С тех пор эта горькая фраза будет повторяться Гитлером не раз, благо, что поводов для нее будет все больше и больше. Командир корпуса Штумме, начальник штаба корпуса Франк и командир 23-й танковой дивизии были сняты с постов и отданы под суд. Их дело рассматривал имперский военный суд под председательством самого Геринга. За них попытались вступиться Кейтель и Паулюс, но фюрер был неумолим. Штумме дали пять лет, а Франку – три года.
Однако вскоре, как это случалось не раз, Гитлер передумал. Оба были не только помилованы, но и пошли на повышение.
Так, Штумме сменил на посту командующего армии "Африка" заболевшего Роммеля, а Франк стал начальником его штаба. Через четыре дня после вступления в должность и в первый же день наступления англичан под Эль-Аламейном, Штумме внезапно умер от сердечного приступа. Фюрер расценил это как вопиющую неблагодарность.
Чтобы хоть как-то дезориентировать противника, волею случая перехватившего ценную информацию, и спасти план "Блау", немецкое командование в кратчайшие сроки разработало и осуществило операцию по дезинформации русских под кодовым названием "Кремль".
Если бы Гитлер знал, что, когда командующий Юго-Западным фронтом маршал Тимошенко сразу же после захвата документов позвонил по прямому проводу Сталину, и для отражения уже неизбежного удара немцев попросил "хотя бы одну дивизию" из резерва Ставки – то Сталин полушутя, полувсерьез ответил:
– Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас не одну, а пять-шесть дивизий, но их, к сожалению, не продают. Все. Всего хорошего. Желаю успеха!
Если бы Гитлер это знал!
Сам Гитлер в подобных случаях поступал точно так же.
Глава 6
17 июля 1942 года. "Вервольф". Ночь
Из-за несусветной жары весь день домик Гитлера поливали водой. Но к ночи стало промозгло и холодно. Несмотря на включенное паровое отопление и вовсю пылающий камин, ноги Гитлера мерзли и немели нестерпимо. Временами он чувствовал сильное головокружение. Предметы предательски перемещались по комнате, иногда надвигались на него, грозя опрокинуть навзничь и раздавить.
– Никому нельзя доверять, Блонди! – жаловался собаке Гитлер. – Немцы ничуть не лучше русских! Такие же неуклюжие, с вытянутыми телами и угловатыми головами! Они даже умереть не могут достойно и своевременно, до конца выполнив свой долг перед рейхом и мою волю! Подумать только, прохвост Рейхель подох, не уничтожив секретнейший документ! Я несчастнее Наполеона, Блонди! Мне приходится возглавлять армию, сплошь состоящую из калек и предателей!
Блонди задумчиво морщила узкий лоб, зевала и пыталась лизнуть руку хозяина.
И вдруг в голове Гитлера отчетливо посветлело. Возникла какая-то предсмертная ясность. Он ощутил, как неудержимо наливаются кровью онемевшие ноги. Гитлер напрягся, пытаясь понять происходящее.
– Ты ничего не заметила, Блонди? – горячечным шепотом спросил он собаку. – А я, кажется… все понял! Русские знают направление нашего главного удара. Они наверняка решат, что мне уже не успеть изменить план "Блау". А разве я сам решил бы иначе?! Но я успею! И на этот раз мне нет нужды советоваться ни с Бисмарком, ни с Клаузевицем, чтобы понять… что главных ударов должно быть два! Сталинград и Кавказ! Одновременно, с одной и той же сокрушительной силой! Правда, – Гитлер с некоторой досадой хрустнул больными пальцами рук, – придется ополовинить армию Клейста… Но зато как удивятся русские, когда мы ударим по ним одновременно с двух сторон! Не правда ли, партайгеноссе Сталин?!
Глава 7
17 июля 1942 года. "Вервольф". Утро
– Доброе утро, мой фюрер! Уже пора!
Утреннее приветствие – единственное, в чем камердинер Гитлера штурмбаннфюрер СС Хайнц Линге позволял себе проявить инициативу. Дальше, на протяжении всего дня, он предпочитал только отвечать на вопросы хозяина. Но утреннее приветствие – это святое! И Хайнц Линце гордился тем, что он единственный человек в рейхе – да что там в рейхе – в мире! – которому позволено вот так запросто поутру негромко, но отчетливо постучать в дверь спальни, потом спокойно, без всякого напряжения голоса, без заискивания, однако не без едва заметного боготворения поприветствовать фюрера. Снова постучать и только после этого, не дожидаясь ответа, вкатить в комнату сервировочный столик с завтраком.
Все четко, ничего лишнего: ни жеста, ни звука. На столике тоже ничего необычного, никаких излишеств. Никакой отсебятины.
Так и сегодня – все, как всегда. Ровно в десять хозяин забрал со стула около двери спальни утреннюю корреспонденцию. Фюрер любил просматривать ее, лежа в постели.
В одиннадцать специальным звонком он дал знать, что переоделся, умылся, побрился и готов к завтраку.
Вот и настал его, Хайнца Линге, звездный час! Мягкий стук в дверь.
