Снова пришел в ее светлицу отец и уже без предисловий сурово заговорил:
- Слышь, ты весела что-то стала? Так помни, дочка, чтобы о Ваське и мыслей твоих не было! Жив он, сучий сын, оказался. Не забили его мои холопы. Окаянный, теперь совсем убежал! Так у меня смотри! Руками своими задушу тебя лучше, а Ваське не видать тебя! Помни!
И спустя немного вошла Паша и зашептала ей:
- Слышь, боярышня! От воеводы посланец прискакал. Наш-то свет Василий на государей наших жалобицу подал. Иван-то Федорович нонче в ночь в Саратов едет. Добро на поклон воеводе целу телегу везут! Быть теперь худу Василию!
- Как же худу, если его обидели?
Паша покачала головою:
- Эх, боярышня, у воевод кто богаче, тот и прав!
Защемило сердце у Наташи снова. Каждый день она пытала Пашу, не знает ли та чего, но Паша ничего не знала, и потом дня через три снова привела к ней Еремейку.
- Что, дедушка? - спросила его торопливо Наташа.
- Пригнал гонца спросить тебя: любишь ли?
- Люблю, дедушка!
- Будешь ли его дожидать?
- До смерти, дедушка! Скажи, что с ним?
- А не знаю, милая ты моя.
И снова потянулось для Наташи томительное время. Потом снова пришел к ней отец и сказал, усмехаясь:
- Ну, доченька, с весточкой я к тебе!
Наташа побледнела от тяжкого предчувствия.
- Василий-то стрельца убил и из Саратова убег. Прямо к разбойникам побежал, к Разину. Теперь его сымают и беспременно на кол усадят. Вот и твой женишок-разбойничек…
II
Когда Сергей вернулся после своего разбойнического подвига в силу мести - что, впрочем, в те поры считалось обычным делом, - старый Иван Федорович набожно перекрестился.
- Слава Создателю, - сказал он, - а то я уж больно за тебя опасался! А самого-то забил?
- Насмерть! - ответил Сергей. - Как уходили, он ровно колода лежал.
- Всякому по делам его! - вздохнув, произнес отец. - А холопов много привел?
- Да людишек тридцать! Двоих убили, а человек пять в лес ушли!
- Ну, ну! И пусть их побегают, а этих у себя оставим. Все холопы! Поеду в город, надо будет в писцовые книги вписать!
- Это там уж как знаешь!
Сергей прошел к себе в повалушу и вытянулся на лавке с чувством облегчения.
Тем временем Первунок разместил по избам забранных холопов, а двух баб сдал ключнице.
На другой день старик Лукоперов сказал Первунку:
- Возьми двух молодцов, Митька, да сходи на вчерашнее место. Все же Ваську-то схоронить надобно!
Первунок ушел и через полтора часа вернулся смущенный.
- Нету его! - сказал он. Старик всполошился:
- Как нету? Волки растащили?
Первунок покачал головою.
- Сдается, ровно бы уволок кто либо сам ушел. Только не мог сам, - прибавил он от себя, - больно люто били! Не иначе как убрали.
- Кто?
Старик совсем растерялся и пошел к сыну с этой вестью. Сын презрительно махнул рукою:
- Ежели и уволокли его, так помрет. От такого боя не проживет долго.
- А ежели нет? Судиться станет…
- Воевода на нашей стороне.
- А на Москву дойдет?
- Эх, батюшка: говоришь ровно малый ребенок, право! Здесь один воевода, а там их, может, десять! Пусть его сунется с голыми руками.
Старик ушел от сына, но тревога закралась в его душу.
"Разбойник Васька этот! И усадьбу спалить может, и убивство учинить, поопасаться надоть!"
Он везде расставил сторожей и увеличил число собак, которых спускали на ночь. Каждый шорох будил его ночью и заставлял испуганно вскакивать, всякая мелочь наводила его на тревожные мысли.
- Ты смотри за его холопами! - наставлял он Ермилу, своего дворецкого. - Того гляди, они с ним стакнутся. Слышь, любили они его.
- И сейчас вздыхают, его поминаючи!
- Ну вот! А ты их за эти вздохи-то дери, да крепче!
- Я и то!..
И Ермил старался. У лукоперовской челяди, которая толкалась на дворе, человек двести, этот Ермил считался палачом. Ни к кому он не знал пощады, за малую повинность драл нещадно, и не было человека, который бы любил этого рослого, рыжего мужика, со злым, разбойничьим лицом.
Лют был с холопами Иван Федорович, лютее его был сын, Сергей, который, вспылив, ударом кулака валил холопов на землю, но Ермил был всех лютее. Опасался теперь и он холопов Чуксанова!
Один Сергей оставался беспечным. Каждый день ездил он на полевание то с борзыми, то с соколом, бражничал с соседями и у них похвалялся:
- Не бойсь! Васька Чуксанов меня век поминать будет теперь. Приласкал я его, ах как!
И соседи одобряли Сергея.
- Первый разбойник был. Мою собаку ни за что убил. Вишь, будто она курей у него подушила. Так ведь то и собака! - говорил один.
- Весь в отца, - подхватывал другой, - тот тоже ни к себе соседа, ни сам к ним. Что волк. И этот тоже.
