Дети окружили старика, начали тянуть к нему руки, цепляться за полы бурки. И Мартын, казалось, забыл о своих злоключениях, о горьком надругательстве над ним.
- Чумачки вы мои любимые, чумачки, - говорил растроганный Цеповяз. У него постепенно оттаивало сердце.
А впереди старика ждала ещё одна неожиданность.
Подходя к своему двору, он ещё издали с удивлением заметил, что двор его прибран, подметён, засажен цветами, изба, как видно, недавно побелена. Навстречу Мартыну вышли гурьбою мальчики и девочки. У одних в руках были тарелки с пирожками, варениками, у других - завёрнутые в лопуховые или буряковые листья комочки масла, кусочки сала или колбасы.
Перебивая друг друга, дети застенчиво, тихо, но сердечно, искренне защебетали:
- Это вам…
- Вам, дедушка Мартын…
- Мама прислала…
- Берите. Вкусно…
А во дворе под окном родной избы приветливо усмехались лопухастые, узловатые ярко-красные мальвы…
После захода солнца в корчму заглянул Гордей Головатый - побритый, переодетый в чистое. Он выглядел помолодевшим, бодрым. Гордея радостно приветствовали и подвыпившие и трезвые:
- Здоров, казаче-чумаче!
- Давай до гурту!
- Как чумаковалось?..
- Наверное, озолотился?..
- Ставь-ка оковитой.
- За возвращение!..
- Поставлю, а чего ж… - заявил с готовностью Гордей. - Эй, шинкарка! Добрую чарку!
- Ну, будем!
- Твоё здоровье!
- За встречу!
- По полной!.. - раздавалось в корчме весело, задиристо, громко.
Круг друзей около стола, за которым сидел Гордей, всё ширился. Нарастал и весёлый гомон. И никто из присутствующих не обратил внимания, что, угощая, Гордей сам не пьёт, а только пригубливает и всё время поглядывает то на окно, то на широко открытые двери и внимательно присматривается к каждому, кто входит в помещение.
Ожидание Гордея было не напрасным. Когда на дворе уже совсем стемнело, на пороге корчмы показался высокого роста человек, в чумарке, шапке, вооружённый пистолетами и саблей: он быстро (углядел всех сидевших и столпившихся у столов, встретился взглядом с Головатым, незаметно кивнул ему и исчез.
Через некоторое время Гордей поднялся, разлил остатки водки в чарки и пошёл к выходу.
Встретились Головатый и Чопило неподалёку от гомонливой корчмы, посредине улицы.
- Гордей?
- Максим? - перекликнулись они вместо приветствия, затем крепко обнялись и поцеловались.
- Весь вечер выглядывал тебя, Максим! Даже надоело, чёрт бы его побрал! - стал укорять Гордей товарища с деланным возмущением, толкая его в бок.
- Весь вечер!.. - улыбаясь, воскликнул Чопило. - Да ещё потягивая чарку за чаркой, вот это беда!.. А вот один дурень уже в третий раз, как неприкаянный, наведывается в это село и в корчму на условленное место, а его мосьпана будто черти ухватили… Понизовцы хотят знать, - проговорил уже серьёзно Максим, - выполнил ли ты их поручение и что из этого вышло.
- Да, кажется, всё так, как должно быть, - ответил Гордей. - Два раза имел разговор с доверенными людьми донского атамана. Пукалки, то есть гаковницы, сабельки и всякое такое прочее, что просит понизовское товарищество, братья донцы обещают. И просят соответственно препроводить им на Дон смолы, поташу и всякого хозяйственного железа.
- А как там у них? - тихо спросил Максим. - Мирно или пахнет смаленым?..
- Говорят, с Московии нагрянул с большим отрядом князь Долгоруков, - ответил Головатый. - Рыскает, вынюхивает, ловит беглецов - боярских холопов - и смертит. Не жалеет даже детей и стариков.
- Значит, будет буря! - твёрдо сказал Максим.
- Да, не потерпят, - согласился Гордей. - Не то что голытьба, а даже и домовитые казаки ропщут. Дон бурлит… А как на Запорожье и в других?.. - он хотел было сказать "местах", но лишь слегка кивнул головой.
- Ну, брат, спросил ты меня о таком, что не знаю, как и ответить, с чего начинать, - признался Максим Чопило.
Вопрос действительно был очень сложный, так как в эти дни тяжёлые и печальные события происходили на Украине. Разговор можно было начать и о тяжёлой доле на Правобережье, где гетман Дорошенко запродал людей в рабское ярмо, и разыгрался там панский произвол - гуляет плеть по спинам, заковывают в кандалы, пытают, сажают на колья. Да не лучше жизнь и на Левобережье, на гетманщине. Здесь Мазепа и его приспешники-старшины заарканили неимущих - ввели панщину. Произвол, разбой.
- Говорят, будто в Сечь прибывает много людей? - спросил Гордей.
