С криком, беспорядочной гурьбою, несмотря уже на едущего атамана, люди врывались в дома и выбегали оттуда с узлами, иконами, шкатулками.
Один рослый посадский ухватил за волосы подьячего и тащил его. Тот падал на землю и отбивался.
- Под раскат его! - кричали вокруг.
- А славно гуляют молодцы! - с удовольствием сказал Стенька и прибавил: - Ты не думай, у меня порядок строгий, все поровну поделится!
Наконец показалась площадь и собор, рядом с которым высилась колокольня.
- Батько судить приехал! - раздалось в толпе, и она разом всколыхнулась и расступилась на две стороны. Василий взглянул перед собою и увидел страшную картину.
Вся соборная паперть была залита кровью, и у входа в церковь лежал, раскинувшись, обезображенный труп. Лица его не было видно, но в откинутой руке был зажат длинный нож, весь почерневший от крови.
А у пяты высокой колокольни во всяких позах, в изодранных одеждах, а некоторые и обнаженные вовсе, лежали брошенные, с завязанными руками старики, мужчины, женщины и даже дети. Впереди всех на ковре, в дорогом кафтане и латах, лежал пожилой полный мужчина. Лицо его было смертельно бледно. Ковер под ним был смочен кровью.
- А что было тут? - спросил Стенька, останавливая коня и быстрым взглядом окидывая картину.
- А какой-то бисов сын, - ответил Фролка, - стал у двери да и ну, машет ножом и не пускает!
- Это дура, Фрол! - высунувшись из толпы, крикнул какой-то оборванец.
- И впрямь дура! - усмехнулся Стенька - А ну, братики, подымите мне воеводу!
Он медленно слез с седла и вперевалку пошел к раскату.
Двое казаков бросились к лежавшему на ковре и, быстро взяв его под руки, поставили на ноги.
Стенька медленно подошел к нему, принял от казаков, взял под мышку своей сильною рукой и с ним вместе скрылся за маленькой дверкой колокольни.
Кругом воцарилась мертвая тишина. Василий, Фрол и Васька Ус слезли с коней и все с замиранием сердца смотрели на верх колокольни.
- Вон они! - крикнул их толпы голос.
- Дурень, - ответил другой, - батько его на самый верхний венец взведет!
- Тихо идут как! Я в минуту бы…
- Небось батька, поди, несет его на руках!
- Вошли, вошли!..
На верхнем ярусе колокольни показался Стенька и с ним рядом воевода. Они стояли плечо о плечо.
Стенька что-то говорил воеводе. Воевода покачал головою.
- Ишь, ишь! - заговорили в толпе. - Ну, конец тебе, воевода!
Стенька, видно было, как подтащил воеводу к низким перилам и толкнул его от себя в грудь обеими руками.
- Ух! - охнула толпа. Тело воеводы мелькнуло в воздухе и грузно ударилось о землю.
Что-то вздрогнуло в груди Василия.
- Ишь ты как побелел, братику! - сказал ему, толкая его в бок, Ивашка Волдырь.
- С непривычки, - усмехнулся Ус.
Стенька Разин тихо вышел из-под колокольни.
- Ну, и поджигать можно! - сказал он, подходя к своим.
- А что с этими сделать присудишь? - спросил Ус. Стенька оглядел толпу связанных равнодушным оком.
- Что? Да повесить их! - ответил он и пошел.
- Расправляйтесь, братики, со своими недругами! - крикнул Ус.
В ответ ему раздались рев и вопли. Толпа, стоявшая доселе в нетерпеливом ожидании, рванулись к подножию колокольни.
Вон казак взмахнул саблею, какой-то мужичонка, вопя, рвался вперед, подняв над головою огромный кол; вон ражий стрелец закрутил волоса женщины на руку и медленно водил по ее горлу ножом. Кровь брызнула фонтаном, и он осклабился.
Василий отвернулся в ужасе и побежал вдогонку за атаманом. Вдруг он поскользнулся и упал, руки его скользнули по чему-то влажному. Он поднялся. Тонкой струею от собора текла липкая кровь, перемешанная с грязью.
Он добежал до приказной избы и перевел дух. Навстречу ему с гоготом казаки, посадские и стрельцы ворохами тащили толстые книги, свитки и грудой кидали перед собою на площадь.
- Куда это? - спросил Василий.
Один казак посмотрел на него с удивлением.
- А жечь! - ответил он.
Василий вошел в избу. Посредине стоял длинный стол, уставленный едою, кубками и сулеями. Стенька Разин, засунув за широкий кушак руки, сдвинув шапку на затылок, кричал казакам:
- Несите, несите, молодцы!
Он увидел Василия и кивнул ему.
- Вот так я сожгу все дела и на Верху, в Москве! Ну их к бису. От них только одно горе!
Василий опустился на лавку. Стон и вопли стояли в его ушах; чуть он закрывал глаза, перед ним вставал стрелец, режущий женщину. Он невольно вздрагивал и раскрывал глаза.
