Меня привлекали его истории о безграмотных, которые через несколько месяцев занятий уже писали революционные стихотворения, или рассказы о взрослых, которые менее, чем за год, становились профессорами: образовательное чудо в советском обществе, которое раскрывало скрытые таланты. Необходимо было тяжело работать, чтоб обнаруживать их и затем превращать в материал, из которого потом можно построить социализм. Лузер был готов брать на себя этот нечеловеческий труд.
Тем утром Лузер был весь в чтении, казалось, он забыл обо всем вокруг. Я молча вертелся вокруг него, будто насекомое, привлеченное ярким светом. Я не решался отвлечь его на разговор, хотя как раз этого мне и было надо. Дядя несколько раз отрывался от чтения и глядел на меня так, будто подтверждал, что мое присутствие замечено, но потом снова не обращал на меня внимания. Я сел на стул рядом с ним и молча наблюдал. В конце концов он отложил книгу на стол, улыбнулся и обратился ко мне:
- Я вижу, ты хочешь поговорить.
Это застало меня врасплох, и я неуклюже соврал:
- Просто хотел побыть тут, рядом с тобой.
- Чтоб посмотреть на меня?
- Чтоб смотреть, как ты читаешь.
- Или чтоб запомнить мое лицо? Боишься, что забудешь меня?
- Нет.
- Но ты забудешь меня. Ты всех нас забудешь.
- Никогда.
- Не будь так уверен.
- Я тебя не забуду, - повторил я.
Дядя уже не пытался со мной спорить.
- Не переживай. Ты познакомишься с новыми людьми, и они займут наше место.
Я не отвечал, и образовалась пауза. Его слова показались мне несправедливыми.
- Ты не понимаешь, о чем я, да?
- Я понимаю. Ты говоришь, что я забуду тебя, но это не так.
- Раз ты так думаешь, то, наверное, очень в этом уверен. Но вскоре ты уедешь далеко и надолго, возможно, даже навсегда. Сейчас уже нет сомнения, что ты и твоя мать оставите нас.
- Нет, есть сомнения, - выпалил я, не подумав, что противоречу сам себе.
Но Лузер настаивал:
- Почему ты хочешь уехать?
- Хочу к папе.
- Хочешь, чтоб у тебя был папа.
- И то, и то.
- Ты знаком с ним? Ты знаешь, какой он?..
Я тут же перебил его:
- Конечно, знаю. Я видел три его фото!
- Ты видел три фото своего папы, но не своего папу.
- Это одно и то же.
Дядя Лузер сменил тон. Он почувствовал, что я сейчас заплачу.
- Я знаю, что твой папа любит тебя и что он переживает за тебя. Но твой папа уже не тот, кем был когда-то.
- Нет, он такой же, как был.
- Он тот же, но в то же время другой. Он живет в другой стране, у него другие обычаи. Мы все меняемся, и ты тоже: раньше ты был маленький и плакал, а теперь ты уже взрослый мальчик, ты умеешь мыслить, с тобой можно говорить. Ты меняешься.
Меня начали злить его слова. Я вновь упрямо повторил:
- Мой папа остался таким же.
Дядя решил сменить тактику:
- Ты веришь, что мы любим тебя и желаем тебе добра? Скажи честно.
- Думаю, вы меня любите.
- Не сомневаешься в этом?
- Нет.
- Веришь, что мы желаем тебе счастья?
Я не понимал, с какой целью он спрашивает обо всем этом. Я молчал.
- Ответь мне, пожалуйста.
- Да, - коротко ответил я.
- Сейчас я объясню тебе, что я хотел сказать.
Я не хотел слушать его и принимать его аргументы, поскольку намерения его стали мне понятны: он хотел запутать меня и помешать нашей поездке. Я сделал вид, что слушаю его, и все боялся попасть в его ловушку, боялся, что он переубедит меня. Я молча сидел и ждал, пока он закончит талдычить то, чего я слышать не хотел. Иногда он прерывался, будто бы, чтоб проверить меня, задавал вопросы, на которые я давал односложные ответы, чтоб не запутаться и не пойти у него на поводу.
Я лишь отрывочно помню его доводы, но попытаюсь восстановить в памяти тот разговор - ход его мыслей, искушение в его голосе, его всепоглощающее спокойствие и, самое важное, выразительность его взгляда.
Дядя Лузер устроился на стуле поудобнее, настроенный переубедить меня. И хоть за окном светило яркое летнее солнце, комната с глиняным полом, в которой мы находились, была удивительно прохладной.
- За десять лет до твоего рождения эта страна была очень несправедливой к людям. Все богатство принадлежало небольшому количеству людей, и они тратили его на пиры и пьянки. Они обирали народ и жили ценою голода простых людей. Народ еле выживал, в то время как царь и его свита проматывали заработанные им богатства. Ты знаешь об этом?
- Знаю.
