Арсений не хотел вдаваться в подобные теории и уже остерегался повторять свои вопросы. "От греха подальше! - рассуждал он. - Подобной назойливости и упрямства Мефистофель ни за что не простит". Не хватало еще зарваться и "провалить" экзамен, товарища подвести - будут тогда "философствовать" они в России! Нет уж, хватит, пожалуй.
С прищуром глядя на Арсения, Мефистофель изрек:
- Ну-с, с Гёте мне все ясно. Ваши знания в немецкой литературе исчерпывающи, а с принципиальностью… знакомая история - неисправимый православный максимализм! Склонность к преувеличению.
Язвительная фраза не могла не задеть Арсения за живое, и он напрочь потерял чувство самосохранения. Уголки губ задрожали.
- Во всяком случае, это лучше, честнее, что ли, лютеранского рационализма! Кстати, и Фауст тоже хотел "алгеброй гармонию поверить", пока не признал себя глупцом, а к истинному-то Богу пришел все-таки через сердце!
Профессор даже вскочил и, упершись руками в кафедру, подался вперед, не сводя глаз с отважного студиозуса:
- Вы, кажется, сочинение Пушкина процитировали? Не удивляйтесь, мой юный друг: с русской поэзией я на короткой ноге. В таком случае, примите в ответ слова Мартина Лютера: "Разум - слепой, глупый безумец". Ну что? Трудно спорить с самим вероучителем?
Арсению же подумалось: "Говорит так, словно он сам и есть этот "Вероучитель". Злорадствует, думает, что пришпилил меня своим "лютеранством"!" Оставалось только парировать:
- Тогда, выходит, лютеранство пошло вразрез с проповедью Лютера - на поводу у прагматичного разума. Кирхи с голыми стенами и казенными рядами скамей, где после плотного завтрака даже в Страстную пятницу прихожане дремлют в заднем ряду! Разве это сравнимо с храмом, где верующий стремится славить и молить Спасителя, где душа должна рваться к небу, где человеку сладостно хоть несколько часов претерпеть, стоя или творя поклоны, хоть этой малой жертвой ответить Богу Любовью на Любовь?!
Мефистофель не уступал:
- Человек хочет чувствовать себя в храме свободным. Ничто не должно принуждать его к молитве - только вера и ничего, кроме веры! Вглядитесь в современный мир, юноша: просвещенный прихожанин желает общения с Богом на равных, а вы предлагаете ему упасть на колени и в унижении ползать перед иконами?
- Господь один, - волновался Арсений, - и Он пребывает там, где Его достойно из века в век почитают, а не там, где "верующие" хотят быть с Ним на равных.
У нас в любой деревенской церквушке чувствуешь, как благодать Божия изливается от икон, из алтаря…
Ауэрбах удивленно возразил:
- Но ведь Господь всемилосерд. Он должен снисходить к Своим несчастным детям, подверженным страстям, прощать их маловерие. В конце концов, должен и Создатель нести долю ответственности за то, что произошло с человеком, безнадежно слабым по природе своей.
- Как вы можете говорить подобное, господин профессор?! - Видно было, что русского задело за живое. - Господь ответствен за грехи человечества?!! Да это человек должен восходить к Нему всеми силами, всем своим образом жизни! Покаянная Вера как раз и приближает Бога к человеку, и Он возвышает человека над слабостями и пороками. Таков путь к святости - православная история полна таких примеров…
- Выходит, любой верующий, даже, как у вас выражаются, разбойник с большой дороги может стать святым?!
- Да! И раскаявшийся разбойник - быстрее, чем сытый и самодовольный ханжа. По образу распятого вместе с Христом. Есть много свидетельств тому в монастырских патериках, в фольклоре, наконец. Возможно, вы слышали о нашем оперном гении из народа - Шаляпине?
Профессор всплеснул руками:
- Еще бы! Ведь он лучший "русский Мефистофель"!
- Дело не в том, хотя я понимаю, что именно этот факт вам ближе. - студент говорил с экзаменатором почти на равных. - Шаляпин поет народную песню о кровожадном атамане Кудеяре, который принес покаяние и стал святым старцем Питиримом. Зато требование гордеца-индивидуалиста, чтобы Господь принял его со всей мирской грязью, для Православия просто кощунственно! Лютеранский пастор "кудеярова" смирения не требует, он считает благом уже то, когда обыватель просто заглянул в кирху.