- Что ты такой сумный? - спросил его Стенька, подходя к нему.
- Крови много! - тихо ответил Василий.
- Ха-ха-ха! A казаком назвался! Как же ты, братик, воеводу накажешь?
Словно кнутом ударил он Василия, и тот сразу загорелся злобою. Глаза его вспыхнули.
- Вот то-то! - одобрительно сказал Стенька - А тут, братику, каждый свои счеты сводит.
В избу друг за другом стали входить есаулы. Лица всех и одежда были испачканы кровью. Глаза горели страстью, и все, крича и шумя, казались пьяными.
- Ну, хлопцы, поработали за сегодня! Пображничаем! - сказал Разин, садясь в голову стола. - Ты, Фролушка, справа садись, а Василий слева, вот так! Ты, Вася, - обратился он к Усу, - вином потчуй. Наливай водки сначала по доброй чаре!
Казаки жадно набросились на вино и пищу. Они брали руками из мисок куски мяса и рвали их зубами, запивая вином, медом, водкою. Беседа делалась все шумливей и шумливей.
Стенька весело расспрашивал всех о взятии города.
- Ни, - говорил Ус, - и у Вознесенских ворот было мало драки. Только немчин один…
- Какой немчин?
- А тот. Помнишь, батька, когда мы отсюда уходили, воеводы до нас немца послали. Ты еще его чуть саблей не окрестил.
- Так он, песий сын, дрался?
- Пока не зарубили его, все саблюкой махал!
- Ишь, бис его возьми!
- А там и ничего больше, - заговорил Фрол, - только черкесы да персюки дрались. Ну, да их немного и было!
- Всех позабрали?
- У батьки их попряталось много, на митрополичьем дворе.
- Ну, тех оставить надо до поры. Уважим батьку! Эх! - смеясь, воскликнул Степан. - А помните, есаулы, как ваш батько в этой избе булаву сложил. Еще воеводы так-то кочевряжились!
- Эге-ге! А помнишь, батько, як князь Львов шубу у тебя оттягал, - сказал Федька Шелудяк, рослый мужик с бабьим лицом.
Стенька кивнул.
- Попомнились ему мои речи, вражьему сыну! А вы, братики, дуванить будете, шубу мне отдайте!
Василий молча сидел подле атамана и с удивлением смотрел на него. Что в нем? Вот он сидит со всеми, такой же, как все. Даже одет не лучше, чем вот хоть Ивашка Терской или Васька Ус. И говорят с ним все, как со своим казаком, а вот он встанет да оглянет всех - и вдруг шапки полетят с голов, и все смолкнет, и по одному слову его пойдут в огонь, на верную смерть.
И Василий чувствовал, что и он за этим Стенькой пойдет везде. Степан, словно угадывая его думы, оборачивался к нему и ласково трепал по плечу.
- Пожди, братик, скоро на Саратов пойдем! - говорил он ему.
В избе уже шел дым коромыслом. За дверями избы глухим стоном отдавалось народное буйство.
Степан подозвал своего любимого Волдыря и тихо сказал ему:
- Ты, Иваша, пойди собери раду да скажи о добром казачестве. Завтра, мол, присягать будете!
Волдырь пошатнулся и пошел из дверей.
- А ты, Федя, - перегнулся Степан к Шелудяку, - закажи все добро в Ямгурчеев городок тащить. Завтра там его и подуваним.
- Ладно, батька! - покорно ответил Шелудяк и вышел следом за Волдырем.
- Пейте, браты есаулы! - закричал Степан. - Пейте, казаки! А ну!
- Помнишь, атаман, - сказал ему Терской, - как про нас песню Кривоглаз сложил. Славный мужик был и песни ладно складывал! Персюки зарубили!
- А ну!
- Подтягивайте, хлопцы!
Терской приложил руку к щеке и затянул высоким фальцетом:
Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Протекала, пролегала мать Камышинка-река:
Как с собой она вела круты красны берега.
Круты красны берега и зеленые луга…
Песню подхватили гуляющие и хмельные казаки, и она гулко разнеслась по приказной избе. Пели они про то, как удалые разбойнички перетащили через нее на Волгу с тихого Дона свои струги и пошли вниз на сине море Хвалынское, и было в той песне столько молодецкой удали, столько шири и воли, что у Василия слезы выступили на глазах, и, сжимая кулаки, он думал про себя: "Вот она, жизнь молодецкая!"
Песня вынеслась на площадь, там подхватили ее проходившие казаки и понесли дальше, и зашумела она по всему городу.
- Ну, братцы, - вдруг сказал Степан, - а я с вина да радости и захмелел совсем. Поеду к себе на струг. В утро свидимся, а вы пока что гуляйте! Вася, - сказал он Василью, - ты спать-то на струг ворочайся. Поедем, Фролушка!
Они поднялись и вышли из избы. Их ухода почти не заметили пьяные есаулы. Песни сменялись песнями.
Василий поднялся и осторожно вышел из избы. Время приближалось уже к вечеру.