- Ах ты, грех какой вышел… а?.. Чего делать-то будем?
- Похоронят как-нибудь…
- Известно, похоронят… Нет, дома-то у Кирилы семьища осталась - страсть! Сам-восьмой был, и все мал мала меньше… А средствия никакого не будет Кириле от вашего благородия?
- Нет, не будет…
- Ах, грех какой… И попа-то на этой треклятой пристани нет; пожалуй, без покаяния и отойдет. Вот бы еще денька два повременил, поп наедет к отвалу каравана, уж за попутьем бы и упокойничка похоронить.
Мы вышли молча. Силантий остался на крыльце, почесываясь лопатками и позевывая. Давешняя собака показалась опять из-за угла, присела задом и тихо завыла.
- Чует упокойничка… - проговорил Силантий.
- Вот вам жертва голодного тифа… - угрюмо проговорил доктор, чмокая губами.
- И много таких?
- Десятка полтора наберется.
Когда еще доктор осматривал больных, с улицы донесся какой-то подавленный стон. Немного погодя звук повторился и застыл в воздухе протяжным унылым воем. Без сомнения, это были волки.
- Доктор, слышите? - спрашивал я.
- Да…
Мы остановились и прислушались. Это были волки. Они перебежали через реку на наш берег и тянули убийственную ноту где-то тут, совсем близко.
- Целая стая… - заметил я.
Доктор вдруг засмеялся.
- А ведь вы и меня на грех навели, - проговорил он. - Ха-ха… Нашли волков!.. Я и позабыл совсем, что сегодня у инородцев праздник. Аллах им послал веселую скотинку, вот они и поют! Огонек-то видите на берегу? - там идет пир горой.
Действительно, теперь можно было совершенно ясно определить, что звуки неслись именно от горевшего на берегу огонька.
- Я не понимаю, доктор, про какую веселую скотинку вы говорите?
- Неужели никогда не слыхали?.. Очень просто: у одного здешнего мужика сбесилась корова; по всей вероятности, ее укусила бешеная собака, ну-с, мужик и взвыл с своей коровой. Убыток убытком, да еще нужно ее зарезать, отвезти в лес и закопать поглубже в землю. А время самое горячее, до того ли тут… Пока мужик горевал, добрые люди и надоумили: отдать бешеную корову башкирам. А им это целый праздник; они взбесившийся скот зовут веселой скотинкой и едят его за настоящий, здоровый. Вся пристань давеча сбежалась смотреть, как они будут расправляться с бедной коровой… Мигом оборудовали все дело: закололи корову, развели огонек на берегу и закутили. Именно закутили, потому что совсем отощали и пьянеют от еды. Я сам ходил смотреть на них: наестся человек и шатается, как пьяный; глаза блуждают, ну, одним словом, все признаки отравления алкоголем.
- Может быть, это происходит от отравления зараженным мясом?
- Сначала я и сам то же подумал, но дело в том, что такое опьянение происходит и от хлеба. Ест-ест, пока замертво не свалится, потом отдышится и опять ест. Страшно на них смотреть. Не хотите ли полюбопытствовать?
- Нет, благодарю… На этот день достаточно впечатлений. Я видел этих инородцев давеча…
- Да, да… Голод согнал сюда народ со всех сторон. И болезнь у всех одна: голодный тиф.
- Разве у вас нет какой-нибудь больнички на всякий случай? - спрашивал я.
- Какая тут больничка… Лекарств даже нет. Хинин стоит дорого, поэтому лечим александрийским листом. Да и что может сделать медицина там, где все условия точно нарочно собраны для разрушения самого железного здоровья: голод, холод, каторжный труд…
Мы опять заговорили о проектах медоточивого Егора Фомича.
- Все это вздор, - отрезал доктор, безнадежно махнув рукой. - Жаль только, что все эти медовые речи отзываются все на той же бурлацкой спине.
- Именно?
- Откуда эти деньги у всех караванных, поверенных и прочей братии? Конечно, все с тех же бурлаков… Ведь их набирается на Чусовую тысяч двадцать пять, кладите по рублю с человека - и то получается порядочный куш, а тут еще нагрузка барок, опять новая статья дохода. Все наживаются около каравана, потому что не существует никакого контроля. Поставили на барку сорок человек, записали пятьдесят; за нагрузку заплатили сто рублей, а в книгу занесли триста. Кто их может проверить? Рука руку моет… Вы поплывете с караваном?
- Да.
