- И мыслить так не моги, великий государь. Каждому творению Божию свое предназначение определено. Тебе - за державой доглядывать, о процветании державы Российской печься. Давно уж с тобой потолковать хотел, государь. Достиг ты мужеской зрелости. Не помышлял ли супружескими узами себя связать, о наследнике престола потщиться?
- Нет, владыко. Царевны сестрицы все меня подростком величают, поучать хотят.
- Какое ж тут диво, брат ты меньший - всегда таким и останешься. От любви да заботы тебя напутствуют. Ты уж им того во зло не бери. А женитьба - дело святое, да и скоро не делается. Пока все, как положено, исправится, много времени пройдет.
- Много? Как много, владыко?
- Да ты, никак, и торопиться можешь, великий государь? Думал ли о брачных узах аль какая девица показалася? Грех не велик, и так случиться может.
- А что, непременно смотрины устраивать надобно?
- Испокон веков так было.
- А в домах боярских да дворянских нешто так же?
- Нет, государь. Сам знаешь, там принято засылать сватов к одной невесте. Иначе родителям обида великая будет.
- А почем жениху знать, какую девицу сватать?
- По-разному бывает. Иной раз приданого достаточно, чтоб дело сладилось. Иной - жениху невеста приглянется.
- Как? Где? Нешто увидеть ее можно? Поговорить с ней?
- В храме, на богослужении, случается. На улице, ежели по соседству. У родственников - тоже не редкость. Мало ли. Вот с разговором хуже. Тут уж только после сговора перемолвиться можно. А то бывает, первый раз жених голос невесты, как она согласие дает перед алтарем, услышит, а фату подвенечную отвернув, увидит. На то и смотрины царские, чтобы государю лучше к своей государыне присмотреться.
- Присмотреться, владыко. Как тут присмотришься! Вон у меня царевен сестриц сколько - с лица похожи, а по душе совсем разные. С младенчества, кажись, каждую знаю, на престол вступил, как есть не узнаю. Трудно мне с ними, владыко, таково-то подчас трудно - глаза б мои их не видели.
- Государь, не могу к словам твоим склониться. Одно вижу - советников ты своих много слушаешь. Дурного слова о них не скажу, а только тебе на все свой суд иметь должно. Собственный. Как советник тебя, великий государь, ни люби, а все и для себя самого постарается, свою корысть не забудет. Слаб человек, куда как слаб перед лицом греха. Совета почему не послушать, зато решать одному государю след, не иначе.
- Ты-то сам, владыко, как жену свою покойную сосватал?
- Да мы, государь, с детства, почитай, вместе росли. Двор ихний с нашим соседствовал. Родители не разлей вода были.
- На других девиц, поди, тоже, владыко, посматривал?
- Веришь, великий государь, ни одной, акромя Авдотьи, ровно и не видел. Для меня она росла, для меня и выросла. Сынков родила. Да что уж… Грех один - вспоминать. Соблазн великий. Священнослужителю негоже. А сам о браке помысли, государь. Самое время.
23 июня (1680), в день празднования иконе Владимирской Божьей Матери, царь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким ходили с крестным ходом из Кремля в Сретенский монастырь.
- Марфа Алексеевна, царевна-сестрица, гдей-то ты запропастилася. Кажись, весь сад обегала, не откликаешься.
- Иду, Софьюшка, иду. Случилось что?
- Только у тебя ничего не случается! Про свадьбу слыхала ли? Гулять нам с тобой скоро на честном пированьице.
- Какой свадьбе?
- Конечно, не знаешь! Тебе из-за книжек твоих света Божьего не видно.
- Да будет тебе, Софья Алексеевна. Пришла что сказать, говори. Нечего тут посмешище-то устраивать.
- Вот верно, государыня-царевна, сказала. Истинно посмешище! Государь-братец жениться задумал.
- Может, и пора.
- Может! Все может! Да только не невесту выбирать, как в царском дому положено, а прямо жениться. Невесту нашел, теперь никаких уговоров слышать не хочет. Быть, говорит, ей царицей. На то моя царская воля. Чисто сказка, Господи прости! Царевна-лягушка под кустом болотным сидела-сидела, да на глаза распрекрасному принцу и попалася!
- Софья! Уймешься ли?
- Теперь одно и остается - уняться. А чтоб тебе все сразу объяснить, быть царицей московской Агафье свет Семеновне Грушецкой. Ты у нас, Марфа Алексеевна, все роды вдоль и поперек изучила, может, скажешь что о роде боярском, на всю землю русскую знаменитом? Аль тоже, вроде меня, слыхом не слыхивала, видом не видывала? Поведай, царевна-сестрица, всю правду.
- Значит, правду девки говорили…
- Какую правду?
- Будто государь-братец, как в крестном ходе шел, на девицу встречную глаз положил. У палат Хованских на Сретенке стояла. Так загляделся, что чуть в полах одежи не запутался, спасибо, бояре поддержали. Дальше пошел, да пару раз оглянулся. Я и на Феклу прикрикнула, что сплетни что твоя сорока на хвосте носит. Слыханное ли дело, великий государь и встречная девка! И что же дальше-то было?
