- Наташа!
В его призыве была вся его любовь. Наташа подняла голову, в ее глазах мелькнул словно испуг.
- Прочь, прочь! - закричала она неистово, вскочила на ноги и снова без чувств запрокинулась на постель.
- Не узнала! - с горечью и испугом сказал Василий. Карлик искоса бегло взглянул на него и покачал головою.
- Капское дело! - продолжал он.
- Что ты сказал?
- Я сказал плохо! - ответил карлик. - С ней злая болезнь будет. Огневица, и потом ее бесы мучить будут. Долго болеть будет!
- Вылечишь?
- Все от Бога!
- Так слушай! - сказал Василий. - Я не с Богом считаться буду, а с тобой! Вылечишь и проси с меня что хочешь. Я богат! Умрет - и я в твой горб ноги твои засажу и тебя на огне спалю, как гада! Понял?
Бедный карлик задрожал, как лист, и опустил голову.
- Я не Бог! - забормотал он.
- Молчи, - прошептал Василий, - а то велю батогов еще засыпать!..
Карлик сел на пол у постели больной и тихо заплакал.
- Не выпускать его без моей воли! - приказал Василий часовым и вышел.
- А я тебя ищу, батько, - закричал, идя Василию навстречу, Гришка, - надо дело робить! Да, цур тебя, що ты такой хмурый? Чего захилився, сынку? Але горе?
Василий махнул рукою:
- И не говори, друже! Коли умрет, я не жилец буду!
- Кто умрет?
- Невеста моя!
- Та-та-та, - засмеялся казак, - а я думал, что у доброго казака и женка, и невеста - одна саблюка! А што с ей?
- Заболела. Со страха, верно. Лежит и как мертвая!
- Ну и оживет, атаман! Пойдем горилки выпьем да про дела погуторим!
- Какие дела?
- А як какие? Про казачество рассказать надо, в казачество ввести, круг сделать, присягу взять, добро поду-ванить. Мало дела? А потом, что дальше! Куда отсюда пойдем?
Василий схватился за голову:
- Ах, одно у меня теперь дело. Тоска, тоска моя! И месть не радует!
- Негоже, атаман! - серьезно сказал Гришка. - Ты мне люб, и я по душе говорю: негоже! Кабы батька узнал, что ты по девке воешь, ой, плохо было бы! А дела своего, казацкого дела, забывать не можешь. На то атаман ты! Да, крепись, батька, - прибавил он весело, - а я тебе помогу. Что за казак, коли бабиться станешь!..
Василий встряхнулся.
- Тяжко, друг! - сказал он. - Все время мечту лелеял, и вот тебе - на!
- То ли бывает, батько! - ответил Весело Гришка. - Я вот двух коханок имел и потерял. А любили как!
- Померли?
- Ни! Бросил их, потому не казацкое это дело. Гляди-ка, народ уж весь собрался!
- За надолбы, други! - зычным голосом крикнул Василий. - Сейчас присягу возьму с вас! А ты, есаул, пошли молодцов за попами!
Он сел на коня и в сопровождении Гришки, Кривого и Пасынкова с союзниками поехал через посад за толпою.
Там, составив круг, он сказал всем, в чем они присягнуть должны, и повторил им, что есть казачество.
- Это вольная воля. Нет над тобой господина, и ты никому не господин. У казаков все братья. Казак последним с бедным делится и всегда стоит за слабого и обиженного. Нет ничего лучше казачества, да никто лучше того и не удумает вовек!
К этому времени в поле привели пять священников. Они слышали уже про крупную расправу с их братией в Царицыне, Камышине и Астрахани и смирились заранее.
- Митрополит Иосиф смирился, - говорили они, - а мы и тем паче!
Народ стал креститься, целовать крест и кланяться Василию.
После присяги он объяснил им порядок управления. Велел выбрать тысяцких, сотников, пятидесятников и десятников и прибавил:
- А до прихода самого батюшки Степана Тимофеевича я атаман у вас, а Григорий Савельев есаул мой. У нас про все спрашивайте! К завтрому выберете и завтра добро дуванить будете, а теперь и по домам. Ишь, ночь на дворе!
Солнце действительно уже давно закатилось, и вечерняя тьма покрыла землю. Народ, гудя, как рой пчел, потек назад в город, но не для того, чтобы спать, а чтобы продолжать пьянство, буйство и разбой. Кабаки стояли раскрыты настежь, у некоторых домов стояли прямо на улице выкаченные из погребов бочки с выбитыми днищами.
- Гуляй, казак! - весело говорил Гришка. - Ой, любая жизнь! Ни тебе горя, ни тебе заботы. Придет смерть - помирать будем! Пойдем, Вася! А?
- Нет, - сухо ответил Василий и поехал к воеводскому дому.
Все время, когда он и говорил, и принимал присягу, и разделял новых казаков, только одна мысль о Наташе жила в его голове и сверлила ее словно буравом. Неужели умрет? Неужели все его страдания, и его разбойничество, и его любовь останутся без награды?.. Где правда?..
- Не будет того! У смерти вырву! - крикнул он почти в голос и вошел в разграбленные покои.
