Арсений нашел Звонцова довольно скоро. К его удивлению, скульптор был основательно пьян ("Откуда взялись деньги?") и уже начинал буянить. Ночные посетители разошлись, и Звонцов в окружении персонала кричал что-то маловразумительное (то была неповторимая смесь непристойных русских и немецких выражений) и вряд ли был способен что-то воспринимать. Сеню он едва узнал, зато тут же вспомнил о злополучной пуговке от костюма, но опять увяз в собственной ругани. Хозяин заведения страшно обрадовался: наконец кто-то пришел за этим странным русским! Он стал скороговоркой объясняться с Арсением, того же интересовало одно:
- Ради Бога, скажите скорее, во что нам все это обойдется. Принесите счет!
Немец заулыбался, сказал, что за все уплачено. "Ну, это в духе Звонцова! Уболтал какого-нибудь Ганса, а тот его напоил из гостеприимства", - сообразил Сеня. Вячеслав к этому времени совсем обмяк и заснул. Друг хотел было взвалить его на плечи и вынести на воздух, правда, понятия не имел, где оставить. Помог ресторатор. Он предложил уложить русского художника на кухне, пускай, дескать, проспится, официанты за ним присмотрят и передадут ему, чтобы ждал Арсения.
"На улицу нельзя! У господина могут возникнуть неприятности с полицией", - объяснил немец. Десницын обрадовался, поблагодарил за участие и пошел дописывать этюд - солнце уже стояло высоко. "Закончу картину, продам ее, и тогда будут деньги на обратную дорогу", - рассчитывал Сеня. Хозяин проводил его до самого выхода, не переставая довольно улыбаться и все вспоминая, как ресторанчик превратился на целую ночь в художественное ателье: "Все-таки талантливы эти русские - такой мастер! Выпил-то, по правде, не так уж и много - наши завсегдатаи по этой части еще хлеще… По крайней мере, репутация моего заведения теперь должна повыситься".
Арсений устроился заново на памятном перекрестке. Несмотря на то, что Роттенбург теперь уже проснулся и жил своей размеренной жизнью маленького, но все-таки города, ничто не мешало работе художника. Редкие прохожие почти не обращали на него внимания: мужчины считали ниже своего достоинства замечать уличного художника. ("Эка невидаль! Вот, говорят, вчера за полночь в ресторане один рисовальщик из России просто чудеса творил, а тут - какой-то студент на этюдах. Подумаешь…") Женщин вообще не интересовала живопись: они спешили на рынок, по хозяйственным делам, да еще надо было успеть заглянуть в кирху, встретить там товарок и заодно отстоять утреннюю мессу. Писал Сеня с удовольствием, и теперь его уже не смущало, что это тот самый перекресток: "Просто чудесное воспоминание о детстве. Просто добрый знак".
Он и сам не заметил, как закончил работу. Результат превзошел его ожидания: думал написать заурядный этюд, а вышел довольно занятный пейзаж в духе старых мастеров. "В столь короткий срок написать картину - это удача, - подумал Арсений, - вот только бы найти покупателя - можно выручить приличные деньги". Он невольно залюбовался колоритной красотой окружающего пейзажа, внимательно проверил все детали - не упустил ли что-нибудь в работе. Ничто не было упущено, а монограмма "КД" на золоченом гербе была так четко прописана, что авторская подпись оказалась бы просто лишней, к тому же стоило только ее поставить, жди тогда очередных насмешек чванливого "друга" - скульптора. Тут из-за угла выбежала уже знакомая девчушка. Она смотрела на него своими голубыми глазенками безо всякого удивления, будто отлучилась на каких-то пять минут и художник за прошедшее время никуда подеваться не мог. Теперь маленькая немочка уже не сосала палец, а указывала им на картину и, недолго думая, попросила… продать. Арсений был ошарашен подобным предложением от ребенка: это, конечно, выглядело вполне по-немецки, но все равно неприятно было сознавать, что даже обаятельная девчушка так же прагматична, как и ее взрослые соотечественники, и готова, наверное, торговаться с "дядей". Он так расстроился, что все немецкие языковые конструкции мигом вылетели у него из головы и только недоуменный смех послужил ответом дерзкой девочке.