- Отколе мне знать? Сказывают, князь Иван Андреевич Хованский в дело вмешался. Тараруй, известно, всегда напролом хаживал. Вон и тут Лихачеву подмогнул кралю сыскать. Свойственницей, что ли, ему приходится.
- Расстарались холуи проклятые! В два счета к родителю красавицы дорожку проложили. Мы с тобой, Софьюшка, ни при чем и остались. Посоветоваться и то государь-братец не захотел.
- Посоветоваться! Да он, сказывают, так заспешил, духовнику сказать не успел, как дело-то сделалося. Вот тебе и тихоня наш, вот тебе и книгочей-смиренник!
- Что уж теперь локти-то кусать? Поздно.
- Ничего не поздно! Вспомни, как у батюшки из-под венца невесту увели - ахнуть не успел.
- Людей верных нет. На кого положиться-то? Да и государь-братец нраву нелегкого. На своем упрется, ничего ему не докажешь. Ты вспомни, Софьюшка, там Борис Иванович Морозов, самый что ни на есть близкий к государю человек, паутину сплел, а здесь? Самые близкие сватовство и устроили.
- Погоди, погоди, Марфа Алексеевна, руки-то опускать. Лучше про Грушецких вспомни, коли есть что вспоминать.
- Есть-то есть, да хвастаться нечем. Прадед их, никак, при Борисе Годунове из Польши в Москву выехал. Коронным хорунжим был. Сына его за московское осадное сидение землями пожаловали да воеводой на Белоозеро посадили. А уж внук, Семен Федорович, воеводою в Чернавске, кажись, по сей день сидит. Небось теперь-то в Москву со всяческим почетом переедет. Ты сказала Агафья Семеновна? Выходит, дочка его. Больше ничего и не вспомню.
- Нешто нужно больше, чтобы царицею московскою стать! Теперь эти Грушецкие хуже Нарышкиных ко двору полезут. Вот босота-то, вот босота! Может, и вовсе папежники. Святейший-то что говорит, не слыхала?
- Благословил, царевна-сестрица, на долгое счастье да верную любовь. Не знаю, верить ли, только все твердят, будто владыка и посоветовал государб-братцу законным браком сочетаться.
- Ему-то на что? Будто не ведает, слаб Федор здоровьем, куда как слаб. С молодой женой и вовсе последние силы потеряет.
- А может, и наберет.
- Оставь, Софья! Ни к чему разговоры эти. Как хочешь, только с государем-братцем потолковать надо. Объяснить.
- Что объяснить-то? Сердцу запретить, что ли? Так в нашем роду отказу не бывает. Сама, поди, знаешь…
- О чем это ты?
- Да так сказалося. Хочешь, иди. Не прогневать бы братца. Бог весть, как расправиться с сестрицами вздумает, чтоб под ногами не путалися. На мой разум, хитрость какую придумать. Хитростью беду отвести.
- А что об Агафье толкуют? Поди, разглядели всю, не иначе.
- Бойкая, бают, на ответы скорая. За словом в карман не полезет. Смешливая.
- Собой-то хороша ли?
- Ну, уж тут самим глядеть надо. Еще наглядимся, небось. Одно только - всему ляцкие обычаи предпочитает. Да и одета по ихней моде. Ходит - каблучками стучит. Да какой их достаток, чтобы как положено девку снарядить!
- Читать-писать умеет ли?
- Многого от меня захотела, Марфа Алексеевна! Будто сваха, вести собираешь. Поздно, матушка, на все поздно. Просватана уже молодая царица. Одна и радость - Наталье с ее охвостьем ждать больше нечего и надеяться не на что. Бог даст, пойдут у государя-братца детки, останется ей в Преображенском век вековать.
- Может, и так, а все нам не легче. Родов знатных государб-братцу не хватило!
- Однолюбы мы, Марфушка, в том-то и беда. Однолюбы!
- Дай-то Господи, чтобы тебя судьба эта миновало, Софья!
- Вот и управились с приказами, слава тебе, Господи! Батюшка покойный только начало положить успел, а мы, гляди, в четыре года скончали, Иван Максимович. Теперь и перед иноземцами не стыдно. Красота-то какая! Гляжу, наглядеться не могу.
- Истинно красота на московской земле невиданная, великий государь. Лестницы с крыльцами длинные, высокие, прямо от верхних житей на Ивановскую площадь. Челобитчик пойдет, сразу страх в душе почует. За пустяками путь такой не проделаешь - оторопь возьмет. Крыльца узорчатые - постарались мастера.
- Сам вижу да любуюся. Ты лучше скажи, Иван Максимович, ладно ли приказы размещены. Приказ Каменных дел бестолково их рассчитал.
- Все по твоему велению, государь. От Архангельского собора первый - Посольский. В нем еще с Вукола Смирнского велено сидеть.
- А думный дьяк Ларион Иванов только 30 мая, никак, на Исаакия Далматского перешел.
- Верно, все верно, государь. Бумаг-то у них больно много - не управились. Да и сыро там в палатах было. Покуда до-суха-то протопили, оно к весне и подошло.
- Дальше Разряд поместили?