- Веришь, Софьюшка, иной раз оторопь брала, как государь-батюшка сурово поглядеть мог. Государыне-матушке и не вспомню, когда улыбался, разве что царевичам вот, да и то больше покойному Алексею Алексеевичу. Мягко таково-то с ним говаривал, слова твердого не скажет, все будто объясняет, уговаривает.
- А братец покойник сурового нраву был. Все говорили, в деда пойдет, ан не жилец оказался.
- На все воля Божия. Мне так все батюшка таким, как на коне его художник срисовал, видится.
- Это что конь-то на дыбках? Батюшка в доспехе вороненой стали, поверху охлабень с горностаем?
- А в руке крест поднял.
- Суровый государь там, ино оторопь берет.
- Таким царю и след быть. Вот ты персоны во успении хвалишь, а я с царевной-тетенькой Татьяной Михайловной согласна: живых писать надобно, как она Никона с клиром написала. Живым государям почет нужен, а по кончине - что уж. Не зря у иноземцев обычай такой.
- Так они не одних государей пишут.
- Чем же плохо-то? Пока человек жив, о славе земной думает, а уж на том свете Господь рассудит о славе небесной. Многим ли она выпадет? Почитай, никому. Так пусть здесь натешится, себе цену поймет. Прав ведь отец Симеон, мало есть правды царю мудру быти, а подчиненных мудрости лишити. Речки малые реку расширяют, мудрые рабы царя прославляют. Так и нынче государб-братцу сказал, мол, вели, государь, и рабам мудрости искати, образование получать.
- Тебя послушать, царевна-сестрица, от мудрых рабов державе пользы больше. А про строптивость забыла? Ведь с наукой строптивость непременно приходит, каждый сам за себя ответчиком становится. Нешто легко тогда государю?
- Кто говорит легко, зато прибыльно. Тут уж выбирать надо. Либо век на престоле проспать, либо казну государственную пополнять. Без мудрых рабов ее не наполнишь. Государь-братец внял рассуждениям отца Симеона: школу греческую на Москве собрался открывать.
- А преосвященный что на то? Не возражает?
- Благословил, слыхала. Да что-то мне сдается, другой владыка государб-братцу больше по душе.
- О ком это ты, Софьюшка? Что-то никто на ум не приходит.
- Теперь будет приходить - новый архимандрит Чудова монастыря Адриан. Ты гляди, что выходит. Прошлым годом государь-братец Чудову монастырю двор боярина покойного Бориса Ивановича Морозова подарил, а нынче с архимандритом новым новые планы обители рисует. И церковь Алексея, и палаты при ней, и трапезы, и под ними монастырские службы - все по-своему перестроить решает, а Адриан на все согласен. Сколько времени вместе проводят! Екатерина Алексеевна наша все знает.
- Смелый архимандрит-то! Неужто преосвященного не опасается? Ведь тот его, как духовника батюшкиного, в единый час в железа посадить прикажет да и сана, коли не покажется ему, лишит. Рейтаром был, рейтаром и останется. Словопрений вести не станет.
- А может, пока преосвященный и рад, что государь-братец его дел не замечает. Ему-то что всего важнее, чтобы упорствующих раскольников гражданскому суду предавать. Пока государь-братец тому не противится, он и Адриану все спускает. Всех дел одним махом не переделаешь, главное - ни одного из памяти не выбросишь.
- А государь-братец, видно, и впрямь зодчеством заняться решил. Слыхала, нет ли, на Воздвиженке землю под подворье Успенского монастыря, что в Александровой слободе, отвел. Сам палаты им рисовать взялся.
- Дело хорошее, только бы за рисунками своими Нарышкиных не проглядел. Тут уж, выходит, наш глаз да глаз нужен. Пойду я, пожалуй, восвояси. Храни тебя Господь, Марфушка. На всенощной свидимся.
- Непременно, царевна-сестрица. Да, никак, вчерашним днем ты в сенях с князем Василием Голицыным толковала?
- Со счастливым возвращением поздравила, не более. Очень за честь благодарил. Намаялся в походе, сказывал.
- Поди, по жене да деткам стосковался. Семейство большое, дружное. Теперь от Прасковьи Васильевны внука ждут.
- Сразу уж и стосковался. Не заметила чтой-то.
- Может, и замечать не хотела.
- Да не было ничего такого, слышь, Марфа, не было! Моим словам радовался!
22 ноября (1678), в попразднество Введения во храм Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, отпущены Царем Федором Алексеевичем Черкасского войска гетмана Ивана Самойловича сын его Яков и с гетманскими посланниками.
- Государыня-царевна, Софья Алексеевна, скорее, матушка, скорее: тетенька ваша Ирина Михайловна сказать прислала, кончился царевич-то младшенький, долго жить приказал. Ой, батюшки, преставился, в одночасье преставился!
- Петр Алексеевич, что ли?
- Нетути, государыня-царевна, нетути - Федор Алексеевич. Вдовая царица так голосит, почитай, во дворе слышно.
- А, Федор Алексеевич… Чтой-то ты, Фекла, несешь?
