежный провал…
Тёма отрицательно мотнул головой и угрюмо молча налег на весло.
- Пароход! - крикнул Касицкий.
Из гавани, выпуская клубы черного дыма, показался громадный заграничный пароход.
- Пойдем потихоньку навстречу.
Лодка сделала красивый полукруг и медленно пошла навстречу.
Пароход приближался. Уже можно было разобрать толпу пассажиров на палубе!
"Через несколько минут мы уже будем между ними", - мелькнуло у каждого из друзей.
- Пора!
Все было наготове.
Согласно законам аварий, Касицкий выстрелил два раза из револьвера, а Данилов выбросил специально приготовленный для этого случая белый флаг, навязанный на длинный шест.
Тяжелое чудовище летело совсем близко, высоко задрав свои могучие борты, и гул машины явственно отдался в ушах беглецов, обдав их запахом пара и перегорелого масла.
Лодку закачало во все стороны.
Ура! Их заметили. Целый ворох белых платков замахал им с палубы. Но что ж это? Зачем они не останавливаются?
- Стреляй еще! Маши платком.
Друзья стреляли, махали и кричали как могли.
Увы! Пароход уж был далеко и все больше и больше прибавлял ходу…
Разочарование было полное.
- Они думали, - проговорил огорченно Тёма, - что мы им хорошей дороги желаем.
- Я говорил, что все это ерунда, - сказал Касицкий, бросая в лодку револьвер. - Ну кто, в самом деле, нас возьмет?! Кто для нас остановится?!
Уныло, хотя и быстро было возвращение обратно. Норд-ост был попутный.
- Надо обдумать… - начал было Данилов.
- Ерунда! Ни в какую Америку я больше не поеду, - сказал Касицкий, когда лодка пристала к берегу. - Все это чушь.
- Ну, вот уж и чушь, - ответил сконфуженно Данилов.
- Да, конечно, чушь, и пора понять это.
Тёма грустно слушал, задумчиво смотря вдаль так коварно изменившему пароходу.
- Надо обдумать…
- Как выдержать экзамены, - фыркнул Касицкий и, нахлобучив шапку, пожав наскоро руки друзьям, быстро пошел в город.
- Духом упал. Все еще можно поправить, - грустно докончил Данилов.
- Прощай, - ответил Тёма и, пожав товарищу руку, тоже побрел домой.
Да, не выгорела Америка! С одной стороны, конечно, приятно опять увидеть мать, отца, сестер, братьев, с которыми думал уже никогда, может быть, не встретиться, но, с другой стороны, тяжело и тоскливо вставали экзамены, почти неизбежный провал, все то, с чем, казалось, было уже навсегда покончено.
Да, жаль, - а хороший было придумали выход.
И Тёма от души вздохнул.
Когда после пасхи в первый раз собрались в класс, все уже перемололось, и Касицкий не удержался, чтобы в веселых красках не передать о неудавшейся затее. Тёма весело помогал ему, а Данилов только снисходительно слушал.
Все смеялись и прозвали Данилова, Касицкого и Тёму "американцами".