– Доброе утро, мой фюрер! Уже пора!
Снова контрольный стук в дверь – это ритуал. И вот он, штурмбаннфюрер СС, камердинер и все такое, вкатил сервировочный столик с завтраком в покои бога немецкого народа Адольфа Гитлера!
Как всегда, завтрак предельно прост, но изыскан. Файнкост! Ромашковый чай и сладкий сдобный хлебец с маслом и мармеладом.
– Хайнц, – фюрер улыбается Линге, как "своему", – что там на улице? Опять жара?
– Не совсем так, мой фюрер, – осторожно возражает Линге. – Жара придет к двенадцати, когда солнце будет в зените. Как всегда, желаете начать день с неторопливой прогулки?
– Само собой разумеется, дружище!
С людьми своего окружения Гитлер отменно вежлив и доброжелателен. Если человек начинал его раздражать, как бывший камердинер Краузе, то проще всего отлучить его от своей персоны, послав на фронт, да черт знает куда! Но с остальными, преданными не за страх, а за совесть, следует обходиться дружелюбно, по-родственному.
– Само собой разумеется, – с улыбкой повторил Гитлер. – Нельзя нарушать порядок вещей! Неторопливая прогулка при любой погоде для меня дело принципа! Неуклонное следование принципам, дорогой Линге, закаляет характер. Но, может быть, ты другого мнения?
– Никак нет, мой фюрер! Вы абсолютно правы! Порядок превыше всего! Но если вы желаете прогуляться до наступления жары, следует поторопиться!
– Ну и куда же ты мне посоветуешь пойти?
– Могу порекомендовать вам прогулку на катере по Бугу, мой фюрер! Я слышал, тут чудесный ландшафт!
– Нет, Хайнц. Ровно в двенадцать у меня встреча с моими генералами. Очень важная встреча! И потом, прогулка – моцион для ног. А катер – это совсем другое. К тому же это надолго. Катер придется отложить… до вечера. Ну, чем ты меня сегодня побалуешь?
Гитлер подсел к столику. Как всегда, завтракал он стремительно, буквально за пять минут. Неуклюже опершись левой рукой о подлокотник кресла, правый локоть установив на край стола, он одним движением кисти быстро подносил смазанный маслом и мармеладом кусок хлебца ко рту и, почти не разжевывая, по-волчьи, глотал. Как всегда, и в этот раз он съел и выпил все – до последней крошки хлебца и до последней капли ромашкового чая.
Того же Гитлер неизменно требовал и от гостей. Слугам категорически запрещалось уносить тарелки с остатками пищи. Начисто вылизанная тарелка считалась признаком хорошего воспитания и патриотизма: во время войны продукты питания в Германии на вес золота.
Покончив с едой, Гитлер довольно раздраженно посмотрел на Линге:
– Ну, давай свои чертовы таблетки, мучитель! Я знаю, за моей спиной доктора Морелля зовут шарлатаном! Когда у Краузе был катар, я посоветовал ему пойти к Мореллю, чтобы тот сделал ему укол. И что мне заявил этот шайскерл?
"Я не позволю доктору Мореллю делать мне уколы, иначе я погиб навеки"
Тогда я сказал, что это не совет, а приказ. Но Краузе отказался выполнить и мой приказ. Выходит, он лучше меня знает, что ему нужно! Пусть теперь покормит вшей на фронте! Вот и доктор Геббельс о том же: "Этот преступник никогда не переступит порог моего дома". Так, может быть, все они правы? Ведь такого количества лекарств, которыми Морелль меня пичкает нет в природе! Тебе не кажется, что у некоторых из них привкус горького миндаля? Ты когда-нибудь пробовал на вкус цианистый калий, дружище Линге? Попробуй! Тогда поймешь, о чем я говорю!
– Но… мой фюрер! – Линге возмущенно всплеснул руками. – Все это не совсем так! Доктор Морелль просто чудотворец! Я сам…
– Что сам? – удивленно вскинул голову Гитлер. – Ну что ты там мнешься, говори! Я приказываю! Или у тебя от меня есть тайны?
– Мой фюрер, – решительно выдохнул Линге, – от вас у меня нет никаких тайн! Доктор Морелль лечил меня от дурной болезни. Вы же в курсе, что такое солдатский бордель, венгерские певички и все такое! Так он меня натурально спас, и притом совершенно бесплатно!
– Да, – согласно поджал губы Гитлер, – что есть, то есть. Морелль был классным венерологом! К счастью, это не по моей части!
Даже старине Линге фюрер не собирался сообщать, что накануне войны как-то обращался к довольно известному берлинскому венерологу доктору Мореллю за консультацией по подозрению аналогичной болезни. Правда, подозрение это фюрер себе придумал сам, и Мореллю не составило труда развеять его опасения.
Визит к венерологу был государственной тайной. Но после него Морелль стал лейб-врачом Гитлера, единственным и незаменимым, и пару раз своего пациента действительно спас, что не мешало тому время от времени – наедине со своим верным Линге ставить под вопрос квалификацию своего доктора.
– Так ты полагаешь, Хайнц, венеролог может лечить все болезни?