- Вот гляди, Семен Лукьянович, из одной местности оба смутьяна - что Никон, что Аввакум. Чуть что не росли вместе, знакомство сызмальства водили. А взъярились как друг на дружку. Ненавистные оба, ох, и ненавистные. Ни к чему боярыне Морозовой с протопопом дружбу водить. Упредить ее надобно.
- Упредить-то можно, да не ее одну протопоп смущает. Долго ли ему воду мутить? Сам знаешь, государь, людишки у нас какие.
- Не пошла на пользу Аввакуму Петровичу сибирская ссылка. Видно, пора ему с другой спознаться.
29 августа (1664), на день перенесения мощей святителя Петра, Московского и Всея России чудотворца, протопоп Аввакум сослан в Мезень.
- Говорил я тебе, великий государь, не ошибутся вселенские патриархи, нипочем не ошибутся. Так и вышло. Как один сказали, что Никону тебе подчиниться.
- Да что мне толку от ответов-то их, Семен Лукьянович! Мне Никона с глаз долой убрать надо, а они подчиниться! Вон патриархи Константинопольский да Иерусалимский прямо написали: мириться, мол, царю с Никоном пора. Слышь, мириться! Это им-то рассуждать! Видеть его, постылого, больше не хочу! Не хочу, слышишь, боярин!
- Все в твоей власти, великий государь.
- В моей! Это где ж такое видано, без моего разрешения Никон из Воскресенского монастыря прямиком в Кремль прибыл. Да что - в Успенский собор. Мол, видение ему было, чтоб приехать да с царем в соборе и помириться. Негоже, мол, в соборе злобствовать. Думал, испугается царь его видения, вернет старую дружбу!
- Не он один так думал.
- Что?! Что ты сказал?! Не он один? Выходит, воли у царя нет, нет и права самому за себя решать!
- Не то говоришь, великий государь. Все оттого, что больно обласкал ты его спервоначалу. Людишкам-то и запомнилось. Ты уж не серчай на нас, несмышленых.
- И ты, боярин, туда же?
- Каюсь, государь, и я.
- Вот оттого Иона, местоблюститель патриарший, место свое Никону при всем честном народе уступил. Со всеми почестями уступил! Поплатится у меня за это митрополит Ростовский. Сместить его я велел и тот же час, чтоб в митрополию свою ехал с глаз моих долой.
- Порастерялся, поди, преосвященный, оттого и уступил. Страх его облетел. Главное, великий государь, велел ты Никону проклятущему прочь ехать. Вот что главное! На радостях голова, право слово, государь, кругом идет.
- Погоди радоваться-то, Семен Лукьянович, еще одно дело не кончено. Пусть боярыню Федотью Морозову упредят, чтобы впредь с протопопишкой не вязалась, а в наказание за супротивство ее отписать половину ее имений на государя. Так-то она вернее уразумеет, чего в жизни держаться должно.
- Может, для первого разу…
- Будет, будет, Семен Лукьянович! Привыкли вы больно, что царь у вас отходчив да многомилостив. Не бывать такому более, что мне ни советуй.
22 марта (1665), на день памяти Исаакия Далматского, в 12-м часу ночи, царь Алексей Михайлович ходил по монастырям и тюрьмам. В Стрелецком карауле на Красном крыльце стояло при том 105 человек, у Красных ворот со стороны Боровицких - 105 стрельцов, по двору у Постельного крыльца, у Сретенских ворот, у Курятных ворот и в прочих местах - 83, в Кремле по воротам - 72 стрельца.
5 апреля (1665), на день памяти мучеников Агафопода диакона, Феодула чтеца и иже с ними, царь Алексей Михайлович ходил по монастырям и тюрьмам. На карауле по Кремлю у ворот стояли: у Троицких - девятеро стрельцов, у Кутафьи - четверо, у Боровицких ворот десятеро, у Боровицкого моста - пятеро, у Тайницких - восьмеро, там же в Застенке у ружья двое.
- Царевна-сестрица, Аринушка, не занемогла ли, не приведи, не дай, Господи?
- А ты, Татьянушка! Дорогой гостье завсегда рада. Садись, садись, родимая. Сейчас велю заедок подать.
- За угощенье спасибо, а только вроде не в себе ты, сестрица. Я в палату вошла, ты и не шелохнулась.
- Задумалась. Вон, гляди, весна на дворе. Птиц по утрам в сад видимо-невидимо налетает. Такой щебет порой поднимут, хоть святых вон выноси. Палаша им зернышек выносит. А то днями все одна да одна…
- А крестница твоя, царевна Марфинька?
