- А у Троицы как было?
- Что у Троицы? Привели их на склон у Святых ворот. Народу собралось видимо-невидимо. Кому не любопытно на князя поглядеть. Тут и прочли им указ о лишении боярства, всех владений и о ссылке с женами в Каргополь.
- Что ж с Медведковым-то будет?
- Чего оно тебе далось, Федосьюшка? В казну его отписали. Поди, Петр Алексеевич кому из Нарышкиных подарит.
- Была я там с Катериной да Марьей. На Пасху. Горницы большие, высокие, на подклетах каменных. Печи обращатые в цветных изразцах - залюбуешься. Слюдяные окна расписанные. Двери на ставни, что в твоих теремах, сукном алым обиты. Скобы у дверей узорчатые - не иначе кто из Оружейной палаты ковал. В столовой палате на рундуке орган большой. За столом сидели, таково-то хорошо мастер играл. А в огороде и деревья плодовые, и кусты ягодные, и пруд огромный с рыбой саженой. Так и кипит от рыбы вода, так и кипит. Девки-прислужницы в алых сарафанах одна другой краше, песни поют, хороводы водят. Хорошо… В церковь-то ихнюю Покровскую сестрица Софья Алексеевна Евангелие со своими рисунками вложила. Сама знаменила, сама раскрашивала. Князь Василий Васильевич хвалился…
11 октября (1689), на день памяти апостолов Филиппа, единого от 7-ми дьяконов, преподобных Феофана, постника Печерского, в Ближних пещерах, и исповедника, творца канонов, епископа Никейского, был выдан государю Петру Алексеевичу Федор Шакловитый.
- Хуже могло быть, Софьюшка, куда хуже. Что из того, что велено тебе в монастырь удалиться? Ведь не постриг же принять.
- Не согласилась бы я, ни за что не согласилася. Лучше руки на себя наложить, чем в темнице монастырской до конца века пробыть.
- Не богохульствуй, царевна-сестрица! Не ровён час кто услышит. Перед Богом ответ держать все станем, а вот перед людьми… Да и монастырь тебе достался московский. Глядишь, опамятуется государь-братец Иоанн Алексеевич - обратно тебя потребует. А уж мы постараемся. До Новодевичьего дорога от Кремля короткая - часто у тебя бывать будем, коли государи-братцы согласия своего не дадут, чтобы нам здесь и поселиться.
- Марфушка… Спасибо тебе за любовь да верность, а в чем виновата перед тобою, прости Христа ради. Прости гордыню мою проклятую. И еще… Сказать не решаюся.
- Поди, о князе Василии узнать хочешь. Да мне и сказать-то нечего. Как увезли их в Каргаполь, так и не знаю о нем ничего.
- Нет, тут другое. Имение-то у него все отобрали.
- Все как есть - ничего не оставили.
- Вот я и хотела… Передать бы ему… Не привык он к бедности. Каково-то ему сейчас. Я тут денег собрала. Немножко. Нету больше. Сто пятьдесят рублев - у казначеи в монастыре заняла. Обещала, что отдам. Не знаю еще как, но отдам. В долгу перед обителью не останусь. Передать бы их князю. Отай передать. Пригодятся ему.
- А тебе не пригодятся, Софьюшка? Известно, за нами дело не станет. Всем тебе поможем. А если Нарышкины пронюхают? Что тогда делать будем?
- Не спрашивай, Марфушка, не спрашивай! Можешь сделать, ради Христа, сделай. И вот мелочишка еще разная - колечки, серьги. Их в Воскресенский монастырь в заклад отдай - все больше денег получится. Не один ведь князь - сколько вокруг него народу кормится. У него за всех сердце болит. Добрый он. Знала бы ты, сестрица, какой добрый. Все обо мне беспокоился…
27 декабря (1689), на день памяти первомученика и архидиакона Стефана, преподобного Феодора Начертанного, исповедника, и святителя Феодора, архиепископа Константинопольского, после литургии к патриарху приходили в Крестовую палату из школы, что за Иконным рядом, учитель иеромонах Софроний и с ним ученики его Греческого языка риторического, грамматического и книжного Греческого и Словенского учения, и Христа славили пением Греческого согласия и говорили Гречески и Словенски о Христове воплощении от Божественных писаний многие речи и орации святейшему патриарху с поздравлением. Было орацейщиков семь человек.
Глава 9
И наступило время Петрово
Шестого января (1690), на Святое Богоявление, Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, был выход государей Петра Алексеевича и Иоанна Алексеевича в крестном ходе на Москва-реку для освящения воды во Иордани.
- Не ходила, царевна-сестрица, с крестным ходом? Звали ведь государи братцы. Я так пошла. Может, не надо было, Марфушка? Может, в терему лучше остаться. Да не видала я николи красоты такой. Только что девки да мамки сказывали.