- Много… - проговорил задумчиво Чопило. - Да, большое началось разорение. Вот люди и ищут спасения, зашиты. Одни бегут на Сечь. Другие хотят вписаться в реестровые казаки. А старшина выписывает их "берёзовым пером". Вот так…
- Вот так! - повторил с возмущением Головатый. - Значит, дело, за которое боролись при Хмеле, Степане Разине, за которое стояли при Иване Сирке, пошло прахом!..
- Будем надеяться, друже, на лучшее, - ответил успокаивающе Максим. - Когда небо нахмурилось - жди грозы…
- Скорей бы!.. - Головатый сжал и поднял над головою кулак. - Там у людей хмарится… А мы здесь сеем, косим, чумакуем, - словно жаловался на свою судьбу Гордей. - Бот привезли соли, рыбы… Чебак, скажу тебе, как из серебра вылитый, азовский. А ещё, если уж хвалиться, есть хорошая новость: в степи около Северского Донца, мы нашли чёрный горючий камень. Горит, как смола. На селе сейчас только и разговоров что про этот камень. Может быть, и понизовцы им заинтересуются?
- Горит, говоришь? - переспросил Максим.
- На диво! - подтвердил Гордей. - Как дерево, даже жарче. Как смола. Заночуй - посмотришь. Завтра будем пробовать в кузнице.
- Не могу, надо в дорогу.
- Тогда возьми на пробу.
- Хорошо, - согласился Чопило. - Наши чертомлыкские кузнецы знаешь какие толковые! А где ж он, этот камень?
- Близко. Вон там, у чумака Савки Забары, - показал Головатый вдоль улицы. - Его хата, кажется, четвёртая или пятая. Пошли.
Когда понизовец Максим приторочил к седлу узелок с углём и отъехал, Савка сказал, удивляясь:
- Вот какой спрос пошёл на этот камень. Уже несколько человек приходили посмотреть и брали с собой. А Карп Гунька даже несколько грудомах потащил. Догадываюсь, что взял он для Кислия, потому что сразу же туда и подался.
- Ничего, для кого взял - узнаем, - ответил Гордей, - узнаем. - И подумал: "Саливон, шельма, наверное, уже пронюхал о таком сокровище и замышляет добраться до него. Но понизовцы опередят. Нужно, чтоб опередили! А как же…"
- Теперь слово будет за кузнецом Лаврином, - проговорил Головатый. - Может, оно жаркое только там, в степи, а дорогой выветрилось. И в кузнице будет с него только пшик… Посмотрим. А пока что, - приказал он. Савке, - никому ни одной грудки! Понял? - И Гордей кинул размятую чёрную мелочь, что держал в руках, в мешок с камнями.
На другой день утром Савка принёс мешки с горючим камнем в кузницу. На необычные крохкие чёрные глыбы пришли посмотреть многие каменчане. Люди брали камин в руки, растирали их на ладонях, некоторые даже пробовали на зуб.
- Ни горькое, ни солёное.
- Ни воняет, ни пахнет.
- Какая-то слипшаяся сажа.
- Деревянный уголь.
- Промоченная дёгтем земля, - гадали каменчане и терпеливо ждали, что будет с тем камнем на огне.
И лишь кузнец Лаврин не удивлялся. Года три тому назад он уже засыпал в свой горн земляной уголь, который ему завезли проезжие чумаки, что возвращались с поклажею с Дона и останавливались в Каменке починить поломанный воз.
- Знакомы с ним. Только тот, кажется, был помельче, но такой же чёрный, как сажа, - сказал Лаврин. - А это гляди какие глыбищи! Вот посмотрим сейчас, как он себя покажет, посмотрим…
Лаврин разбил молотом большую глыбину и насыпал на сухие сосновые щепки маслянистое крошево.
В кузню набилось полно людей. Любопытные толпились и во дворе, и даже на улице.
Лаврин поджёг щепки. Люди затаили дыхание. Пламя увеличивалось и увеличивалось, но потом начало затухать и вскоре совсем зачахло. Кузнец подкинул дров. И снова - то же самое. Несколько угольков начали было тлеть, однако тлели, тлели - и всё равно потухли.
Савка вспомнил, как было в степи в то утро, когда полыхал костёр около лагеря, а чумаки хотели его потушить. Метнулся в угол кузницы к бочке, набрал в кружку воды и покропил ею чёрное крошево.
- Вот так придумал…
- Чтоб не воняло.
- Ага, а то вишь какой запах…
- А может быть, дёгтем подживить…
- А ещё лучше было бы салом, - переговаривались шутники.
От кучки угля тем временем потянулись слабые сизые дымки, а когда мощным дыханием засопел кузнечный мех, из горла вырвались, взлетели густыми роями золотые искры, и в тот же миг уголь вспыхнул пламенем. Каменчане, которые уже начали было расходиться, снова набились в кузницу.
- Горит!..
- Горит! - передавали тем, кто на дворе.
- Вот это земляная сажа. Прямо диво…
- Это таки уголь…
- Да, диво дивное, будто земля, а горит.
- Берите-ка, хлопцы-молодцы, железо на серпы, - приказал Лаврин, - да попробуем, насколько жарок этот горючий камень.
Два молодых кузнеца погрузили в пылающий горн несколько заржавленных железных обрубков и ещё сильнее заработали мехом.