- Крестнице моей государь-братец учителей сыскал. Когда теперь ко мне заглянет. Что я ей новенького поведать могу? Сплетни одни дворцовые, так она до них не охотница. Что ей ни говорят, только отмахивается. Потому и с государыней-матушкой никогда не сидела. Софьюшку так же приучает.
- За советом я к тебе, царевна-сестрица.
- Знаю, знаю за каким, да какая от меня помощь.
- Аринушка, матушка, ну что же это с преосвященным будет? Ведь и так первым к государю-братцу на поклон приехал, в собор вошел. Каково это ему было, пастырю верховному? А ведь смирился, мира искал. И вот…
- Не казнись, не казнись, Татьянушка. Какой и от тебя ему прок? Зачерствело сердце у государя-братца - давно примечаю. Да и то сказать, не так бы святейшему приезжать следовало.
- Как не так? Чего ж еще потребно было?
- По прежним временам ничего, а по нынешним ему бы государя письмом каким упредить, а уж коли ехать самовольно, облачиться иначе - посмирнее. Он ведь, сказывали мне, ровно сам государь, облачился.
- Что же он против чину своего надел?
- Против чину, может, и ничего, а против государя - иное дело. Сама посуди, государь-братец в гневе великом, а на нем ряска по алой земле травы черные, шуба горностайная, лазоревой камкой покрытая, сапожки красные, шляпа пуховая серая, в руках яблочко серебряное. Каково это?
- Погоди, погоди, Аринушка, шляпу ту владыка из-за моря из Голландской земли выписывал. Государь-братец сам ее нахваливал. А яблочко - так оно с горячей водою, чтобы руки в храме не мерзли. Где ж тут грех?
- Тот грех, что будто сам великий государь с державою вошел. Оттого, поди, и Иона Ростовский место ему патриаршье освобождать кинулся.
- Все-то ты, сестрица, разъяснила, одного не сказала - как владыке помочь. Неужто патриархов вселенских дожидаться, чтобы государю-братцу все разъяснили? Сердце ведь не выдержит!
- Одно тебе скажу, царевна-сестрица, на патриархов надежд не возлагай. Сколько могли, они уже сделали, а коли приедут да в гневе государевом убедятся, отступятся, как Бог свят, отступятся от владыки. Так уж при дворе ведется.
- Выходит, одна надежда. Государыня-царица на сносях, со дня на день родит. Коли пожалует Господь Бог государю царевича, на радостях о милости попросить.
- Вишь сколько загадала! Только то вспомни, что даже если сынок у братца родится, четвертый по счету будет, а уж коли царевна, так и вовсе задумки свои оставь - ничего не выйдет.
21 апреля (1665), на день памяти мучеников Исаакия, Аполлоса, Кондрата и святого Максимиана, патриарха Константинопольского, у царя Алексея Михайловича родился царевич Симеон Алексеевич.
- Вот порадовала, царица, так порадовала. За сыночка спасибо тебе превеликое. Ишь, какой веселый да ладный. Теперь говори, чем дорогую родильницу потешить. Все проси, ни в чем отказу не будет.
- Государь-батюшка, может, простил бы ты владыку. Знаю, знаю, виновен он перед тобой. А ты бы не судил его, может, с миром бы отпустил, государь…
- Вот оно что! Не в свои дела, царица, мешаешься, да и не твоя это просьба. Не иначе царевна Татьяна Михайловна в уши надула. Не так разве?
- Государь-батюшка!
- И всем-то ты, Марья Ильична, угодить хочешь, всех облагодетельствовать, лишь бы тихо всюду было.
- Что ж в том плохого, государь-батюшка? Злобиться грех, великий грех - это каждый поп скажет.
- Скажет, да не сделает. Нет, царица, как сказал, так и будет. Если что для себя самой надумаешь, проси, а с чужими речами ко мне не обращайся, если с гневом моим спознаться не хочешь.
- Да я, Господи!..
- Ладно, ладно, не пугайся, моя смиренница да молитвенница. О владыке подумала, а о том, что и государь наместник Божий на земле, о том запамятовала. Татьяне Михайловне так и передай: не будет Никону прощения. Не будет!
Заторопился государь уходить. На царицу не оглянулся. Скорее бы к себе - от голоса плаксивого, глаз покорных.
- Гневен ты, великий государь.
- Так и есть, Семен Лукьянович, никак с Никоном развязаться не могу. Тут опять царица за него просить принялась.
- Упросила, великий государь?
- Не пугайся, не упросила. Доложить о чем хотел?
- Помнишь, государь, казака того - Степана Разина?
- Как не помнить. Богомольный. Справный.
- Князь Юрий Долгорукий старшего его брата повесить велел.
- Повесить? Это еще почему?
- Да вишь, самовольно ушел из похода против поляков вместе с отрядом своим казачьим - атаманом он у них. Может, повременить бы надо с приговором-то.