- Я тебе, Федосьюшка, заказать не вправе. А сама… сама лучше в дому остануся. Никогда ведь Петр Алексеевич к Иордани не хаживал, а тут победу свою отпраздновать решил.
- Что ты, что ты, Марфушка! Сказывали, царица-мать его послала. Как мог отпирался, Наталья Кирилловна настояла.
- Да уж куда ему лоб лишний раз перекрестить. И то чудо, что с полпути не сбежал.
- Так по правде ему покрасоваться перед иноземцами в царском уборе захотелося.
- Перед какими иноземцами?
- А как же, сестрица. Около Тайницкой башни, на кремлевской стене их поместили. Датского короля комиссара…
- Андрея Бутенанта фон Розенбуша.
- Имя-то какое мудреное. Как только ты выговорила.
- Государыне правительнице он еще представлялся.
- Тут с королевскими дворянами был. Округ него иные гости заморские из окрестных государств, да еще Донские казаки.
- Фрол Минаев с товарищами.
- Все-то ты знаешь, Марфушка, все-то помнишь!
- Это уж на останях. Больше никого видеть не придется. Кончилось наше царство, царевна-сестрица, кончилось. Помнишь, как Софья Алексеевна наша Новодевичий монастырь отстраивала, каждым хоромам, каждому храму новому радовалась. Мечта у нее была - Кремль свой построить. Вот и построила, чтоб за стены его боле не выходить. Спасибо, хоть хоромы Катерины Алексеевны по душе ей пришлись. Просторные. Светлые. У въездных ворот. Народ во все стороны снует, какая ни на есть жизнь теплится. А то где подальше под сугробами и келий-то не видать. Деревья и те недвижимые стоят, будто жизнь отсюда ушла, будто ни тепло, ни лето сюда не придут.
- Полно тебе, царевна-сестрица, полно, Марфушка! Бог даст, минет лихолетье. Образуется все.
- Толкуешь, ровно дитя малое. Что образуется-то? Может, Нарышкины Милославским власть уступят али Петр Алексеевич Софье Алексеевне свой скипетр передаст? Такого и в сказках-то не бывает. Подумала бы, каково Софье Алексеевне на колокольню свою любимую смотреть. Одного житья до Ивана Великого не хватило и не хватит больше. Нешто Петр Алексеевич дозволит строить продолжать, честь сестрину утверждать. Вот теперь живи и вспоминай, чего могла, а чего не смогла. Горько-то как, Господи! А что на крестном ходу-то было?
- Не мне судить, сестрица, а Фекла говорит, все как при государе-братце покойном Федоре Алексеевиче было. И золотных одежд столько же, и полковники да головы стрелецкие, в объяринных и бархатных ферезеях, в турских цветных кафтанах. А у стрельцов кафтаны цветные и пищали все золоченые. По всей Ивановской площади те же пищали большие голландские. Решетки кругом точеные да резные красками писаны.
- А Петр Алексеевич в каком платье - в русском аль иноземном? Все грозится, что с немецким кафтаном николи не расстанется, никто, мол, его не заставит.
- Ой, что ты, Марфушка, в русском, да еще каком богатом, как покойный государь-братец Федор Алексеевич любил. Только Петр Алексеевич-то повыше ростом, в плечах пошире и шаги у него большущие. Наш Иоанн Алексеевич еле поспевал за ним. Иной раз так задыхался, страх смотреть.
- Да уж где царю истинному с мужиком равняться.
- А как, Марфушка, теперь с собором-то церковным будет? Преосвященный сказывал, будет с папежниками и латинистами борьбу вести. Ни в чем им уступки не сделает.
- Оттого и заторопился, чтобы Петр Алексеевич сведом его условиям был. Если Нарышкин первое слово скажет, отменить непросто будет.
- А правда ли, толкуют, без патриарха не одержать бы Петру Алексеевичу победы над правительницей?
- Проторил ему святейший дорожку, что и говорить. Думает, при молодом государе легче будет волю свою творить.
- Думаешь, сестрица, не будет?
- Так кто его знает, Петра Алексеевича-то. Молод. Несмышлен. На первых порах не иначе матушка его с родными своими распоряжаться станет.
18 февраля (1690), на день памяти святителя Льва папы Римского, Агапита, исповедника, епископа Синодского, и преподобного Космы Яхромского, родился у царя Петра Алексеевича царевич Алексей Петрович.
- Родила, родила Авдотья! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Ты послушай только, царевна матушка Марфа Алексеевна, - принесла царица Авдотья Федоровна Нарышкиным сынка.
- Здоров ли?
- Куда здоровее. Как заорал, повитуха чуть из рук его не упустила. Да преогромный какой! Видать, в родителя пойдет.
- Вот как оно счастье-то Нарышкиным косяком пошло. Поди, Петр Алексеевич ног под собой от радости не чует.
- Где там! Его еле в Преображенском сыскали - со своими робятами потешными балует.
- Позже примчался - и так может быть.