Кругом было темно, уныло и пусто. Шаги его гулко разнеслись по пустым переходам. Он едва нашел в темноте горницу и, отпустив часовых гулять, тихо вошел. Горницу освещали лампадки, и при их трепетном свете высокая белая постель, на которой лежала Наташа, показалась Василию катафалком. Он даже задрожал от страха и, крадучись, словно вор, подошел к постели. Он не узнал Наташи. Вместо мертвой бледности лица он увидал пылающие как жар щеки. Недвижная раньше Наташа металась по постели, сжимала руки и быстро, быстро говорила:
- Пощади! Оставь! Ведь он старик, седой, слабый! Не мсти ему! Ай, огонь, кровь! Зачем ты меня тащишь? Оставь меня! Ха-ха-ха! Да! Я прокляла тебя! Уйди… кровь! Я боюсь крови! Поди умойся!
- С нами крестная сила! - в испуге крестясь, отшатнулся Василий.
- Тсс! - зашипел у него под локтем карлик.
- В нее вселились бесы?
- Огневица это! Ух! Страшная немощь! Десять ден она будет кричать и корчиться!
- С ней можно говорить?
Карлик покачал головою:
- Нет! Она теперь как безумная! Она ничего не видит, ничего не слышит. Тсс!..
Больная заметалась и заговорила снова.
Она вспоминала свои свидания, звала Василия, называла его нежными словами, потом клялась отцу, что любит одного Василья.
Он закрыл лицо руками, опустился на пол и зарыдал.
Карлик дал больной напиться, потом сел подле Василия и ласково заговорил:
- Ты бы лег, пан мой! Я буду с нею и не засну, а ты устанешь! Смотри, какие у тебя сухие руки, как горит твоя голова, а у тебя много дела!
- Уйди! Я не могу заснуть. Вылечи мне ее.
- Как Бог! Я помогать буду, а сам ничего не могу! - заговорил карлик. - Ведь мне, пан мой, мне ее как душу жалко!..
- Город сожгу, в церквах надругаюсь, если помрет она! - простонал Василий. Карлик задрожал. Больная снова начала кричать и метаться.
Она звала кого-то на помощь. Ей виделись всюду кровь, отрубленные головы. Карлик поднес ей питье, и она вдруг закричала:
- Это кровь, кровь! Я не буду пить ее. Я видела, как она текла в чан и дымилась!..
Голос ее гулко раздавался в пустых горницах, и Василий вздрагивал от суеверного страха.
Она видела, может быть, смерть отца и брата!
При этой мысли он вскочил и схватился за голову. Да нет! Она, вероятно, сразу сомлела от страха.
Наутро он вышел принять выборных и следить за дуваном, и все с невольным состраданием посмотрели на него. Волосы его всклокочены. Воспаленные от бессонных ночей глаза горели сухим блеском, лицо потемнело и осунулось, и он казался страшен, как мертвец.
- Ну, ну, братику, - сказал ему Гришка, - этак ты и батьки не дождешься, я тебя в домовину упрячу! Ни, треба горилки выпить. Да много горилки, чтобы с ног сбило!
- Выпью, - согласился Василий, - иначе силы моей не станет.
- Вот это так! Вот-то по-казацки! - обрадовался Гришка. - Идем теперь дуванить, а потом продуванивать! Ха-ха-ха!
Страшную жизнь повел Василий. Казалось, днем он хотел в вине залить все горе, которое накоплялось за время бессонной ночи.
Прислушиваясь к бреду больной, он смутно начинал догадываться о причине ее болезни, но догадки были так мучительно ужасны, что он старался скорее утопить их в вине, чтобы они не разгорелись в его мозгу пожаром.
Гришка смотрел на него и только качал головою.
- От, и то бабы робят, - с возмущением говорил он, - был казак, удалый казак, а что с него сталось? Скажет батька той дивчине спасибо!..
Василий мучился.
- Скажи, скоро она в себя придет, чтобы с ней говорить можно было?
- Ой! - вскрикивал карлик. - Ни Боже мой! Она без памяти еще, может, целую неделю пробудет, а очнется такая слабусенькая, як былиночка. Дунь - и нет! Она пана любит, бардзо любит. Увидит его. Ах! И умрет!
Хитрый карлик уже понял страдания Наташи и грустную повесть ее любви и в то же время боялся даже намекнуть на свои догадки Василию.
При этих словах карлика Василий поникал головою. Он и ласкал карлика, и пугал его своими вспышками гнева. После дувана он надавал маленькому знахарю столько добра, сколько тот не имел за всю свою долгую жизнь, если сосчитать все его за то время доходы.
- Больше дам, - говорил ему Василий, - если ты ее вылечишь, а нет…. - И он только сверкал воспаленными глазами, отчего у карлика тотчас начинали стучать зубы.
- Атаман, - сказал ему однажды утром Гришка, - Ивашко Волдырь приехал!
- Где? - встрепенулся Василий.
- А где ж быть ему, как не в кружале.
Василий торопливо пристегнул саблю и пошел в кружало. Правая рука Стеньки Разина, так сказать его министр, сидел в кабаке, окруженный сотниками, и пил уже десятую чару за казацкую вольность, когда вошел Василий.
- Ото и сам атаман! - воскликнул Ивашка, грузно вставая. - Ну, почеломкаемся, казаче!
Он крепко стиснул Василия и поцеловался с ним трижды.