Престарелый судья в чёрной мантии, равнодушный, ленивый, с серым обрюзгшим лицом человека, который в течение дня выпивает слишком много вина, уставившись пустыми глазами прямо перед собой, вяло спросил, слабо взмахнув в сторону женщины в белом чепце:
- Вы, Томас Мор, получали от этой дамы перчатки и деньги, да или нет?
Бывший канцлер мельком взглянул на смущённую женщину, покрасневшую от стыда, тотчас вспомнил её и довольно громко, однако спокойно признал:
- Да, сэр, я получал от этой женщины перчатки и деньги. Перчатки я оставил себе, чтобы не огорчить отказом эту бедную женщину, ведь эти перчатки она вязала сама. Деньги же я брать не стал. Об этом, ваша честь, сами спросите её.
Судья почесал ухо, помедлил и буркнул невнятно, не подняв головы:
- Подтверждаете?
Широко распахнув испуганные голубые глаза, развязывая и снова завязывая измятые полинялые концы домодельной косынки, прикрывавшей её увядшую грудь, честная свидетельница заторопилась подтвердить всё, как было:
- Да, ваша честь. Это чистая правда, сэр.
Отпустив затрепетавшую женщину слабым кивком головы, старый судья вздохнул не то с облегчением, не то огорчённо, передвинул бумаги, лежавшие перед ним, и продолжал невыразительно, безразлично:
- Золотую чашу дорогой чеканной работы, которую вам преподнёс этот джентльмен, вы, Томас Мор, тоже оставили у себя, да или нет?
Снова тем же беглым взглядом окинув выступившего на середину свидетеля, ответчик согласился, разыгрывая почтительность перед высоким, но несвободным судом.
- Да, ваша честь, я действительно оставил у себя ту золотую чашу дорогой чеканной работы, о которой вы изволите упомянуть. Эти сведения не вызывают сомнений. Они достоверны.
И, томительно помолчав, дождавшись, пока старый судья вскинет невыразительные глаза, слегка удивится и вопросительно поглядит на него, широко улыбнулся:
- Но к этому высокий суд позабыл по какой-то причине прибавить, скорее всего потому, что суд слишком обременён другими, более сложными и запутанными делами, что взамен я дал этому джентльмену чашу более дорогую, чем та, которую он мне, в знак своей благодарности, подарил. Эту были свидетели, сэр. Да и сам джентльмен, надеюсь, не откажется подтвердить, что дело происходило именно так.
Старый судья тяжело вздохнул, опустил голову, выдержал паузу и отрезал:
- Подтверждаете? Да или нет?
Человек в сером камзоле, с простым белым воротником и стальной пряжкой на потёртом кожаном поясе неторопливо развязал узелок, принесённый с собой, и с достоинством подтвердил:
- Именно так, ваша честь, всё и было. Вот эта чаша, данная мне. Она в самом деле много дороже той, которую я преподнёс мастеру Томасу Мору в знак самого искреннего моего уважения. Всё это чистая правда, сэр.
Отпустив и его, старый судья пожевал синеватыми потрескавшимися губами, поскрёб согнутым пальцем сморщенную ладонь, переложил бумаги справа налево, поднял одну, отставил далеко от себя, поглядел дальнозоркими выцветшими глазами и с тем же безучастием продолжал:
- Также известно, что вам, Томас Мор, был поднесён один кубок и вы решили одно дело в пользу дарителя. Вы подтверждаете? Да или нет?
Он с удовольствием согласился, чувствуя гордость за то, что поступал всегда именно так, как должен поступать уважающий себя человек, искренне радуясь: несмотря ни на что, на этом свете всё ещё много честных людей, правда, только в том случае, если это люди бедные и простые:
- Да, ваша милость, и это известие справедливо. Я получил этот кубок. Но смею заметить, кубок подарен был мне значительно позже процесса, на Рождество.
Не подняв головы, вздохнув ещё тяжелей, старый судья укоризненным голосом напомнил то, что ему, юристу, было известно и без него:
- Более позднее время даяния не является смягчающим вину обстоятельством, и вы, будучи, как всем известно, сначала адвокатом, а потом и судьёй, не могли об этом не знать. Согласно закону, любой подарок должностному лицу является взяткой, и, уличённое в том, что подарок был принят, должностное лицо должно понести наказание по суду. Да или нет?
Он улыбался всё шире, всё веселей:
- Да, ваша милость. Вы правы во всём, что вы изволите говорить. Я не мог об этом не знать, будучи юристом и хорошо изучив законы. Тем не менее я должен сказать, что от вас, ваша милость, кто-то утаил, по неизвестной причине, что произошло в тот день с этим кубком.
Старый судья выдержал форму судебного заседания и негромко спросил:
- Что же, мастер, в тот день с этим кубком произошло?
