Бестужев, например, нередко предугадывал сюжетные ситуации, вытекавшие прямо из самой жизни, которые вслед за ним и более успешно разрабатывали другие писатели. Так, в "Вечере на бивуаке" он предварил некоторые мотивы "Горя от ума". Подполковник Мечин - это, конечно, в зародыше Чацкий. Он навсегда покидает дом князя, где избирают в женихи человека "без чести и правил"; княжна Софья - предшественница Софьи Фамусовой: она предпочла Мечину другого. А в иных случаях Бестужев пытался полемизировать с чужими сюжетами; такова его повесть "Испытание", в которой он старается "исправить" пушкинского "Евгения Онегина". Стрелинский и Гремин - такие же друзья-враги, как и Онегин с Ленским. Но герои кончают свои запутанные отношения мирно: Стрелинский женится на графине Алине, Гремин на Ольге, сестре Стрелинского, сумевшей вовремя предотвратить их дуэль. Каждый герой прошел свое испытание. Стрелинский, в отличие от дилетанта Онегина, всерьез оседает в деревне и занимается "улучшением быта своих крестьян". Но Бестужев не замечает, что практицизм его Стрелинского ниже неугасающего недовольства Онегина жизнью и собой. И личное счастье Алины, пожертвовавшей светом ради деревни, не может идти ни в какое сравнение с судьбой пушкинской Татьяны, в которой отразился подлинный трагизм жизни русской женщины.
Подробное исследование всех перекличек Марлинского с русскими писателями показало бы, что у него есть и свое описание Терека, предваряющее Лермонтова, и свой намек на будущую гоголевскую "тройку", сравнение Москвы и Петербурга, которое займет потом славянофилов и ярко пройдет в публицистике Белинского и Герцена. Все это показывает, каким живым умом обладал Марлинский, человек несобранный, но яркий, устремленный вперед,
Марлинский как художник начинал понимать, что чувство дистанции между героями и автором, между описываемыми событиями и современностью - обязательные условия творчества. Полушутливо он писал братьям Полевым: "Надобно, чтобы событие отдалилось на исторический выстрел".
В большой статье о романе Н. Полевого "Клятва при гробе господнем" (1833) он подвел итоги своим размышлениям о романтизме. Здесь все романтическое пе является только лишь построением лучшего "мира иного", а драгоценно своими неповторимыми приметами времени. "Мы живем в веке романтизма…" - заявляет Марлинский и тут же, рядом, ставит другое положение: "Мы живем в веке историческом", - и добавляет: "в веке историческом по превосходству". Во всех литературах Европы и даже Индии Марлинский старается проследить нарастание реалистического начала в человеческом мышлении, пристрастие к самобытным национальным и историческим краскам. И в итоге он приходит к выводу, что прежние экскурсы в историю уже пе годятся, надо все начинать сначала: "Мы стоим на брани с жизнию", "мы должны завоевать равно свое будущее и свое минувшее", должны воспроизвести "мать-отчизну точь-в-точь, как она была!". Конечно, все эти сдвиги в сознании Марлинского не выводили его еще за рамки романтизма, но переакцентировка внимания с "воображения" на "историю" - явно новая ступень в эволюции его романтизма. Как развернулось бы дальнейшее творчество Марлинского - гадать трудно, но, несомненно, оно поднялось бы на какой-то еще более высокий уровень.
Однако судьба готовила трагический конец этой яркой и замечательной жизни. Угрозу своему положению Бестужев-Марлинский начинал чувствовать каждодневно и с особенной тягостью. Чувство страшного одиночества привело его незадолго до смерти на могилу Грибоедова в Тифлисе, а к этому времени пришла и весть о гибели Пушкина. Он заказал священнику панихиду по двум убиенным "боляринам" Александрам. Не прошло четырех месяцев, как не стало и его.
Бестужев был убит в схватке с черкесами при высадке десанта у мыса Адлер 7 июня 1837 года. Горцы отступили в небольшой лес у берега, солдаты увлеклись преследованием, Бестужев был с ними. Он был ранен сначала пулей, солдаты подхватили его, истекавшего кровью, и повели к воде, но налетели черкесы. Труп Бестужева не удалось опознать даже при размене телами убитых на следующий день. "Какая тяжелая судьба всех современных поэтов", - писал Бестужев брату Павлу в феврале того же года, перед самой своей гибелью.
Что же может интересовать современного читателя в Марлинском?
