Литература вдруг представилась ему огромной скалой, о которую разбиваются волны таких вот писаний. Он почему-то вспомнил про Буревестника, ему вовсе стало тошно, потом "рожденный ползать…" Он не знал, для чего рожден, и вдруг подумал, что с тех пор, как купил этот костюм, прошло полгода, колени на брюках вытянулись, лацканы пропали, после того, как он обсыпал их в буфете сахарной пудрой с булочек, что раньше за доклады ему выписывали гонорар, а сам он просить не может, если они забыли, и очередная передовая в журнале обошлась ему в полторы недели, а статья в газете за подписью главного, которого он уже не видел два месяца, стоила еще недели… А за это время можно было добавить страниц тридцать под часами… и он обрадовался этому: названию, неожиданно пришедшему на ум… на перо… это оно само вывело над перечеркнутым прежним "Под часами". Так он обнаружил, что растет не то повесть, не то роман и ужаснулся. Решил порвать рукопись, но понял, что это невозможно, потому что она вся была в голове, и если не перенести ее на бумагу, не освободиться от нее, то ничего написать больше не сумеет… а вернее всего, просто сойдет с ума…
* * *
- Ты знала, что он пишет, мама?
- Нет. Я знала его, а что пишет… нет. Он приносил иногда журнал и показывал то передовицу без подписи, то изложение доклада своего патрона на конференции, то его, т. е. свою статью с его подписью, в газете…
- И что?
- У него было легкое перо. И он был совсем непрактичным человеком. Конечно, его бессовестно использовали. Но не было выбора. Сегодня так легко быть умным задним числом…
- Но рукопись сохранилась?
- Думаю, что нет.
- Это только научные работы устаревают, но идеи в них заложенные, вечны - они столбы эпохи.
- Нет, нет. Рукописи пропадают. Люди уходят бесследно. Нет, нет…
- Поэтому ты приходила в ужас, когда поняла, куда меня повлекла Фраза.
- Это была дорога в никуда. Я ошиблась? Мне хотелось бы посмотреть, что вышло, но в "потом" не заглянешь…
- Он был хорошим человеком?
- В бытовом смысле - да… но это тоже надо уметь понять. Хотя все его любили за безвредность…
- Равнодушие?
- Может быть. Он жил внутри себя…
Режиссер
Время не обращало на нас никакого внимания и заставляло посторониться. До премьеры оставалось три дня, до отъезда - четыре. Штанкет был полуопущен, и на нем висела грязная пыльная падога. Дежурный свет из за нее освещал только первые два ряда зала, а дальше в глухом полумраке светились овальные номера кресел. В одном из них - ровно посредине ряда, сидел мужчина, опершись лбом на руки, положенные на спинки впередистоящих кресел. Идти домой не хотелось. Нет - было невозможно погрузиться опять в вопросы о сыне, о ботинках, о том, что сказала соседка по площадке… или не дай бог, начнут расспрашивать, как дела и сколько человек можно пригласить на премьеру… или, совершенно невозможно спрашивать, как вышел костюм и не психанула ли Валентина по его поводу… это уже было чересчур, и он заволновался так, словно все уже произошло: и спросили, и пошили, и…
Человек решительно встал. Натянул куртку, валявшуюся под креслом, сунул руку в карман - последняя трешка не выпала. Он ловко направился вдоль ряда, потом на сцену по ступенькам слева, раздвинул задник, свернул налево и вышел в открытые по случаю приема декораций, вернувшихся с гастролей, ворота. Никто в театре, таким образом, не знал, где он? Свернув за угол, он проголосовал и уже в салоне машины тихо сказал: "Мне до поворота Канавы. Трешки хватит"? - Водитель утвердительно кивнул, даже не взглянув на него. За открывшейся дверью пахло старым теплым уютным домом. Широченные половицы, изразцовая печка, глубокое окно с геранью и цветущей "невестой" на подоконнике за плотным тюлем. Он любил это пространство, заставленное до последнего сантиметра вазами, мягкими медведями, обезьянами на свисающих лианах, буратинами и зайчатами, сидящими в нелепых позах, пианино с метрономом на крышке, колокольцы в проеме двери, старую кровать с блестящими шарами в изголовье и таким привычным и удобным матрацем. Они долго сидели за круглым столом под старинным и ни разу не перетянутым абажуром. Он пил, не переставая, и никак не чувствовал приближения хмеля. Потом, когда совсем стемнело, улеглись