- Всем, можно сказать, что чирей был! - заключил Паук и прибавил: - Поделить бы его земельку-то!..
Так прошла добрая неделя, когда вдруг на двор Лукоперовых приехал от саратовского воеводы боярский сын Калачев.
Лукоперов даже руками развел, а Калачев говорил ему:
- Боярин-то по дружеству к тебе упредить прислал. Пусть, мол, приедет; поговорим, а там, говорит, видно будет, зачинать сыск делать али нет. Может, облыжно все.
- Облыжно и есть, - торопливо заговорил Лукоперов, - ты всех опроси: первейший разбойник этот Васька. Сам всех забижал. Помилуй, кто его тронет.
- Ну, вот и скажи воеводе так-то. А мне прости, Иван Федорович, и назад надо не мешкотно.
- Что так? Ты бы заночевал, милостивец!
- Не можно, государь! Там у меня дело есть!
Калачев собрался. Лукоперов, зная обычай, щедро одарил его сукном, холстом, дал денег три рубля и сказал:
- Еще с собою привезу. Только ты, милостивец, замолви слово у воеводы.
- Да мы что! Мы тебя всегда за свово благодетеля почитаем. Спокоен будь, на то к тебе и приехал.
- Вот и дождались от него, окаянного! - сказал отец сыну, когда тот вернулся с охоты.
- А что?
- Да, слышь, челобитную подал на тебя. Воевода засыл сделал. Теперь вези ему!..
- Я не поеду, батюшка. Я горяч. Могу убить Ваську этого.
- Эх, эх! Теперь уж что, тогда надо было!.. Поеду, вестимо, я. Скорей столкуюсь…
И Лукоперов начал собираться в дорогу. Сборы его были бы не велики, если бы не дума, как воеводу ублажить. Ради такого дела он снарядил ему целую подводу. Навалил на нее рыбы соленой и вяленой, птицы битой, меду кадушку сотового, да с десяток сулей со всякими наливками, да холста, да сукна, да камки - всего понемногу из своего помещичьего обихода, да взял еще ко всему с собою денег двадцать рублей воеводу порадовать.
Воевода встретил его как лучшего друга.
- Садись, садись, Иван Федорович, в красный угол, гость дорогой; устал, чай, с дороги-то? Ну, ну, отдохнешь у меня. Я тебя домой-то не пущу. Мой гость. Ей! Осип, Петра!
Он выставил всякого пития и закусок и говорил не умолкая.
- Времечко теперь, не приведи Бог, тревожное. Слышь, все Стеньки Разина опасаются, антихриста. Так я до тяжб неохоч ныне-то. Пришел Васька Чуксанов, ну, я и за тобой. Кушай, кушай! Знаю я, что он разбойник. Справимся с ним, не бойсь! Нате!.. Чтобы я ему свово благодетеля головой выдал? Ах он, рачий сын! Ха, ха, ха! А уж усладил ты меня ноне, Иван Федорович. Что за мед! Господи Боже мой! Дух с его, дух!.. Прошлого года?.. Да! - перевел он дыханье. - Беды теперь, беды!.. Знаменья в небе всякие: сходятся, слышь, столпы огненные, ровно два полчища, и бьются в небесах. Комета с хвостом, трус по земле. Царь пишет, держи себя с бережением. И на все один!..
Долго еще, как два близких друга, беседовали воевода с Лукоперовым, а наутро позвали на суд Василия Чуксанова.
Известно, что это был за суд и чем он кончился.
После него пошли они обедать и весело смеялись, как они проучили ябедника.
- Хи-хи-хи! - заливался воевода. - Попомнит он кузькину мать. Я его еще закажу в строгостях держать. Ништо, что дворянский сын. Ишь, я, говорит, до царя!
- Хе-хе-хе, - подхватывал его смех Лукоперов, - со мною тягаться задумал; Щенок! Рыло посконное!
- Мало ты засыпал ему!
- А ты через недельку ему еще! Я тебе, Кузьма Степанович, добра не пожалею.
- Да знаю, знаю, милостивец!
Три дня не отпускал от себя воевода тороватого на подарки гостя, и что ни день пили они с ним и за обедом, и в повечер, и в ужин, и только на четвертый собрался Лукоперов домой.
- Господь с тобой, друже! Что же! Держать не буду боле, только ты ввечеру. По прохладе. А пока выпьем на дороженьку, чтобы кони не захромали.
Воевода с Лукоперовым чокнулись и уже поднесли чары к устам, когда Осип вошел в горницу и сказал:
- Стрелец Антошка до тебя просится. Говорит, дело.
- Дело! - недовольно передразнил воевода. - На то у меня приказ есть, пусть бы туда и шел. Ну, да зови его! - и пока Осип ходил за стрельцом, он не преминул попечаловаться: - Так-то, Иван Федорович! Видишь сам, чарки испить не дадут. Все ко мне да ко мне, за всякой милостью. Что тебе? - спросил он вошедшего стрельца.
- Смилуйся, - завопил стрелец, падая на колени, - поруха вышла!
- Кака така поруха? В чем?
- А вчерашнего молодца выпустили! Убег!
Лукоперов уронил даже чару:
- Как? Куда?
- Как было? - заревел воевода, вскакивая.