Кроме возрастающего желания познать все самые отдаленные явления русской классики, в Марлинском подкупает прямой, непосредственный пафос рыцарского служения истине, красоте, женщине, беззаветная преданность долгу, чести, доблесть, храбрость. Приключенческая основа его экстравагантных сюжетов захватывает нас так же, как и в "Трех мушкетерах" Дюма, демонстрирует всесилие человеческой воли, бескорыстия, честности. Кроме того, Марлинский в высшей степени морален; он воспитывает ненависть ко лжи, деспотизму, бесстрашие в борьбе с ними - и все это у него броско, сильно, непосредственно, несмотря на некоторую устарелость, несовершенство художественного воплощения. Он подкупает читателя жаром страсти, сокрушения сил тьмы и насилия во имя торжества светлых начал. Далекое прошлое - но оно представляет собой живую духовную ценность для нас.
Роман и Ольга
Старинная повесть
I
Зачем, зачем вы разорвали
Союз сердец? "Вам розно быть! - вы им сказали. -
Всему конец!" Что пользы в платье золотое
Себя рядить? Богатство на земле прямое
Одно - любить!
Жуковский
- Этому не бывать! - говорил Симеон Воеслав, именитый гость новогородский, брату своему. - Не бывать, как двум солнцам на небе. Правда, твой любимец, Роман Ясенский, хорош и пригож, служил верой и правдой Новугороду, потерпел много за Русь святую; горазд повесть слово на вечах, в беседах; удал на игрушках военных и на все смышлен, ко всем приветлив… Одна беда, - примолвил Симеон, с гордостью перебирая связкою ключей на поясе, - он беден, стало быть, не видать ему за собой Ольги.
- Брат Симеон! сердце не слуга, ему не прикажешь!
- Зато можно отказать. С этого часу запрещаю Ольге и мыслить о Романе, а ему - ходить ко мне. Я хочу, чтоб она думала не иначе, как головою отца да матери: жила бы по старине, а не по своей воле, и не подражала бы чужеземным, привозным обычаям. Правду молвить, в этом первою виной - германцы, и когда бы мог, то изгнал бы их всех из православного Новагорода.
- Если б не торговые выгоды! - прервал Юрий, с усмешкою разглаживая усы свои.
- Да, да, если б не торговые выгоды! - отвечал Симеон, тронутый таким замечанием. - Выгоды, которые сделали меня первым гостем новогородским, а мою дочь - богатейшею невестой, у которой свахи лучших женихов обили пороги.
- И всегда и навсегда напрасно: Ольга не изберет другого, если ты не выберешь ею избранного. Брат и друг! ты хорошо знаешь свои счеты, но худо страсти людские. Ольга может в твою угоду скрыть слезы свои, но эти слезы сожгут ее сердце, и она безвременно увянет, как цвет, иссохнет, как былинка на камне. Не делай же ее несчастною, не заставь крушиться родных на твое позднее раскаяние. Послушай совета от друга и брата, чтоб после не плакаться богу; исполни мою просьбу, а молодых мольбу - отдай Ольгу Роману!..
Слово совет пробудило гордость Симеонову.
- Побереги эти советы для детей своих! - сказал он, нахмурив брови, чтобы под суровостию чела скрыть слезы, навернувшиеся на глазах от речи Юрия. - Старшему брату поздно жить умом младшего.
Долго длилось молчанье. Юрий, недовольный худым успехом сватовства, видел, что он оскорбил самолюбие брата. Симеон досадовал на него за противоречие, а на себя - за помин о старшинстве. Один глядел в косящатое окошко, другой играл кистью своего узорчатого кушака; оба искали слов к разговору и не находили. Наконец нетерпеливый Юрий решился избавить себя и брата от затруднения уходом.
- Прощай, братец! - тихо сказал он, снимая со стопки бобровую свою шапку.
- С богом, Юрий! Но почему ты не остаешься здесь ужинать? Я попотчую тебя стерлядью и славным вином заморским.
- У тебя ль, Симеон, нет золота? - возразил брат его, Юрий Гостиный, сотник конца Славенского. - Тебе ли желать богатого зятя, когда ты можешь устлать деньгами всю дорогу его к церкви венчальной?
- Но кто мне порука, что не деньги влекут Романа к моей дочери?
- Его чувства, Симеон, его поступки: кто бескорыстно принес в жертву родине свою кровь и молодость, кто первый запалил наследственный дом, чтоб он не достался врагам Новагорода, тот, конечно, не променяет души на приданое!