В июньские дни небо на севере остается светлым. Они не задерживались на перегонах или на вокзалах. Военные эшелоны всегда имеют преимущество проезда. Мюнстер остался лежать с левой стороны, в Хамме поезд сделал короткую остановку, так как паровозу потребовалась вода. Вальтер Пуш вспомнил, как пять лет назад он с Ильзой побывал в Хамме на танцах. Но в эту июньскую ночь у них не было никаких других развлечений, кроме обеда и заправки паровоза водой.
- Если мы поедем через Гамбург, то я дерну ручку тормоза экстренной остановки поезда и навещу свой порт, - решил Годевинд. Но это тоже оказалось несбыточным.
Роберту Розену пока не было никакого смысла дергать ручку тормоза. Его деревня находилась вдали от всех железнодорожных маршрутов. Они все еще ехали с запада на восток и приближались к тому самому Подвангену, о котором Роберт Розен охотнее всего вспоминал, когда ничего другого не приходило в голову.
Кто-то сказал, что им потребуется трое суток, чтобы пересечь рейх с запада на восток. Такой огромной стала Германия.
В Берлине на вокзале в районе Лертер им предоставили увольнение. Фельдфебель Раймерс организовал обзорную экскурсию по городу к Рейхсканцелярии, к Министерству воздушных сообщений и через Бранденбургские ворота к колонне Победы. Когда они осматривали аэропорт "Темпельхоф", то там как раз приземлился самолет рейхсминистра пропаганды. Но никто так и не увидел, как тот, прихрамывая, ковыляет по взлетной полосе. Затем была поездка к старому Фрицу в Потсдам.
- Вот за что сражается немецкий солдат, - провозгласил фельдфебель, показывая на великолепный замок.
В одном из придорожных кафе они выпили светлого берлинского пива. "Пой, соловей, пой", - завывал женский голос из громкоговорителя. Вальтер Пуш послал почтовую открытку своей Ильзе. Он сожалел в ней, что ничего не получилось с остановкой в Мюнстере. "Держись! Скоро будет многодневный отпуск". Роберт Розен охотнее проехался бы на трамвае по мостам и тоннелям, но никто не имел права оставлять свою воинскую часть. Также решительно были пресечены вопросы некоторых солдат об известных улицах с красными фонарями. Для подобных остановок времени было недостаточно, к тому же в Берлине увеселительные заведения были запрещены. Раннее лето дарило тепло домам, вода в озерах и каналах играла разноцветными красками, в зоопарке распускались деревья. Нигде не было ни малейших следов разрушений. Находясь в Берлине, можно было подумать, что война вообще еще не начиналась.
После второй кружки пива Годевинд подсел за стол к Роберту Розену и спросил:
- Где твой дом?
Тот ткнул пальцем на восток.
- И как называется твое гнездо?
- Подванген.
- Никогда не слышал, - заявил Годевинд. - Но, может статься, что мы будем проезжать мимо.
Такой огромный кусок земли, как Берлин, был лишь первой половиной их пути. После экскурсии в столицу рейха вечером они вновь забрались в поезд, после полуночи пересекли реку Одер, а утром увидели реку Вайксель у ее устья.
По пути им встречались военные эшелоны, которые они обгоняли или те обходили их. Весь мир устремился к летней прохладе востока. Так начиналась их большая прогулка. Немецкие сухопутные войска отправлялись на отдых на Мазурские озера и к побережью Балтийского моря.
- Вы должны выспаться всласть, - приказал лейтенант Хаммерштайн группе картежников, сидевших в заполненном сигаретным дымом купе.
- Спать мы будем тогда, когда умрем! - закричали ему в ответ.
- Как далеко от твоей деревни до русской границы? - спросил Годевинд.
- Сорок километров, - ответил Роберт Розен.
- У вас были казаки в 1914 году?
Об этом он ничего не слышал, так как родился уже после казачьего времени. Матушка Берта как-то рассказывала о диких всадниках, которые своими криками "Ура!" вызывали страх у всех, а детишек и вовсе заставляли сжиматься от ужаса. Со времен Чингисхана все испытывали страх перед теми, кто на лошадях приходил с востока. "Если не будешь слушаться, то тебя заберут казаки", - так взрослые обычно говорили маленьким детям.
Стоя у окна вагона, они смотрели на занимающийся день. В утреннем сумраке промелькнула табличка с названием станции "Алленштайн". Озера, кругом озера, подобно туману, разливавшемуся над полями.
- Думаешь, речь идет о России? - спросил Роберт Розен.
Годевинд пожал плечами:
- От него всего можно ожидать.
Вальтер Пуш высказал пожелание, чтобы война разразилась несколько ближе, скажем, в Вестфалии, чтобы в перерывах можно было забежать на обед к Ильзе.
