Профсоюз каждый год распределяет эти подсекции между сотрудниками, заключает от их лица арендные договоры с хозуправлением Крайисполкома, дело нехитрое: секций хватало на всех желающих, арендная плата небольшая и прогрессивная - чем выше жалование "арендатора", тем выше и ставка за квадратный метр подсекции, некоторые же низкооплачиваемые сотрудники пользовались дачами бесплатно.
Была на дачах и кухня, называлась "камбуз": деревянный навес, а под навесом огромная плита на 12 конфорок, одной-двум хозяйкам такую разогреть не под силу, если что-то готовить, варить и жарить, так нужно всем сразу, самое малое, сразу шестерым.
Дрова сначала были у каждой хозяйки свои, потом появилась общая поленница, да еще у детей был урок - ежедневно собрать три-четыре мешка сосновых шишек, очень хороший огонь и жар давал "камбуз" на шишечном топливе с небольшой подброской дров. Пыхтел и урчал, словно мощный буксир вот-вот тронется с места и весь дачный поселок отбуксирует за собой сначала по Еловке, потом по Оби - Еловка километрах в двух впадала в Обь, устье ее было излюбленным местом рыбаков, здесь неизменно клевали окунь и лещ.
Мужчины на работу в Крайплан и обратно ездили на двух пароконных "линейках" по десять сидячих мест в каждой, еще табуретки можно было поставить и набить в линейку человек до пятнадцати, включая женщин, собравшихся на базар, а у товарища Прохина был автомобиль, он тоже никому не отказывал, сколько уместится вокруг него на сиденьях народу, столько и поезжай, но охотников ездить на автомобиле было мало - Прохин отправлялся за час до отхода линеек, возвращался же позже всех; все в четыре часа дня, а он и в шесть, и в семь вечера, а то и ночью уже, после всех крайисполкомовских, крайкомовских и прочих заседаний.
На дачах была культплощадка, на площадке турник, "гигантские шаги", городки, крокет, беседка с шахматами, шашками, с газетами и журналами "Красная новь", "Сибирские огни", "Охотник Сибири", "Уголь Востока", особенной популярностью пользовался небольшой журнальчик "Реконструкция народного хо
зяйства Сибири" - собственное издание Крайплана.
Ну, и "Красная новь" тоже читалась активно, особенно интеллигентной прослойкой плановиков - там вот уже второй год шел роман Максима Горького "Жизнь Клима Самгина", его читали с некоторым недоумением, но молча, без комментариев ждали, чем же Горький эту "Жизнь" закончит. Ничего хорошего, кажется, автор не обещал. Интеллигент, мол, этот Клим Самгин, всегда был дохлым и беспринципным, доверять ему нельзя...
Внеочередное право на пользование физкультснарядами негласно, но твердо было закреплено только за работниками Крайплана, когда, возвратившись с работы, пообедав и отдохнув, они тоже хотели порезвиться, громко выкрикивая "второй красный", "третий черный", гоняли крокетные шары или же ставили городки в разные фигуры - "пушка", "бабушка в окошке", "лягушка", "простое письмо", "заказное письмо" - и звонко били по этим фигурам битами. Лучшим игроком в крокет считался Бондарин, а в городки - товарищ Прохин.
В субботние вечера на культплощадку приходили усть-еловские девки и парни с гармошкой, а то и с двумя, пели частушки про любовь и про Советскую власть, играли в "горелки", бегали на "гигантских шагах" до самого рассвета, а иной раз уже и при утреннем солнышке. Сон в эти ночи у крайплановцев получался худой, зато смычка города с деревней была налицо, ею надо было дорожить, вся страна дорожила.
Так или иначе, а только на дачах крайплановский коллектив приобрел еще более очевидные черты артели - совслужащей артели с некоторыми задатками коммуны.
Жили на виду друг у друга, но не ссорились, жены одна другой умели не завидовать и очень стеснялись какого-нибудь своего превосходства, если оно было, все равно какого, материального или образовательного, хотя бы даже и семейного. Если семья вполне благополучная и даже счастливая, об этом принято было помалкивать, если неблагополучная, помалкивать тем более. Между партийными и "бывшими", между руководителями и подчиненными, между молодыми и пожилыми разница, конечно, была, но наружу не показывалась, оставалась под спудом.
Семьи-то, в общем, были крепкие, устойчивые, холостяки - а их порядочно оказалось в Крайплане, хотя бы тот же Корнилов - могли, конечно, кое-что себе позволить, но только где-то на стороне и ни в коем случае не на виду у крайплановских детей. Дети от вредных впечатлений и влияний здесь оберегались строго, любой сколько-нибудь "сомнительный" разговор - фривольный, или о деньгах, или о каких-нибудь несправедливостях и непорядках - при появлении детей тотчас прекращался.