Мор с удовольствием отвечал:
- Ведь всё это дело приключилось на Рождество, как справедливо вам донесли. Взяв кубок, я полюбовался им, нашёл, что он прекрасной работы и довольно вместителен, и мне пришло в голову попросить слуг наполнить этот кубок моим лучшим вином, какое хранится в подвале дома для лучших гостей. Слуги охотно исполнили моё повеление. Я выпил это вино за здоровье дарителя, потому что человек он исключительно честный и угодил под суд по дурному навету. Затем тот же кубок мой слуга наполнил ещё раз до самых краёв, и на этот раз за моё здоровье его опорожнил сам даритель. Я вежливо поблагодарил его и вернул кубок. Тем и закончилось то славное дело.
Старый судья пробурчал, не глядя ни на кого:
- Подтверждаете? Да или нет?
Пожилой мужчина с задумчивыми глазами, с седыми прядями жидких волос, разбросанных по плечам и спине, с измождённым усталым лицом, подтвердил поспешно и тихо:
- Да, сэр. Всё это верно. Я вашей милости уже говорил.
Старый судья посидел неподвижно, наконец поднял тяжёлую голову и долгим взглядом поглядел на него:
- Томас Мор, вы не виновны.
Он был доволен собой, всегда жил честной жизнью, по законам Христа. Никакой суд не мог бы его ни в чём обвинить.
Но предчувствовал худшее, впрочем, ни с кем не поделился этим предчувствием и как ни в чём не бывало возвратился на свой мирный остров, к манускриптам, к громкой радости всех домочадцев.
Отобедал вместе со всеми, беспечно шутя, как всегда, немного поболтал с попугаем и продолжил исследование, прерванное, к его удовольствию, на самое короткое время.
Вскоре Генрих пышно отпраздновал свадьбу, женившись, как и предполагал, на Анне Болейн. Его не забыли. Монарх прислал приглашение, а счастливая новая королева пожаловала ему двадцать фунтов, чтобы философ выглядел достойно своему званию на этом роковом, чего не знала она, торжестве. Он возвратил с должной благодарностью деньги и при этом посетовал, что по состоянию здоровья не имеет достаточно сил, чтобы одолеть дорогу до Лондона.
Не успели отгреметь торжества, как возникли новые слухи, будто Елизавету Бертон, простую служанку из Кента, которую так некстати посещали злые виденья, предвещавшие смерть королю, к этим преступным виденьям подстрекал не кто иной, как сам Томас Мор. Обвинение в подстрекательстве, едва ли не равносильное покушению на жизнь короля, было передано на этот раз не в суд, а в парламент. Пришлось одолеть дорогу до Лондона. Вышел из лодки, проследовал по залам Вестминстера и встал у решётки. Председатель, давно знавший его, строго спросил, знал ли он некую Елизавету Бертон, простую служанку из Кента, которую посещали непозволительные виденья, и не был ли подстрекателем, научившим бедную женщину так говорить. Пришлось отвечать:
- Да, я знал Елизавету Бертон, простую служанку из Кента, и беседовал с ней. Мне рассказывали добрые люди, что она чудодейственно исцеляет неисцелимых больных. Будучи человеком учёным, понимая нечто так же во врачевании, как и во многих науках, я не мог не заинтересоваться подобными исцелениями, но, побеседовав с ней, убедился, что слухи не соответствуют истине. Елизавета Бертон, простая служанка из Кента, мне показалась душевнобольной. Таким образом, обвинение в том, чтобы я мог верить её прорицаниям и даже поддерживать их, по меньшей мере является странным. Этой выдумке нет и не может быть доказательств.
Доказательств действительно не было никаких. Архиепископ Кранмер, взяв слово, признал обвинение необоснованным и отпустил его с Богом домой. Больше того, принимая парламентский акт, осуждавший Елизавету Бертон, простую служанку из Кента, распространявшую злостные слухи, парламент поставил непременным условием королю, чтобы имя мастера Томаса Мора никоим образом не было упомянуто в акте, что и было беспрекословно исполнено королём.
Когда возвратился, старшая дочь, любимица Мэг, целуя его, восклицала:
- Поздравляю, отец! Теперь они не тронут тебя! Это дело отложено, а нового им не придумать!
Её уму и мужеству он доверял и потому не мог не сказать, хотя и с доброй улыбкой, когда они на минутку остались одни:
- Отложить дело, моя дорогая, вовсе не значит его отменить. Они к нему могут вернуться, когда захотят.
Мэг рассмеялась и ещё раз горячо расцеловала его. Но отец уже не был спокоен. Дело было слишком серьёзным. Его должны постараться оклеветать и сломить. В самом деле, прошло не так много времени после этих коварных событий и к нему тайно прибыл давний знакомый, крупный торговец, чьи дела он вёл с большим успехом и прибылью, и озабоченно посоветовал, когда затворились в его кабинете:
- Парламент один раз вас защитил. Защитит ли он вас во второй? Вам бы лучше всего на время уехать из Англии, мастер. Вы дано не видались с вашим другом Эразмом. Поезжайте к нему. Мы найдём для этого доброго дела нужные деньги, если понадобится.
Мор вспомнил Эразма, которого в самом деле не видел давно, и твёрдо ответил, хотя уже понимал, что играет с огнём, ответил так, как бы ответил Эразм:
- Нет, клянусь Геркулесом. Примите мою сердечную благодарность, но я - остаюсь.
И остался.