- Шубейку твою, государыня-царевна, поди, пойдешь к покойнику-то, а в сенях как бы холодом не охватило. Зима нонче лютая стоит. Давно такой не бывало.
- Зря ты старалась, Фекла. Никуда идти не собираюся. На отпевание, известно, приду, а сейчас нужды нет.
- Как же это, государыня-царевна? Ведь братик он твой, родня самая что ни на есть близкая. Да и царица вдовая…
- А тебе что до нее за дело? Ты-то что стараешься? Кому служишь?
- Ой, государыня-царевна, виновата. Подумала, мальчишечку жалко. Четыре годика всего…
- Лучше скажи, чего с ним приключилося? Хворь какая?
- Нет, нет, упаси Господь, царевна, никакая не хворь, не поветрие. Дохтур сказал, горячка простудная. Поди, в такой мороз мамка с няньками недоглядела. Вдовая царица на них кричит, слушать страшно.
- Лучше бы на себя кричала. Чай, всех дел-то за детьми смотреть, и того не сумела. Царевич Петр Алексеевич не приболел ли?
- Не слыхать такого. Возле матушки жмется, утешает. Царевна Наталья Алексеевна с ними. Так втроем у постельки и стоят.
- Государю-братцу доложили ли?
- Прежде всех, государыня-царевна.
- Пошел он в царицыны покои?
- Покуда не ходил. Может, попозже придет.
- А патриарх?
- Не слыхала, царевна-матушка. Врать не буду, не слыхала.
- Где-то государь-братец царевича погрести велит. Верно, в Чудовом. Не в Архангельский же собор его нести. А ты поди царевнам-сестрицам скажи, что и им делать в царицыных палатах нечего, а сама догляди, кто соболезновать туда из бояр пойдет. Слышишь? Вряд ли кто решится, а все же…
23 декабря (1678), на день памяти преставления святителя Феоктиста, архиепископа Новгородского, преподобного Нифонта, епископа Кипрского, и преподобного Павла, епископа Неокессарийского, выдана из казны икона Архангела Михаила и послана с иными четырьмя покупными иконами в Запороги в новопостроенную церковь Покрова Богородицы, которая построена на Запорогах у кошевого гетмана Ивана Серина.
- Подумать только, откуда счастье такое привалило - в дедов дворец на житье перебраться. А, Марфа Алексеевна? И государь-братец места для сестер не пожалел, о себе забыл.
- То-то и оно, Софьюшка, что не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
- Как это? Какое несчастье?
- А то, что указал государь-братец более комедиальных действ не представлять, вот и от Потешного дворца решил отделаться. Как сестры поселятся, так и разговоры прекратятся. Они-то уж своих палат не уступят.
- Неужто и впрямь не будет больше при дворе театру? И кто ж его надоумил? Неужто опять преосвященный - он все на комедиальные действа косился.
- Кто же кроме? Припомни, Софьюшка, как дело-то было. Дед наш Милославский место в Кремле получил не Бог весть какое.
- Что и говорить: между Конюшенным двором и поварней Кормового дворца, да и окнами на Оружейную палату. Ни тебе хозяйственного двора, ни сада.
- Зато до царского дворца рукой подать. Дед отстроился, а как помер, покойный батюшка из его дома Потешный дворец устроил. Для одних лишь действ театральных да развлечений. Братцу развлечения не нужны. Самому место лишнее не нужно, а царевен-то, гляди, сколько, вот и расщедрился.
- Что ж, выходит, и нам теперь комедиальных действ не видать? Мальчишка решил, а мы слушаться будем?
- Погоди, погоди, царевна-сестрица. Экая ты в кипятке купанная! Не будет действ для всего двора, для себя устраивать станем - еще лучше. А уж от братца государя добьемся, чтоб, кого захотим, в хоромы свои приглашать.
- Думаешь, согласится? А ну как и против нас преосвященный пойдет, свою волю творить захочет?
- Не захочет, Софьюшка, николи не захочет. Преосвященный наш разумный, пошто ему с царской семьей воевать. С простолюдинами да попами - один разговор, с царевнами - другой. Вспомни только, не было патриарха, чтоб батюшку за боярыню Федосью Прокопьевну да княгиню Авдотью Прокопьевну не просил. Боярство против себя восстановишь, недолго процарствуешь. Плохой мир завсегда лучше доброй ссоры.
- Может, тогда нам с фряжского действа и начать - о пылкой любви маркиза и Алоизии, да без актеров что получится.
- Сами и будем вместо актеров. Лиха беда - начало. Да хоть сейчас на голоса попробуем, как отец Симеон показывал. Ты за маркиза, я за прекрасную Алоизию. Давай же, сестрица!
М а р к и з. О Боже!
А л о и з и я. Увы! больно мне!
М а р к и з. Что я вижу!
А л о и з и я. Что я слышу?
М а р к и з. О неповторимая красота!
А л о и з и я. О свирепый любви огонь!
М а р к и з. О, я вижу земной рай!
А л о и з и я. Я чаю ад в сердце моем!
М а р к и з. О, чтоб я был ограблен видения своего!