Лузер не обратил внимания на мой ответ и продолжал:
- За десять лет до твоего рождения в этой стране существовал рабский труд. Хозяева земли относились к тем, кто работает на ней, как к скоту. Они не умели писать, читать, не могли учить своих детей, которые потом тоже становились рабами, как и их родители. Эти люди полностью зависели от воли и прежде всего капризов своих хозяев. Как, по-твоему, это справедливо?
- Мне об этом уже говорили в школе.
- Я могу привести тебе кучу примеров, но ты и без них поймешь, что я хочу сказать. Мы жили в бесчеловечном, аморальном обществе. Понимаешь, что я хочу сказать?
- Да, понимаю, - ответил я, чтоб он отцепился, поскольку его разглагольствования начали мне докучать, - все это мы уже проходили в школе.
- Твои бабушка и дедушка, и мы все испытывали на себе эту несправедливость, пока не случилась революция. Я поддержал эту революцию, а твой отец - нет. Я верил в нее, а твой отец - нет.
В его словах я различил скрытые нападки на отца. Мне это было унизительно, но дядя не обратил на мои чувства никакого внимания и продолжил:
- Кажется, ты меня не слушаешь.
- Слушаю.
- Когда начиналась революция, твоему отцу было четырнадцать лет, а мне двенадцать. Нам дали возможность учиться, стать частью истории. Понимаешь, что это значит? Не понимаешь, потому что ты родился уже при социализме и пользовался всеми его преимуществами. Не знаешь, что бывает по-другому. Или, может, знаешь?
- Не знаю.
- Тебе сейчас семь лет, и ты уже кое-что понимаешь - ты можешь понять то, что я пытаюсь донести до тебя. Я буду говорить о твоем отце. Возможно, тебе будет больно слышать то, что я собираюсь сказать.
Мне стало не по себе, но дядя не замечал этого и продолжал свои рассказы:
- Для твоего отца не существовало революции: он считал, что все осталось, как прежде, при царе. У него была возможность учиться, как у меня, но он к этому не стремился. Он только через десять лет понял, что в социалистическом обществе нет места для таких, как он. И что он сделал? Сбежал. Бросил свою жену с ребенком и исчез. Чтоб устроиться где? В капиталистической стране. Я не соглашался с ним, но смирился с его решением. Но на этом мое терпение заканчивается: вы с матерью хотите последовать за ним, и мне кажется, что это неправильно. Он не имеет права лишать тебя возможности расти и пользоваться всеми благами социалистического общества.
У меня не было аргументов в защиту отца или в опровержение дядиных слов, но мне было больно оттого, что тот не брал во внимание мои чувства. Я вспомнил беседу с Лейзером в Чоне и неожиданно ответил:
- Дядя Лейзер говорит, что коммунизм будет уничтожен.
Дядя Лузер растерялся и не мог собраться с мыслями, чтоб ответить.
- Забудь ты о Лейзере. Он никогда не думает, прежде чем говорит.
И добавил:
- Возможно также, что ты неправильно его понял.
- Он повторял это мне несколько раз. Говорил, что Бог придет и уничтожит коммунистов, потому что они не верят в него.
Дядя Лузер явно не знал, что сказать. И хоть мы были одни, он обратился ко мне почти шепотом, будто боясь, что нас подслушают:
- Надо, чтоб ты кое-что пообещал. Сможешь?
- Да, - ответил я удивленно.
- Пообещай, что больше никогда не повторишь того, что только что мне сказал.
- Почему?
- Пообещай.
- Обещаю.
- Ты должен пообещать еще кое-что.
- Что?
- Никогда не рассказывай никому того, что рассказал мне о дяде Лейзере.
- Обещаю.
Он взял мои руки в свои и тихо сказал:
- Я тебе доверяю.
Я не понимал, отчего он так встревожился, и не собирался выяснять, поскольку был намерен хранить молчание, как того от меня потребовали.
Упоминание о Лейзере разрядило атмосферу нашей беседы. Мне показалось, что мы до чего-то договорились, но дядя опять взялся за свое:
- Я хочу поговорить о твоем отце.
Я заговорил с видом триумфатора, исполненный гордости. Мне казалось, что я наконец подобрал обезоруживающие аргументы:
- Папа построил для нас дом, с отдельной квартирой для меня.
- Отдельной квартирой для тебя? И зачем тебе отдельная квартира?
- Чтоб была.
- И ты едешь из-за этой квартиры?
- Не только, еще много ради чего.
- Ты понимаешь, что через несколько лет у всех советских юношей будет по собственной квартире? Поверь, ты увидишь это собственными глазами.
Меня удивил его прогноз, но я никак его не прокомментировал.
- Ты слишком мал, и мне нелегко обсуждать с тобой такие сложные темы. Очень прошу, поговори со своей матерью. Вместе вы решите, ехать вам или нет.
- Мама злится на меня.
- Ну что ты за глупости говоришь? Мама любит тебя и сделает все, чтоб ты был счастливым.
- Но она почти не разговаривает со мной.
- У нее много дел, и потому она нервничает.