Ауэрбах молчал и становился все угрюмее, но Арсению было уже не сдержать себя; он словно забыл о том, что пришел только сдать экзамен, а не выиграть богословский диспут:
- Знаете, у нас в крестьянских домах до сих пор дверные притолоки низкие. Почему? Чтобы входящий не забывал преклонить главу - напротив ведь святые образа! Иначе можно и лоб расшибить. Скажете - насилие над личностью или невежество?
- Я этого не говорил! То, что вы утверждаете, очень интересно, и я не стану спорить с тем, что русские всегда были набожны. Но позвольте, двадцатый век на дворе, а у вас все как прежде, столь же глубоко и повсеместно? Исторический нонсенс!
Арсений опустил голову.
- Неудобно говорить об этом, профессор, но то, что я вижу в Германии, порой просто коробит: по части морали лютеране, увы, иногда уступают нашим простым мужикам. "Просвещенная интеллигенция" более похожа на вашу, но и у нее еще не совсем разрушены традиционные устои. Европейские нравы, надо признать, вообще далеко ушли от христианских идеалов, и если Европа в дальнейшем…
- Не продолжайте, - теперь уже потупился Ауэрбах, - я знаю, что вы хотите сказать. Но неужели все обстоит столь плачевно и наша Церковь, наш народ так безнадежны для Бога? Я не хочу в это верить, не могу… Я не желаю этому верить!
Десницын выпрямился и внимательно посмотрел на профессора:
- И не верьте! Наоборот, веруйте и надейтесь, только… - Сеня замялся, - только всегда помните, что самодовольство несовместимо с христианством. Нередко лютеране чересчур самодовольны: иногда кажется, что предел их представлений о счастье ограничен семейным достатком и благополучием: верная супруга, послушные дети, сытная еда. Такой идеал не может заменить высокие религиозные ценности.
Отяжелевший от неожиданных откровений, свалившихся на старую, полную строгих академических знаний голову, Ауэрбах медленно сполз в кресло. Взгляд его в странном рассеянье блуждал по столу среди стоп книг и бумаг. Мертвую тишину аудитории нарушали лишь "мышиные шорохи", доходившие из коридора, да завывание шарманки с улицы. Очнувшись, профессор поднял голову от стола:
- Да-а-с-с! Да-с! Что я могу сказать? Согласиться с вами? Где-то внутри я скорее приемлю то, что вы доказываете, но и мои принципы, коллега, тоже зиждутся на камне веры: "Hier stehe ich, ich kann nicht anders". А вы меня удивили: в наше время редко встретишь столь убежденного в своей правоте молодого человека, да еще способного аргументированно отстаивать свое "credo". Пусть вам не покажется сухим мой вывод: вы качественный продукт веры, пестуемой нацией из века в век. Вы, вероятно, с детства приучены к серьезному чтению? Каких авторов вы предпочитаете? В России сейчас настоящий расцвет литературного творчества.
- Это распространенное мнение, но я во многом с ним не согласен. Признаться, после Святого Писания и духовных сочинений очень трудно читать светскую литературу, особенно современную. Современные авторы прямо с каким-то наслаждением описывают свои и чужие страсти, по сути - болезни духовные, да еще делают из собственного отрицательного опыта совершенно неверные выводы. И по-моему, они уже не замечают за собой этой слабости. Порой они мнят себя апостолами какой-то новой религии, пророками, публика наивно верит каждому их слову, а плоды подобных проповедей плачевны для всех. Да они просто вводят читателя в соблазн, и за примером далеко ходить не нужно: тот же Лев Толстой. Ведь даже здесь, в Европе, сколько "верных" его последователей!
Ауэрбах удивился:
- Вы готовы спорить с таким авторитетом, как граф Толстой?
- Ну и что в этом непонятного? Будь он хоть… князь, но ведь истина явно не с ним - он отлучен от Церкви! Разве этого мало для того, чтобы относиться к его сочинениям с осторожностью? А других авторов читаешь: мало того, что до тошноты неприятно вникать в их пороки, да еще страшишься сам заразиться. Хочется порой просто руки вымыть… Среди "творений" всех этих декадентов-символистов нечасто встретишь что-то подлинно достойное, а ведь, простите, ветер здесь дует из Европы. Начитались Гюисманса, Стриндберга, взяли самое дурное из того же Ницше, Уайльда (им бы учиться, как нельзя воспринимать мир на примере Дориана Грея, так ведь нет - копируют его пороки). Да что там говорить… Я больше люблю Лескова, Достоевского, а из поэзии - Тютчева. Из современных? Пожалуй, стихи Бунина. Мне вообще ближе поэзия - она возвышает. И "Псалтирь" ведь тоже поэзия! С прозой куда сложнее…