– Да, да, да, – обрадовано воскликнул человек, и даже в голове его на немножечко перестало хрустеть и отрываться. – Отдам тебе свой дом, машины, фирму, счет в банке… Все… все отдам.
– Отдашь дом, машины, фирму, счет в банке, жену, дочь…? – гулко вопросила Смерть.
– Жену, дочь…, – прошептал Василий Петрович. Он замолчал и подумал, что таких как Ларочка, найдет еще не одну, а вот дочь жалко… Еще миг он колебался, так будто ему было и впрямь жалко пятнадцатилетнюю дочь, затем кивнув головой и добавил, – возьми и жену, и дочь, забери квартиру в которой живет бывшая жена… Возьми все… все, только оставь жизнь.
– Но если я все заберу, – заметила Смерть, – Тогда, у тебя ничего не останется… Лишь этот дорогой костюм и кожаные туфли, купленные в самой Италии. Что же ты будешь делать? Куда пойдешь?
– Я… я… как-нибудь… уж как-нибудь, лишь бы жить, – откликнулся Василий Петрович и на него опять накатил страх, и он был такой огромный, чем-то схожий с большущим, снежным валуном, который тотчас придавил человека к поверхности стола, согнув его спину и приклонив низко, вздрагивающую от ужаса, голову.
– Нет… я не так беспощадна, как ты, – сказала Смерть и мотнула своим черным капюшоном. – Я беру лишь то, что принадлежит мне. И нынче твоя жизнь в моих руках, потому как пришло время. Твое время– человек!.. Я дала тебе несколько минут, дала мгновение, чтобы ты подумал, поразмыслил о том, как жил, и что творил, но ты, словно шушель стал торговаться со мной! Твое последнее слово, последняя мысль были лишь о том, о чем ты всегда думал, к чему всегда шагал по жизни. Ты раскидывал на своем пути людские судьбы, ты переступал через близких и далеких тебе людей, ты уничтожал своей безнравственностью свет и добро в душах…. И потому даже в последний миг своей жизни ты думал о бренном, а не о духовном. Ты напрочь забыл о своей душе, о ее предназначении и сохранении ее чистоты!.. А теперь твое время вышло! – и Смерть растягивая слова чуть слышно прошептала, – это… твой… конец!..
Смерть подняла руки вверх, и Василий Петрович увидел, что вместо кистей у нее там лишь черные кости скелета. Она коснулась длинными, костяными пальцами краев своего капюшона и не сильно ими встряхнула, и сейчас же он выгнулся дугой. Края капюшона разлетелись в разные стороны, желтые глаза потухли во тьме, а из образовавшейся не широкой трубы подул легкий ветерок, который принес с собой запах умершего тела. Ветерок коснулся своим дыханием лица человека, его груди, раздался громкий звук всасывания, вроде как чистили канализацию, вытягивая из нее всякую дрянь. В голове Василия Петровича пронеслась резкая, нестерпимая боль, такая точно облили, обдали кипятком весь мозг изнутри. Боль длилась лишь морг, а после внезапно пропала. Тело его, крупное с небольшим животиком, судорожно вздрогнуло и осело. Голова качнулась, и он упал лицом на полотно гладкого стола, да как только коснулся черной поверхности, из спины его вырвалось серое облачко.
Звук всасывания нарастал и делался все громче… громче. Облачко, в которое обратился Василий Петрович, почувствовало, как его мало осязаемое естество, потянуло туда вовнутрь разинутого капюшона, прямо в бездонную, темную трубу. Не в силах сопротивляться… человек– увы! уже не человек, а лишь бесплотный дух человека, полетел вниз. И только он миновал края капюшона, в последний миг, оглянувшись на свой кабинет и письменный стол, вишня-хамелеон купленный за семьдесят одну тысячу восемьсот рублей, как они резко сомкнулись и позади появилась та же тьма, что и впереди.
Но дух человека, слышал звук всасывания и влекомый им летел, сам того не понимая зачем, к его источнику.
Кругом Василия Петровича был мрак, чернота сквозила впереди и позади, и в этой тьме лишь изредка вспыхивали большие желтые огни, растянутые по краям, похожие на глаза Смерти. Они вспыхивали попеременно, то справа, то слева, иногда снизу или сверху, и тогда ощущал дух человека воздух насыщенный сладким запахом разлагающейся плоти и гниющих пищевых отходов. Порой к звуку всасывания, примешивался зычный душераздирающий смех, визг и крик, и тогда Василий Петрович думал, что может быть он все же не умер. Думал, что он жив и просто сошел с ума… И, чтобы отвлечь себя от смеха и крика, который также как и огни, слышался то справа, то слева. Думал о том, что почти новый костюм, купленный за двадцать семь тысяч четыреста пятьдесят рублей, и не успел поносить, да и туфли, те самые лаковые с зауженным мысом за пятнадцать тысяч пятьсот рублей, привезенные из самой Италии, надел то всего пару раз. Еще он думал, что если он все же жив и просто сошел с ума, то сегодня, это излечимо и врачи ему непременно помогут.
Внезапно звук всасывания стих, и Василий Петрович перестал лететь да завис в этой черной мгле с мерцающими желтыми глазами, каковые тоже перестали двигаться и теперь смотрели на последнее, что осталось от человека.