Она повернулась и потопала по булыжнику домой, но тут художника кто-то словно толкнул под локоть. То ли русская широта и бесшабашность проснулась в нем - да забирай даром, знай, дескать, наших; то ли интеллигентское, уже, пожалуй, интернациональное нежелание обидеть дитя. Арсений и сам не знал, почему он вдруг снял работу с этюдника, догнал девочку и, чему-то радуясь, отдал ей. Так или иначе, поступок был совершенно неразумный и несвоевременный. Опомнился Сеня, когда ноги сами несли его к ресторанчику. "Прямо наваждение какое-то! Как я мог сейчас так вот просто отдать картину? Опростоволосился, тряпка! Теперь все - взять денег неоткуда. Как же назад-то ехать?"
Протрезвевший Звонцов ждал его на пороге заведения. Он ходил взад-вперед, посасывая сигару (кто-то из ночных "моделей" угостил), и нервно покашливал в кулак. Уже по одному его виду можно было понять, что он заждался и страшно раздражен. Только бы не проговориться о картине, и вообще ничего не надо рассказывать о воплотившемся сне. "Разве потом как-нибудь?" - сообразил Десницын, хотя его так и подмывало поделиться впечатлениями.
- Ну куда ты запропастился? Я тебя уже битый час тут жду! - накинулся на него ваятель-дворянин. - Уедем мы вообще отсюда когда-нибудь?
Арсений виновато пробубнил:
- Ты же знаешь, что денег у нас нет и взять негде. Если немка действительно пошлет за нами…
Звонцов резко его оборвал:
- Никого она не пошлет, и ты сам это знаешь!
Тут его точно осенило:
- Подожди-ка, подожди-ка… Я сейчас!
И Звонцов скрылся за кованой дверью ресторанчика. Он вернулся через полчаса в радостном возбуждении, вытирая пот со лба. Оказалось, немец-ресторатор дал Вячеславу денег на поезд!
- Представляешь, - рассказывал он по пути к вокзалу, - я вдруг подумал, что это единственный человек в городишке, к которому можно было бы попробовать обратиться за помощью, который хоть немного знает нас. Конечно, я почти не надеялся, но думал - а вдруг? И вот я объяснил ему, какой конфуз с нами вышел, попросил в долг, предъявил документы. Даже дал ему слово русского дворянина, что мы вернем все до пфеннига. И тут вижу - подействовало! Этот колбасник, не требуя больше никаких объяснений, протягивает деньги, да с таким видом, будто это он мне должен! Я собрался было писать долговую расписку, а тот и слышать ничего не хочет, машет руками, лопочет по-своему: "Спасибо вам, господин художник! Вы оказали нам большую честь - я всегда знал, что Россия богата талантами, но никогда не думал, что такой человек будет гостем нашего маленького городка!" Ты представляешь - это он мне говорит! Оказалось, что я ночью рисовал в ресторане портреты бюргеров, чуть не всех местных завсегдатаев перерисовал, - они-то меня и напоили до поросячьего визга. Все были в восторге! А я почти ничего не помню, какие-то страшные рожи, покойники ходячие… Ну ладно. Главное, что теперь мы можем ехать в Веймар. Да, мне этот немец напоследок вот еще что сказал: "Господин художник, это я ваш должник - теперь в моем скромном учреждении не будет отбоя от посетителей. По крайней мере, до Рождества. Здесь такие события случаются чрезвычайно редко - на моей памяти, вы первый русский, посетивший Роттенбург". Понимаешь, я, Вячеслав Звонцов, оказал им честь своим "визитом"! Как сиятельный князь или даже король… - При слове "король" Сеня вздрогнул.
XII
В поезде по дороге в Веймар утомленные бедолаги не разговаривали, обоих клонило в сон. Звонцов первый стал клевать носом, закрыв глаза, пытался восстановить в памяти события двух последних, таких суматошных дней, но выходило с трудом. "Хорошенько отоспаться бы сейчас в каком-нибудь дорогом отеле, а после выпить крепчайшего кофе и ощутить себя новым человеком", - мечтал Вячеслав. В полудреме он услышал немецкую речь, напряг слух: Арсений разговаривал с попутчиком. Он лениво приоткрыл один глаз: напротив Арсения сидел пастор в черном одеянии со стоячим узеньким белым воротничком, без наперсного креста, и этот седой худощавый старик, медленно перебирая четки, столь же размеренно говорил: