– Не говорите пустяков, – нахмурился Дон. – С девушкой нужно разговаривать, держа кнут в руках. Со всякой девушкой. Я так всегда с ними говорил. Человек должен работать, Нахман, а не быть сталью… Спросите Неси, как она работает? День да, день нет. Что это, спрошу вас? У тебя здоровые руки, здоровые ноги, – пусти их в оборот. Я двенадцать лет, как ослеп, и никто мне еще копейки не дарил. Я работаю, я работаю…
– Он работает, – серьезно подтвердила Энни, играя спицами, – и если бы не он, мы умерли бы с голоду.
– Не понимаю, – хотел сказать Нахман, но удержался.
– Я работаю, – с гордостью повторил Дон, поглаживая бороду, – и ни у кого не сижу на шее, как моя дочь. Я работаю головой, руками, голосом… Вы слышали мой крик? А я могу сделать мой голос, как у ребенка, когда его мучат, как у котенка, когда его душат. Я упрямый, но гнусь, как молодая ветка, полная соков. Из моих глаз текут реки слез, когда нужно, но если бы потребовали реки меда, – я заплакал бы медом. Я так выучился петь песни, что разбойника трону. Я работаю…
– Он работает, – с гордостью повторила Энни, и глаза у нее заблестели.
– Почему Неси не хочет? – вспомнил он опять. – Принеси копейку, но потрудись над нею, вот чего я хочу и добьюсь. В чем сила человека? В работе. Работай, ловко работай. Дорога работа, а человек самый дешевый товар…
Он уже перешел к другому, заговорил о людях окраины, и Нахман с недоумением слушал.
– Все, кажется, трудятся, – произнес он, наконец, – что толку? Я не видел еще ни одного рабочего, который бы жил хорошо.
– Не люблю, когда говорят пустяки, – с досадой перебил его Дон, – и машина работает. Чем труднее жить, тем ловчее нужно работать. Они дураки. В городе тысячи нищих – я выручаю лучше всех. Хотите, я сейчас сделаю так, что вы заплачете и отдадите мне все, что у вас в кармане? Вот как нужно работать! Они думают, что если бедны, то им все следует.
В его словах сквозила ненависть, и нельзя было понять, чего он хочет. Нахман, не возражая, пересел к окну, мечтая увидеть Неси. Старуха вышла в сени и долго возилась там. Совсем стемнело.
– Уже поздно, – с беспокойством произнес Дон, – я помолюсь.
Нахман кивнул головою, не оглядываясь. Двор осветился огнями. Словно желая избавиться от муки, Нахман искал теперь Неси. Старик стал читать молитвы.
– Ее нет, – с тоской думал Нахман, – может быть, она поджидает меня.
Странное волнение охватило его.
Оттого, что во дворе было людно, а он не находил Неси, и оттого, что в комнатке благоговейный голос произносил важные слова, которые облегчали и сбрасывали с человека ответственность за все, что творится на земле, – радость и печаль смешались в его душе.
Он не смел оглянуться, чувствуя на своей спине взгляд слепого, но и хотелось ему вырваться от его чар и крикнуть громко, чтобы ему отдали Неси… чтобы не мучили людей.
Он видел их из оконца, и как уставшие волы казались они ему. Они беспомощно толпились у своих лачуг, и ему хотелось от сострадания вырвать свое сердце и отдать им для утешения, для просветления.
С дрожащими губами, со слезами на глазах, он повернулся к Дону и, как отцу своему, сказал:
– Если бы, Дон, вы могли увидеть людей во дворе, вы не сказали бы: люди – самый дешевый товар. Самый дорогой, Дон, самый дорогой… Посмотрите на них. Они устали, они разбиты. Ради чего они работали? Мне стыдно назвать их людьми… Это души, Дон, живые души. Они трудятся, страдают, – ради чего? На их пути я вижу: пот, слезы, кровь… Ради чего? Пот, слезы, кровь, – повторил он в волнении, – слезы, кровь…
Слепой замахал руками, – и снова, одни властные, полились твердые звуки из святых слов, которые сбрасывали со всех ответственность за то, что происходит на земле с человеком. Они лились глухо и светло, звали куда-то далеко от земного ничтожества и как будто прикрепляли крылья к телу, чтобы оно взвилось.
– Ну вот, – произнес Дон, – я кончил. Будем разговаривать…
Теперь, после молитвы, он казался добродушным, а длинная борода придавала ему вид святого.
– Вы сказали, – начал он…
В сенях кто-то затопал резко, с шумом. Дон оборвался. В комнату влетел Исерель и, бледный от ужаса, крикнул:
– Ступайте, Нахман, скорее к Шлойме. Кажется, Лея повесилась. Весь двор там!
Слепой вскочил с кровати… Нахман, не простившись, выбежал из комнаты и очутился среди толпы, которая неслась с криком к квартире Шлоймы. В ворота вбегал народ, и мальчики летели впереди. В толпе мелькнули глаза Неси, и Нахман на миг страшно обрадовался.
– Слава Богу, слава Богу, – послышался возле него знакомый голос.
– Это, кажется, Хаим, – подумал Нахман в смятении, – да, Хаим.
– Не бегите так, – попросил тот, – я задыхаюсь. Ее спасли…
– Я сильно встревожился, – пробормотал Нахман.
