* * *
Грудь в орденах сверкает и искрится, Невидимый невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца Под погребальный перезвон наград.
За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род, А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.
Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду, За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.
И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни, Чтоб под собою нас похоронить.
И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать, Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.
* * *
Мы все косили наравне -
Кровавое жнивье, И, сидя всей страной в говне, Болели за нее.
Идеи перли из ушей, И бешенной слюной Так долго нас кропил Кощей "Великий и родной"!
В голове все перевернулось. Сердце колотилось. Неужели это то, что искал?! Как же его терзала война! Такое не могло даже прийти в голову… на это имел право только тот, кто сам прошел ад войны и вернулся на землю мира. Какого мира? Мира ли?
Автор снова бежал домой с рукописью и больше не спрашивал редактора, что с ней делать и что с ней будет. Он читал, впитывал и умирал и возрождался вместе с этим Сукиным… это было похоже на безумие, и когда открылись строчки Детдомовцы, евреи, колонисты -
Моя благословенная семья…
Это было настоящее светопреставление. Автор понял, что действительно, сходит с ума… может быть, конечно, и верно: "кто ищет, тот всегда найдет", но трудно представить себе такое совпадение событий без какой-то посторонней могучей Воли, как бы ее ни называли.
Совпадение
- Эврика, мама, я нашел! Не веришь?
- Ты столько раз уже обманывался, что это стало системой.
- Научный подход здесь ни при чем. Паша затащил меня к своей приятельнице художнице. Она делает кукол для театра. Такой кукольный дом посреди ядерной зимы. В нем неуязвимые живые… нет такого слова… они живые, и я понял, что попал на материал… пока я найду этого Сукина, и найду ли вообще… но соблазн преодолен, конечно, этот поиск - такая лафа слюнявая…
- Ты стал вульгарен, а это лишь сиюминутно привлекательно.
- Ты права - это вульгарно: пойти по такому вытоптанному следу и надеяться потом только на междустрочье, да скандал с очередным Иван Иванычем, упершимся в стихи Сукина. При неопровержимости их подлинности и неуловимости автора.
- Куда тебя заносит?
- Мама, представь себе, как нравственны неодушевленные предметы! Чайник. Стол. Ящик. И они попадают в ситуацию, когда надо высказать свою позицию, - вот тут все и начинается! Это живая драматургия, мама.
- Мне нравится.
- Я просто обалдел: Колокольчик-цветок соединяется с Пчелой, а потом делится впечатлениями от этой любви с рядом растущей Змляникой. Ему тоже нужны плоды жизни! Ты представляешь?! Какие просторы, сколько силы в этой правде.
- Не ищи правду - это дорога в никуда. Это годится только…
- Для ученых… я понимаю. Правда - это тупик.
- Великое множество не предполагает точного решения, а размытость не рождает интереса.
- Мама, ты понимаешь, это будет пьеса… но не для него… может, я виноват перед ним. Но так складывается жизнь…
- Не совмещай творчество и быт - ты же сам говорил, какой это ужасный сон - неумение ощутить край сцены…
- Нет, нет, я не буду нарушать законы…
- Все у тебя в голове перепуталось… законы - это резервуары страха, стоит их коснуться - и ты пропал! Еще ни один закон не предписывал, что можно, только - нельзя, а остальное можно, и ты начинаешь оглядываться, бояться оступиться, потому что не все время смотришь вперед, а прошлое можно только нести в себе, его нельзя рассматривать, ибо видишь уже все с совсем другой точки…
- Мама, мама… мне бы такого режиссера, и я бы не просил у него ни договора, ни постановки… а зачем он мне тогда?
- Вот именно!..
* * *
Они пришли вместе первый раз. Павел Васильевич ушел один, он торопился по делам. Автор остался на полчасика. Они еще долго пили чай с Татьяной, и он чувствовал, что никак не может успокоиться. Что-то внутри подсказывало ему, что это не простой визит, что с него начнется какое-то новое дело, может быть, постановка, может быть, вообще что-то для него неизведанное… и он покинул этот дом в состоянии ожидания, душевной неуравновешенности или даже тревоги. Несколько дней он был под впечатлением визита к ней, ему все мерещились садящиеся на плечи куклы, опадающие потом бессильно сверху на тебя и растекающиеся по телу, как пролитая сметана, медленно сползающая и никогда несмываемая, - ее можно только слизнуть…
Павел Васильевич звонил ему постоянно, теребил по поводу пьесы, предлагал для инсценировки то Козакова, то "Евгению Ивановну" или еще более неожиданные и не всегда вразумительно объяснимые темы. Однажды после очередной перепалки по поводу постановки он неожиданно сказал, глядя исподлобья:
- Запал ты на Татьяну… смотри, она такая баба, что пропадешь!
- Почему запал? И отчего пропадешь?