под толстенное одеяло, и все пять чувств его слились в одно. Утром он проснулся как всегда рано. Почувствовал, что лицо залеплено ее рыжими, пахнущими лавандой волосами, и, перепутанные с ее ногами, ноги затекли. Он хотел повернуться на спину, но понял, что сзади кто-то лежит, с трудом приподнял голову и искоса уставился в еще одно спящее лицо. Тогда он стал до деталей припоминать весь вчерашний день, вечер, начало ночи… попытался встать, но не так-то просто было выпутаться… Татьяна зашевелилась, открыла глаза и уставилась, словно видела его в первый раз: "Ты куда? Рано еще! Никогда утром кайф не словишь…" Он продолжал молча смотреть на нее, и ей пришлось продолжить: "Ты меня вчера замучил. Пришлось Людку звать на подмогу… ну, ты же ее знаешь, моя соседка по дому… что ты молчишь, а вчера был доволен… даже очень, ворковал: "Девочки, девочки", у тебя что, неприятности на работе?" Он на секунду опустил веки, и она восприняла это, как подтверждение своих слов. "То-то ты вчера был, как сумасшедший. Такой ненасытный!" И она смачно поцеловала его в щеку. Он приподнялся на локтях, рассмотрел спящее лицо соседки - действительно, он ее знал, Татьяна уже приглашала ее в компанию. Спина вылезла из-под одеяла и мерзла. Тогда он упал лицом в мягкую подушку, почувствовал, как Татьяна заботливо укрыла его, и снова уснул. Последнее, что промелькнуло в голове: "Чего я на ней не женился? С ней всегда так легко и хорошо… а женился бы и все - ни легко, ни хорошо…"
Завтракали они опять вдвоем. Людка убежала на работу.
- Ты зачем ее позвала? Скажи честно.
- Ты меня одну заездил. - Он смотрел, как она сладко потягивается напротив и заматывает на затылке свою рыжую копну.
- Ничего не помню. Когда ж она пришла?
- Часа в два. Правда, не помнишь?
- Не-ет…
- Что ты выделывал… у тебя что, действительно, не ладно в театре?
- Почему ты так думаешь?
- Родненький, это только почувствовать можно.
- И у тебя получается?
- Главное, что у тебя получается, - засмеялась она. - Тебя, когда работа не удовлетворяет, ко мне приходишь… самоутверждаться…
- Что-то часто прихожу. Пора искать другую работу, да я делать ничего не умею больше…
- А когда неприятности, - продолжила она, деликатно отпивая из чашки, неистовствуешь. Так что извини… пришлось…
- Хм… и часто ты ее призываешь?…- Она посмотрела на него долго и пристально.
- Уходи.
- Нельзя же сразу впадать в амбицию, этого добра мне везде хватает.
- Каждый получает по заслугам. А хамить будешь у себя в театре.
- Ну, прости, ради бога, ты меня не так поняла. Ты сегодня дома?
- Дома.
- В четыре приду каяться…- она молчала и не поднимала глаза. Ладно?
- Ты никогда не знал, где находится рампа. Я ведь не лезу в твою личную жизнь…
- Таня, у меня целая репетиция впереди… не надо…- итак ничего не клеится, - тихо добавил он, опершись двумя руками о стол и свесив голову.
- А то, что мне целый день предстоит работать, ты не подумал? Они этого не прощают…- и она обвела рукой комнату. Он поднял голову, будто впервые посмотрел на кукол, сидящих, лежащих, висящих со всех сторон. Фантастические наклоны головы, крошечные растопыренные ладошки. Старинные камзолы, шпаги в крошечных ноженках, торчащие га-питы, тяги, раскрытые пасти и вытаращенные глаза… им тоже скоро на сцену.
- Прости меня, Таня, прости. - Он поддерживал ладонью ее голову сквозь мягкий пучок на затылке и сладко-сладко долго целовал, заряжаясь энергией и спокойствием. Потом медленно оторвался и вышел, не оглядываясь. Только на улице он вспомнил, что в кармане ни копейки, но возвращаться не захотел и решил, что когда доедет, стрельнет в бухгалтерии десятку, чтобы еще и на день хватило туда и обратно. "Хоть бы о работе что-нибудь ворохнулось внутри, - со злостью подумал он, - ни черта. Может, правда я не на месте. Татьяна права. Женщина… моя женщина… чего я на ней не женился? Тогда бы она не была моей женщиной. Женой - да. Женщиной? Нет. Я бы все равно искал себе другую Татьяну. Поганая натура. Говорят, отец такой же был… и что?" Подъехала машина, и он по дороге разговорился с водителем, выясняя за сколько можно снять на трое суток фуру до Тамбова, соображая, как лучше гнать декорации на гастроли - в кофрах багажом по железке или машиной.