- Моя жена Ильзебиль желает не того, чего хочу я, - на диалекте сказал Годевинд. - Довольно скоро и с лихвой ты получишь свою вестфальскую войну, возможно даже с казаками.
На Востоке солнце всходит рано, в России еще раньше, а по ту сторону Урала…
Но какое им было дело до восхода солнца в Азии?
- Туда мы никогда не дойдем, - сказал Годевинд.
* * *
Вегенер держит слово и присылает мне копии старых газет. Посылка приходит в тот день, когда свежие газеты наполнены криками о новой войне. Телевидение упражняется в показе шокирующих кадров, представляя пылающее небо над Багдадом из первой войны в Персидском заливе, в то время, как я склоняюсь над пожелтевшими бумагами 60-летней давности. Как я рада, что мой мальчик находится в Приштине, а не в пустыне.
"В твой день рождения газеты не выходили, было воскресенье", - пишет Вегенер в прилагаемой записке. - До полудня по радио исполнялась 5-я симфония Бетховена, после обеда Центральная германская радиостанция передавала 150-й немецкий народный концерт из Берлинского дворца спорта. Вильгельм Штриенц пел "Родина, твои звезды", под аккомпанемент аккордеона исполнялась песня "Антье, мое светловолосое дитя".
В моем телевизоре отражается ночная темень пустыни на фоне пожара на нефтяном месторождении. Более мрачной картины невозможно представить в мой день рождения.
30 января 1943 года они праздновали 10-летний юбилей захвата власти. Газеты отметили событие памятными статьями и поместили фотографию факельного шествия того периода. Как это все связано между собой: через десять лет после факельного шествия в Сталинграде капитулировали немецкие войска. Геринг выступил тогда со своей Спартанской речью.
В Спарте никогда не бывает снежных метелей. Это место расположено намного южнее, во много раз ближе к той самой войне в пустыне, чем к Сталинграду.
Английские листовки тогда были полны ликования. Первый воздушный налет среди бела дня на столицу рейха внес некоторую сумятицу в празднование юбилея прихода к власти. Спартанскую речь пришлось перенести на час позже. Фюрер был настолько ошеломлен, что поручил зачитать свою речь министру пропаганды. Видимо, он горевал также и по поводу своих сталинградских бойцов. Речь рейхсфюрера по делам молодежи прозвучала без помех в девять часов утра во всех школах. Но здания не были украшены флагами. Напротив, из-за Сталинграда флаги были приспущены.
Из газет я узнаю, что в день моего рождения было объявлено о выдаче по карточкам 250 граммов лука.
Американское информационное агентство "CNN" сообщает, что сейчас через пустыню к границам устремились потоки беженцев. В пустыне ни у кого нет возможности спрятаться, лишь только по горло закопаться в песок. Как тогда в снег.
Мой день рождения пришелся на четвертое воскресенье после праздника Епифании. Темное время суток продолжалось тогда с 17.46 вечера до 07.11 утра. В берлинском театре "Метрополитен" давали "Свадебную ночь в раю", театр на Ноллендорфплац показывал спектакль "Ночь с Казановой", явно фривольную постановку, учитывая всю серьезность того времени. Такого рода вещи были недопустимы, поэтому в память о Сталинграде с 3 по 6 февраля были закрыты все театры, кинозалы и варьете. Развлекательная музыка по радио не транслировалась. И в эпицентре того эпохального времени оказалась я со своим днем рождения.
В газете "Дойче альгемайне цайтунг" за 1 февраля 1943 года я обнаруживаю переведенные главы из романа "Гроздья гнева" Джона Стейнбека. Удивляюсь тому, что в немецких газетах разрешено было перепечатывать текст книги американца. Одно название уже должно было заставить задуматься.
Я звоню Вегенеру, чтобы поблагодарить за запоздалый подарок ко дню рождения. В то время как я с ним разговариваю, по телевидению показывают убитых на первой войне в пустыне.
- Ты не хотела бы заняться судьбой отца? - спрашивает Вегенер.
- Да, - отвечаю я, хотя еще совсем не уверена в этом.
Он рассказывает об уникальной находке в одной из библиотек. Некий юный уроженец Вестфалии был направлен с войсками Наполеона в Россию в 1812 году, вел там дневник и привез записи домой. Свыше ста лет бумаги пролежали на чердаке его родительского дома, пока правнуки не нашли их и не сделали из них книгу.
- Если тебя интересует, могу тебе ее выслать, - говорит Вегенер.
- Какое мне дело до Наполеона? - спрашиваю я его.
- 129 лет спустя твой отец также пошел на Россию, не с Наполеоном, а с другим.
Итак, я должна озаботиться судьбой моего отца.
Я выключаю телевизор и углубляюсь в бумаги Вегенера.
Газета "Берлинер цайтунг" за 04.02.1943 года приводит меня в ужас следующим заголовком: