Споила она им брагу. Мужики окривели. В результате, на обратной дороге они ехали стоя в пустом кузове, и один грузчик свалился через борт и рукой угодил под заднее колесо. Мать вызывали в суд, пытались обвинить ее в том, что она намеренно напоила грузчика, чтобы нанести урон государству... В последнее время ходила она, словно в воду опущенная. Ей уже доставалоеь от внутренних органов. Однажды она написала Сталину письмо (это когда она собиралась повеситься, да решила вначале попробовать написать), ее вызвали куда следует и пригрозили, что отправят следом за мужем. Соседи теперь переживали за нее, особенно, рядышные. "Авось, обойдется!" В этот вечер она пошла к ним рассказывать, как движется дело с грузчиком,- ее хотели заставить оплатить тому больничный лист, а нас у матери, уж сообщал, росло четверо сорванцов. А заработок ее составлял семьсот рублей старыми в месяц. Да надо еще на эти гроши дров купить, заплатить за землю ренту триста в год, купить керосину для лампы и керогаза. Об одежде я не заикаюсь - все уже в школу ходили, хотя и в заплатах. Но ведь и заплатки снашиваются.
Старшие братья вначале жгли ботву на огороде, покуривали махорку, которой у нас было навалом - отдал сосед, когда пропил свой дом, продав его за бесценок заезжим чувашам. Покурив, они утащились на Ямки - на старое, заброшенное кладбище. Там намечалась коллективная драка персон на двести. Меня не взяли, потому что я пока еще не мог считаться боевой единицей - об этом они мне намекнули пинком под зад. Я висел на заборе и пытался приладить к воротам красный флаг. Наступали октябрьские праздники. У некоторых уже висели флаги. У нас же не было. Разодрав единственную красную футболку и пришив ее к черенку лопаты медной проволокой, я укреплял флаг повыше. Вернулись братья со свежими ссадинами и фонарями и принялись рыскать по дому в поисках съестного. Хлеба ни корки. Варева - не из чего - ни капли. Зато полно зеленых помидор и картошки. Мерцала в окне керосиновая лампа, колыхались в темноте силуэты братьев. Окна были без занавесок. А ведь имелась когда-то даже нитяная скатерть. Но ее спер сосед-алкаш. В оплату-то своего греха он и отдал нам копну махорки, которой собирался торговать зимой и разом разбогатеть. До возвращения отца из воркутинских лагерей нам должно было ее хватить.
Флаг наконец-то я приладил. И собрался спуститься на землю, так как в доме эти проходимцы что-то все же сыскали и во всю лопали без меня - даже уши шевелились. А есть мне хотелось сильно, невзирая на то, что я не дрался. Зацепившись штанами за гвоздь, я старательно освобождал материю. Снизу меня окликнули:
- Эй, малец! Открывай-ка ворота!
Я глянул вниз - у калитки стоял наголо стриженный мужик в зеленом засаленном ватнике без воротника. В руке он держал тощий грязный мешок.
- А ты кто таков?
- Мать дома? - спросил он, стараясь казаться веселым, от чего лицо его собралось в морщины. Веселья у него не получилось. Тоска сквозила в его волчьих глазах.
- Мать у соседей,- ответил я. Местный житель сказал бы "у рядышных".
- У соседей? - довольно переспросил он.- Ну, тогда открывай. Или мать зови.
"Счас, разбежался открывать!" - усмехнулся я, спустился на землю и кинулся в дом.
В ту пору много бродило разных нищих, попрошаек, нехороших людей, от которых неизвестно что ждать. Было чего опасаться. То и дело по городу блуждали слухи, леденящие кровь.
Братья выгребали руками что-то из черной сковороды.
- Там дядька какой-то! - испуганно сказал я старшему.- Нищий или шаромыга, что-ли... Может, мать позвать?
- Борька, дуй за матерью! - приказал старший, а сам, прихватив топор, вышел во двор и выглянул в щелку.
Помирушник нетерпеливо пинал ворота, от чего железная щеколда звякала и веревочка на ней подрыгивалась.
- Кто?! - грозно спросил брат, не рассмотрев толком ничего. Ему уже стукнуло пятнадцать, и голос у него был почти мужицкий.
- Открывайте! "Кто-кто" ! Грабители явились.
Вовка вдруг оттолкнул меня и откинул засов.