Прошло какое-то время, может миг, а может и час… понять это в такой густой тьме было невозможно. И Василий Петрович почувствовал, что он все же не облачко, потому как теперь у него было и тело, и руки, и ноги. Он поднял руки вверх и ощупал голову, волосы на ней, ощупал лицо, нос, глаза, рот и уши… и радостно улыбнулся, сам себе намекнув, что он жив и просто сошел с ума! И, что если даже не удастся слетать в Испанию, то все же в сорочке за пять тысяч сто пятьдесят восемь рублей, получится доходить.
Василий Петрович поднял руку и поглядел на нее, но не смог рассмотреть ни саму руку, ни даже ее очертания. В том месте, где по идее она должна была находиться, сквозила тока чернота безбрежности, да ярко светились все те же желтые огни-глаза.
"Интересно, тогда как же я ощущаю и шевелю руками, ногами, кручу головой, растягиваю губы?" – вслух не очень громко вопросил Василий Петрович, обращаясь к глазам, но ответа не последовало.
Лишь позади него раздалось чмоканье, похожее на звук "чжо-лю", дух человека резко развернулся и увидел прямо перед собой огромную голову змеи с разинутой, красной пастью, острыми, загнутыми, передними зубами и длинным раздвоенным языком. У змеи было песочного цвета тело, а чешуйки ее ярко переливались, наверно поэтому исходящего от них света хватало, чтобы хорошо разглядеть саму змею. Ее крупные глаза зрились черными и круглыми, и Василию Петровичу почудилось, что по их стеклянной поверхности мелькают те самые голубые звезды, созвездия и хвостатые кометы. Разинутая пасть змеи с легкостью могла сглотнуть не только дух человека, но и самого Василия Петровича, а позади нее изгибаясь и скользя во мраке двигалось громадное, длиннющее, змеиное тело.
– Ты кто? – спросил Василий Петрович змею, словно она могла ответить, и его тело или дух судорожно вздрогнуло, наполнившись какой-то тяжестью.
– Я…, – протянула к удивлению Василия Петровича змея, смыкая и размыкая свою пасть. – Что ж хороший вопрос, – небрежным тоном добавила она, и закрыла пасть, ее черные глаза посмотрели в упор на дух человека и по их поверхности с огромной скоростью пронеслась, с большущей головой и тонким лучом комета. Затем змея открыла пасть, и, пошевелив своим темно-багряным языком, продолжила, – А ты, сам, не догадываешься, кто я?… Ах, ты же успокаиваешь себя мыслью, что сошел с ума… Однако я хочу тебя расстроить… на самом деле ты не сошел с ума… ты– умер! Умер!.. Слышишь, как я растягиваю слова, и говорю неспешно, а все затем, чтобы ты до конца осознал, что с тобой случилось… чтобы ты понял, что теперь находишься там, где своей омерзительной жизнью заслужил находиться… Но прежде, чем ты осознаешь кто ты и кем был в той жизни… я кое-что тебе покажу.
Багряный язык змеи приподнялся вверх и своим раздвоенным концом стукнул Василия Петровича прямо по макушке, и тотчас тот полетел резво вниз. Мгновения или часы падения, и ноги духа человека коснулись чего-то жидкого. Колени подогнулись и тело, дрогнув, опрокинувшись, плюхнулось грудью и лицом прямо во, что-то жидко-вязкое.
Глаза, рот и нос утонули в этой неприятной на ощупь, запах и вкус массе. Но Василий Петрович поспешно вынырнул из грязи, он вытащил из нее голову, руки, тело и немедля вскочил на ноги. А вскочив, начал отряхивать руки, утирать глаза, сморкаться и отплевываться. И когда он вытер очи и огляделся, то увидел возле себя огромную, темно-коричневую лужу грязи. Эта лужа, точно небольшой островок, повисла в черной бездне, такой мрачной и жуткой, пугающей своей безжизненностью, темнотой, что дух человека горестно вскрикнул… Однако его островок размером два-на-два, было хоть смутно, но все же видим, а все из-за того, что перед Василием Петровичем висел тот огромный змей и широко раскрыв свою пасть, показывая ряды белых, коротких зубов, громко смеялся.
– Весело, да? – спросил змей и шевельнул языком, обдав дух человека ледяным порывом тления.
– Не очень, – выплюнув изо рта здоровый ком вязкой грязи, ответил Василий Петрович.
– А мне весело, да и потом, шушваль, это лишь начало твоих мучений, – добавил змей, – Ведь мое имя Злодий Худич, и я чудовищный змей, который будет тебя мучить в этой мгле, потому, что при жизни ты был негодяем и злодеем.
– Однако, Вы – то не очень…, – начал, было, Василий Петрович.
Но он не успел договорить, потому, как Злодий Худич опять ударил его по макушке своим раздвоенным концом языка и дух человека вновь нырнул в грязь, утонув там головой, руками и немного выпученным брюхом.
Когда Василий Петрович вынырнул из грязи, он начал снова отряхиваться, отплевываться и утираться, а освободив свои очи от грязи смог разглядеть, к своей радости, что тело которое у него было доселе не видимо, появилось, приобретя темно-коричневый, в тон грязи, цвет. Увидев такое, он даже улыбнулся, размышляя, что наверно не все еще потеряно, и может, стоит этому змею предложить то, отчего так не разумно отказалась Смерть.