- Что запал - вижу, а насчет пропадешь - знаю…- сам проверял…
- Я в чужом огороде капусту не стригу…- он не стал говорить товарищу, что уже несколько раз навещал Татьяну и все больше привязывался к ней.
- Ладно, ладно - это я так… а впрочем… вот и " сюжет для небольшого рассказа…, как сказал классик. Ты ее порасспроси как-нибудь, она такие штуки иногда подсказывает - черте откуда берет… художник она, конечно, первостатейный, а жизнь переворачивала ее столько раз, что есть что вспомнить…
- Всех нас трясло…- вздохнул Автор, желая закончить этот разговор, почему-то необъяснимо не нравившийся ему, но последнее слово, конечно, осталось за режиссером…
- А в койке ей равных нет. - И они оба долго молчали. Через несколько дней Автор столкнулся с Татьяной, что называется, нос к носу в зрительном зале на пятом этаже на устном журнале. Естественно, они сели рядом и пока непрерывно оборачивались перед началом, отвечая на приветствия, он - своим друзьям и знакомым, она - своим, даже не посмотрели друг на друга. Выпуск оказался ужасно скучным - даже здесь так случалось - они переглянулись и молча стали протискиваться в тесном проходе между рядами к выходу, а потом так же молча спустились на полэтажа пить крепкий кофе, сваренный Мариночкой, местной любимицей, в джезве по-настоящему, по-турецки. Здесь было страшно накурено - так, что дым ел глаза, голоса гудели и сливались в ровный фон, было тесно, жарко и обоим не по себе.
- Пошли! - Он решительно встал и протянул руку. Татьяна повиновалась. Они спустились по перекрещивающимся встречно бегущим вниз удивительным даже для такого огромного города лестницам, причуде архитектора, и вышли на улицу. Он удачно с первого захода поймал частника, и они поехали далеко на окраину к ее деревянному дому, не сговариваясь, молча и не глядя друг на друга. Когда он проводил ее до дверей и стал прощаться, чтобы вернуться к оставленной машине, она ухватила его за рукав у запястья, легонько притянула к себе, тихо выдохнула: "Пойди расплатись!" и исчезла в дверях, не оборачиваясь. Он помедлил секунду, протянул водителю деньги и следом за ней нырнул в темноту сеней. Последняя трезвая мысль его в этот вечер была - "Все, как в плохом романе". А дальше до утра была жизнь. Если бы художники могли материализовать не свои переживания по поводу чувств, а сами чувства, не свои возражения по поводу мыслей, - сами мысли, они должны бы были нарисовать именно эту ночь, когда интеллект и инстинкты настолько часто менялись местами, что совершенно измученные их владельцы и носители к утру уснули, наконец, сном праведников, ибо очистились, вкусив сразу все изобретенные до них грехи в один присест, и обессилев.
- Тихо, тихо, тихо…- она приложила мизинчик к его губам, когда солнце разбудило их, и совесть начала мучить его, - Я ничья не собственность и никому ничего не обещала. Тссс! - Татьяна опять остановила его, - И дружба тут ни при чем… тссс…
- Да я…- начал было он.
- Не надо! - Прервала она. - Ситуация банальная, сто тысяч миллионов раз прожитая до нас, и нечего по этому поводу терзаться. Я ничья не собственность… посмотри лучше на этого старого Лиса… ах, до чего же ему не хватает проделок Братца Кролика, ну, посмотри, он просто чахнет без них…
- Ты удивительная женщина!
- Я? Да. Удивительно еще и то, что я жива…
- Почему?
- Почему жива или почему удивительно?
- И то, и то…
- Первое, потому что я… впрочем, не стоит сегодня - это потом, а второе, потому что… и это потом…
- Я хочу тебя познакомить со своей мамой, сказал Автор.
- Зачем? - Грубо удивилась Татьяна. Вот уж совсем ни к чему - ты что, мне смотрины что-ли, как невесте, устраиваешь, или всегда с мамой советуешься, - она явно была раздражена и уже откровенно ехидничала.
- Всегда. - Просто ответил он, и Таня почему-то против своей привычки замолчала.
Они позавтракали поздно, за ручку, как в детском саду, вышли на улицу и молча пошли к электричке. Может быть, это молчание было объемнее и вразумительнее всех объяснений в эти минуты. Он не думал, что и как надо делать, - все получалось само собой - чего давно не было. Очень давно. Она шла за ним с таким легким сердцем и так беззаботно, что чувствовала совершенно то же самое: такого давно не было. Не надо было самой решать что-то, преодолевать себя, чтобы сделать что-то, можно было просто идти за человеком, которому полностью доверяешь, и даже не думать, почему так получилось, что она, прошедшая огонь и воды, так легко доверилась первому встречному, поддавшись какому-то мимолетному чувству или инстинкту.