Он не имел слов от радости, и шел и смеялся. Хаим начал подробно рассказывать, как хитро Лея устроила виселицу в сарае, украв для нее у Шлоймы длинный шарф, и закончил с восторгом:
– Шлойма – герой. Одно сердце есть в мире – его найдешь у Шлоймы.
Они растолкали толпу и вошли в комнату. Любопытных уже выпроводили, и в ней было просторно. Шлойма сидел, подперев голову руками, и задумчиво смотрел на улицу. На кровати лежала Лея, неузнаваемая, с посиневшим лицом, тяжело дышала, и каждый раз в испуге закрывала лицо руками.
– …Скажи что-нибудь отцу, – говорила знакомая Нахману черноглазая женщина, – скажи, милая…
– Хотела бы не жить, – тихо произнесла Лея.
– …И вот, – продолжила какая-то старуха, не отходившая от Леи, – прилетел ангел и сказал: от Бога я… Девочку твою возьму к Нему. И сказал: и будет она сидеть с Ним рядом и видеть дела Его.
– Так он сказал, – с восторгом прошептала Лея.
– И еще сказал: Ты, мать, подожди на земле. Придет день, и Он пошлет меня за тобою. И мать увидит девочку…
– Я буду ждать, – сказала Лея, закрывая лицо руками. – Теперь она там и видит меня?
– Мужайтесь, Шлойма, – произнес Нахман, повернувшись к старику.
– Я тверд, Нахман. Но сталь портится, железо портится, – отчего сердце не портится и чувствует? Бессильно время над ним…
Он отвернулся. Нахман стоял, как прибитый гвоздями, и молчал. Сидел в печали большой человек, раздавленный правдой жизни.
– Выйдем, Нахман, – шепнул Хаим, – ему лучше быть одному.
Во дворе уже было тихо. Толпа расходилась. У порогов квартир, устроившись на ночь, лежали мужчины, женщины, дети. Было жарко и звездно.
– Я вам, Нахман, вот что хотел рассказать, – говорил Хаим. – Завтра фабрика начинает работать. Денег у ребят не осталось ни копейки, и пришлось сдаться. Они пали духом, – но что до меня, я рад, я должен радоваться. Перестанут голодать. Два месяца мы промучились и разорились…
Они вышли из ворот и остановились. На улице было тихо, как в пустыне. Ни следа людей.
– Пять человек не принято обратно, – вспомнил Хаим, – пришлось уступить. Голод, Нахман, голод…
Он торопливо простился с Нахманом, и его худая фигура быстро исчезла в темноте.
– Какая жизнь, – с ужасом подумал Нахман, с недоумением оглядываясь и как бы спрашивая себя, что ему теперь делать.
– Нахман! – раздался вдруг тихий голос. Он радостно оглянулся. От стены отделился Исерель и, крадучись, подошел к нему.
– Я давно вас жду, – шепнул он, – мне Неси приказала. Не уходите, она скоро выйдет к вам.
– Когда она тебе сказала? – усомнился Нахман.
– Сказала. Мне нельзя долго оставаться здесь, Нахман. Мать два раза выходила звать меня. Может быть, отец меня побьет теперь, но я обещал Неси… Я вас так люблю, Нахман! – вдруг вырвалось у него. – Отчего я вас люблю, Нахман?
Он стоял и дрожал от волнения и порывался к нему руками.
– Дома нехорошо, – прошептал он, – в мастерской нехорошо, – только вас я люблю.
– Иди, иди милый, – с нежностью выговорил Нахман.
Он дружески улыбнулся ему, и мальчик, помедлив, скрылся во дворе.
– Неси, Неси! – послышался неприятный голос Энни.
Нахман стал ходить. Как будто все опоры, которые поддерживали его, рушились, и его охватили страх и уныние.
– Неси, Неси! – доносился ноющий голос старухи.
Он остановился у стены. "Отец побьет ее ночью", – пронеслось у него. Он сжал кулаки, замученный противоречиями, которым не знал разрешения.
Неси, Шлойма, Сима, Хаим и весь двор, усеянный спавшими и наработавшимися людьми, все завертелись перед ним, все как бы вошли в одну огромную мельницу, и оттуда раздавались их страстные крики: почему, почему?
– Я уйду, – говорил себе Нахман, – я не в силах ждать. Отчего она нейдет?
Какая-то парочка приближалась к нему, и густой мужской голос говорил.
– Завтра, Роза я буду…
– Это Абрам, – в волнении подумал Нахман, прижимаясь к стене, чтобы они его не заметили, – он счастлив.
Настроение его вдруг переменилось, как будто радость этой пары осветила и его жизнь.
– Ну, вот и я, – вдруг произнесла Неси, тронув его за плечо. – Я так и знала, что вы не уйдете. Вы бы и до утра не ушли отсюда.
Он рассмеялся от радости и весь еще под влиянием милых чувств, только что вызванных чужим счастьем, бросился к ней, как к родной, и взял ее руки в свои.
– Конечно, конечно, Неси, – произнес он. – Наконец-то вы пришли!
– Пустите мои руки…
Она пристально посмотрела на него, как бы соображая о чем-то, и сейчас же уныло бросила:
– Какой тяжелый вечер сегодня, Нахман, какой тяжелый!..
Она взяла его под руку, и они молча пошли, не прижимаясь друг к другу, будто только сила одиночества свела их на миг, чтобы сейчас же развести в разные стороны.