В деревне Усть-Еловка облюбовали дачи нэпманы, тоже колония, несколько десятков семей, вот там могло твориться все что угодно - и картежная игра, и выпивки, и прочее,- но это был для крайплановцев совершенно чуждый мир, они к нему отношения не имели, иметь не хотели.
Конечно, могло показаться странным, конечно, коекому так и казалось, но факт оставался фактом: в этой совслужащей дачной артели, почти что коммуне, главную роль нынче играл, вселял в нее дух коллективизма и спартанства товарищ Прохин.
Если на работе, в Крайплане, ему все еще мешало его "почти" - почти интеллигентность, то на дачах заметить это было невозможно, такой демократизм, такая простота, такой безупречный образ жизни вел товарищ Прохин, что ему невольно хотелось подражать.
Он и на дачах-то, Прохин, бывал меньше других, все на работе и на работе, в разъездах по округам, а вот поди ж ты, какое влияние!
Он был человеком, для всех и в любое время доступным и внимательным, гораздо доступнее и внимательнее, чем в свое время Лазарев. У Лазарева голова вечно была занята мировыми идеями, всесоюзными проблемами, всесибирскими задачами, а дела и задачи помельче он не мог, да и не хотел замечать, у Прохина же к каждому поступку, к каждому слову сотрудника Крайплана было свое отношение и даже интерес, может быть, это привычка следственной работы в ЧК сохранилась, а может, было от природы. И вот еще что, Прохин не любил делать секретов, он так и говорил: "Излишняя секретность - это вредительство!" Ну, конечно, как бывший чекист, как нынешний член бюро Крайкома ВКП(б) товарищ Прохин знал много такого, о чем и не заикался никогда, но в то же время не было заседания бюро, о котором он между делом и в общих чертах не информировал бы президиум Крайплана, да и других работников: о чем шла там речь, какие на том или ином ответственном заседании были приняты установки, какие были отмечены провалы и какие достижения, обо всем этом Прохин рассказывал, не откладывая в долгий ящик.
Часов в восемь вечера приезжает на дачи его автомобиль, а часов в десять к его крылечку, к дачной секции номер 2 (номер 1 оставался за вдовой Лазаревой Ниной Всеволодовной) уже тянутся мужчины, рассаживаются на ступеньках и на скамейках тут же, рядышком, и Прохин рассказывает о том, какое было заседание Крайисполкома, с какими вопросами и решениями и что вообще ему на сегодня известно о положении в СССР и в мировом революционном движении. И вопросы ему можно задавать любые, он отвечает и только иногда скажет "Этого не знаю" или "Этот вопрос, должен вам сказать, еще не ясен".
Так иной раз часов до двенадцати, до часу ночи идут вопросы-ответы, обмен мнениями, непринужденное обсуждение завтрашней повестки дня в заседании президиума Крайплана, а уже в семь часов утра перед секцией номер 2 урчит автомобиль "АМО"- товарищ Прохин уезжает на работу, ему и вот еще Ременных надо быть там раньше всех, как следует подготовиться к президиуму.
И никогда никакой бестактности, никогда никаких намеков на то, что вот я, мол, бывший чекист, а вы, мол, собрались тут "бывшие", вас 71,8 процента от всего состава служащих Крайплана, скоро ли я от вас отделаюсь !
Только один раз Прохин оговорился, причем крупно...
- Поехал я нынче в Госбанк,- рассказывал он, постукивая по коробке папирос "Казбек", чтобы вытряхнуть из нее папироску.- Поехал я нынче в Госбанк, захожу в кабинет директора, требую деньги на госпроекты - на цинковый завод, на оловянный завод, на схему организации "Сахаротреста",- а мне отказывают. Я говорю: "Нэпманам-то вы не отказываете Сознайтесь прямо, не отказываете ведь?" Директор и заместители его оказались в кабинете, и бухгалтера все в один голос: "Нет, не отказываем!"- "Как же,- говорю,- это происходит: нэпману - средства, а государственной организации - шиш на постном масле?" - "А очень просто,- отвечают они мне чуть ли не хором,- нэпман берет у нас деньги под процент, а вы задаром!" Слово за слово, и я сначала раскипятился, а потом подумал про себя: "Чего это я раскипятился-то? Почему этакий сделался злой!" А потом гляжу вокруг, гляжу, а в кабинете-то знакомые все морды, человек пять, и все белогвардейская сволочь, один другого краше, четверым я даже, помню, выписывал ордера на арест, двух лично допрашивал, одного приговаривал к высшей мере, он только через апелляцию и живым-то остался! Вот это обстоятельство, эту до сих пор продолжающуюся засоренность советского аппарата нам, товарищи, тоже нельзя не учитывать!
Тут наступила долгая, долгая пауза, в темноте только искорки нескольких папиросок были видны, ни звука, ни шороха.