- Па-па! - завопил он и кинулся на шею нищему.
По огороду, перегоняя Борьку, торопилась мать. Ее калоши хлопали по пяткам, увязали в земле. Одна калоша осталась вдавленной в морковную грядку. Борька перегнал мать и с разбегу бросился на шею пришельцу. Затем на нем же повисла мать.
Я один стоял посреди двора и ничего не понимал. Дядька пытался обнять всех разом. Даже в сумерках виднелись татуировки на его узловатых руках. Он отворачивался, улыбался, что-то шептал, закрыв глаза. А я стоял в отдалении. Я даже не думал ни о чем. Мне казалось, что сейчас они все войдут в дом, я сяду там в уголок и стану со стороны наблюдать их постороннюю радость и что она меня вовсе не касается... Как вдруг мама сказала: .
- Валерка-то где? Где он, сорванец?!
- Да вон... Стоит, как пень...- неприязненно отозвался Вовка.- Ну, что стоишь, как чурбан? Иди сюда!
- Да он же тебя, Петя, и не знает! - поразилась догадке мама.- Ведь ему и года-то не было тогда! ..
- Чего не идешь! - закричал Борька.- Ведь отец вернулся, дубина! Ты ж его больше всех ждал! ..
Отлипнув от помирушника, все развернулись и принялись удивленно меня рассматривать. Отец хотел присесть и подозвать, как зовут маленьких детей, во решив, что я уже вырос, приседать не стал, а застыл в такой неуютной позе.
- Ну... иди, сынок... иди сюда... - и поманил меня короткими грубыми пальцами.
Я несмело двинулся вперед. Земля подо мной словно таяла. В воображении жил другой отец. Высокий, сильный, красивый, в парадном костюме-тройке с "искрой". А тут - скрюченный незнакомец в латаном засаленном ватнике, подпоясаввый брезентовым ремнем...
Нищий шевелил пальцами и широко улыбался, обнажая десны беззубого рта.
- Иди, сынок, иди! .. Вон ты какой большенький! Я и не думал, что ты так вырос...
Мама и братья смотрели на меня выжидающе.
Не успел я дойти до него двух метров, как он сделал шаг навстречу, другой - и подхватил меня на руки. Я заупрямился. Тогда он оставил меня на земле и просто крепко прижал к ватнику.
- Что молчишь? Поздоровайся с отцом! - приказала мама.
- Ну, здоровайся, что ли! Ну... - ткнули меня по разу в бок братья.
Я сильно покраснел - лицо валилось кровью и полыхало, губы плохо слушались. Потом с трудом выдавил:
- Здравствуйте... па ... па ...
Он меня поцеловал, неумело ткнувшись седой жесткой щетиной в мою щеку. От него пахнуло табаком. Потом, держа меня за руку, выпрямился и спросил мать.
- Принимаешь вот такого-то?
- В дом, в дом. А то холодно,- уклонилась от ответа мать.
Вовка уже нес тощий мешок отца в дом, а Борька прощупывал - каковых пряников и лакомств накопил детям папа за восемь лет каторги.
4
- Алло? Алло?..- нет, ни до кого не дозвониться.
Я - один! У меня свой (на время, на время) дом! Ура-а! .. Это семья, собиравшаяся два месяца на дачу, собралась наковец-то и уехала. Воистину - уехала! Увезены миски, тазы, постели... Последней загружали в машину полупарализованную Нинель Андреевну, тещу. (Хочется написать "тещ"). Она в белой кепочке "Ну, погоди!", прижимая к сердцу синюю авоську с партбилетом, устроилась на переднем сиденье машины, поставив рядышком костыль. Дача в Рощине. Комната, веранда - это плюс, а минус - триста рубликов и еще за газ, и за электроэнергию.
И еще за то, что в трехкомнатной смежно-изолироваввой квартире радостная пустота. Я разгуливаю по захламленному полу босой и в трусах. Все двери (даже в туалет) открыты. Вечер открытых дверей. Всюду горит свет, хотя наступили белые ночи. Я волен. Я один в кои-то времена, и я сажусь к пианино и играю от души: "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля..."
В первые минуты даже накатила какая-то растерянность. Чем бы заняться?! Лепкой из пластилина? Или начать водить блядей? Чем, товарищи, заняться? У меня ж растут года!..