- Ну, так досыта наглядитесь, чего стоят эти роскошные ужины, дорогие вина и тайные дивиденды караванной челяди. Живым мясом рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего стоит снять с мели одну барку в полую воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
- А их куда девают?
- Как куда? Не тащить же с собой - оставят на бережку, и вся недолга. Как негодный балласт, так и выбрасывают живых людей. Да еще больные туда-сюда: отлежался - твое счастье, умер - добрые люди похоронят, а вот куда деваться калекам да увечным?
- Может быть, им выдаются пособия?
- Какие там пособия! Обратите внимание на то, что главная масса увечных происходит благодаря все этим же безгрешным доходам караванных служащих; поставят людей в обрез, чтобы прописать в книгу побольше, снимают барки воротом, что запрещено законом. Да мало ли тут пакостей творится! Вот поплывете, так своими глазами насмотритесь. Главное, совсем бессудная земля, и если является на сплав полиция, так она всецело действует только в интересах судоотправителей, то есть усмиряет крестьянские бунты, когда сплав затянется.
Я распрощался с доктором. Осип Иваныч спал мертвым сном, но я долго не мог заснуть. Мне "мерещилось" все виденное и слышанное за день: эти толпы бурлаков, пьяный Савоська, мастеровые, "камешки", ужин в караванной конторе и, наконец, больные бурлаки и этот импровизированный пир "веселой скотинкой". Целая масса несообразностей мучительно шевелилась в голове, вызывая ряды типичных лиц, сцен и мыслей. Как разобраться в таком хаосе впечатлений, как согласовать отдельные житейские штрихи, чтобы получить в результате необходимое целостное представление? Каждый раз, когда хотелось сосредоточиться на одной точке, мысли расползались в разные стороны, как живые раки из открытой корзины.
А в окна моей комнаты гляделся молодой месяц матовыми белыми полосами, которые прихотливо выхватывали из ночного сумрака то угол чемодана с медной застежкой, то какую-то гравюру на стене с неизвестной нагой красавицей, то остатки ужина на столе, то взлохмаченную голову Осипа Иваныча, который и во сне несколько раз принимался ругаться с бурлаками. В ушах у меня все еще стоял страшный вой пировавших инородцев, и мне казалось, что я опять слышу эти тянущие душу ноты. Наконец я забылся тревожным сном. Но сегодня нам с Осипом Иванычем, видно, не суждено было спать, потому что в середине ночи под окнами послышался страшный стук, который заставил нас вскочить с постелей.
- Какой там черт ломится? - сердито закричал Осип Иваныч, подбегая к окну.
- От караванного, - слышался голос под окном.
- Черти полуношные!.. - ругался Осип Иваныч, отправляясь отворять дверь. - Умереть не дадут спокойно… Ну, какого черта понадобилось караванному, чтобы ему провалиться вместе с конторой? - спрашивал он в передней посланца.
- Вот писульку прислали, - почтительно докладывал неизвестный голос.
Осип Иваныч достал огня и торопливо пробежал записку караванного. Не дочитав до конца, он скомкал несчастную писульку и принялся неистово плеваться.
- Что случилось, Осип Иваныч? - спросил я, тронутый этим безмолвным горем.
- А вот извольте, полюбуйтесь!.. - сердито сунул мне под нос принесенную писульку Осип Иваныч и начал торопливо одеваться.
Я пробежал записку. Караванный просил Осипа Иваныча немедленно отправить нарочного в Тагил, чтобы купить там омаров и несколько страсбургских пирогов. В постскриптуме стояла лаконическая фраза, подчеркнутая карандашом: от этого все зависит…
- Подлецы! Аспиды! - неистовствовал Осип Иваныч, облекаясь в архалук. - Гнать нарочного за семьдесят верст за омарами… Тьфу! Это Егор Фомич придумал закормить управителей… Знает, шельмец, чем их пробрать: едой города берут, а наши управители помешались на обедах да на закусках. Дорого им эти закуски вскочат!
Через полчаса Осип Иваныч вернулся; нарочный был послан в ночь сейчас же. Но только что мы улеглись, как опять послышался стук в окно и прилетела вторая писулька от караванного: просит немедленно послать рабочих на какую-то речку за харюзами, которые должны быть готовы к обеду. У Осипа Иваныча руки затряслись со злости, и он должен был выпить три рюмки водки, чтобы успокоиться, снова одеться и отдать соответствующие приказания. Я не дождался, когда он вернется, но сквозь сон слышал новый стук в окно; это, вероятно, был новый заказ караванного на какое-нибудь мудреное яство.