Отец. Обесценилось это слово теперь. Раньше про страну говорили "Отчизна", а теперь говорят "Родина". И ходят бездомные, выгнанные отовсюду отцы, словно волки, подавляя свою закомплексованность вином.
- Она к собаке лучше относилась, чем ко мне, - горестно жаловался один приятель.- Собаке варила, а мне нет. Собаку и мыла, и постель ей меняла. Я говорю, что ж, мне лучше бы собакой быть? Да, говорит, собака не возражает. И всегда хвостом виляет. Зато, говорю, собака зарплату не приносит. То, что ты таскаешь в дом - можно ли назвать зарплатой?! Зато собачка не пьет, как свинья. Зато собаку одевать не надо. А у тебя вон опять сапоги каши просят... Да и зарплата твоя больше на милостыню похожа... У нас кошка с собакой дружнее жили, вместе ели и спали, а мы...- Он пришел в воскресенье, в цех, когда я там дежурил.
- Ты что в воскресенье-то приперся? - удивился я.
- Ай... - махнул он рукой.- Мне здесь лучше.- Он сварил на паяльной лампе пакетный суп, приправил его свежим луком и картошечкой, поел, попил чайку, включил громкоговоритель и лег на лавку, постелив спецовочную изгвазданную телогрейку.- Красота! - лежал он и почесывал за ухом приблудшего к заводу Рекса. Рекс улыбался и вилял просолидоленным хвостом.
Его звали Николай. Он вскоре умер. Ему и пятидесяти не исполнилось. Напарник его тоже умер, вернее, сгорел. Стал стирать штаны в бензине, бензин загорелся, и он погиб в пламени. Хороший слесарь был. И не пил почти. Добрый, отзывчивый. Тоже иногда в выходные жил в цеху. Да все наши мужики после работы не в пять уходили домой, а в семь - восемь - девять, а то и ночевали. Спит кто-нибудь на промасленном сиденье от КРАЗа и сладко во сне губами причмокивает, черные ладошки под небритой щечкой. И скособоченные ботинки покоятся на цементном полу.
Сто-ой! Куда меня несет?! И не остановиться никак, словно тормоза сорвало на откосе! Стоп, говорю я тебе, балбес! Что ты за нытье выдаешь людям, читателям, редакторам, цензорам и прочим товарищам?.. Вон и люди приуныли, которые, облапошенные тобою, потащились следом. Стоп. Ладно?
- Ладно.
- Ну и хорошо. А то - этот помер, тот окочурился, другой сгорел, третий отравился - тут плохо, там хреново. Что разнылся-то? Жить негде? А как бы ты запел, если б тебе все дали? Ин-те-рес-но посмотреть бы на тебя, чтоб ты тогда заговорил! ..
- Да не во мне дело... Дело в поколении. Дело в истории поколения, выросшего в период сплошной бездуховности, в период безверия, несоответствия, краснобайства, воровства...
- Рассказывай! Ну-ну! .. А влупили бы тебе государственную премию, прицепили бы медальку, поселили бы в квартирище - сразу б заткнулся... Видали, слыхали таких правдолюбцев - до первого блага, до первого ордена - ан и нету его, или, по крайне мере, звук поубавлен. А на должность посадили - и вообще пропал человек. Уж смотришь, и сам начинает демаго-
гией заниматься, прослаилять существующие беспорядки, перелицовывая их в порядки. Сытое брюхо к правде глухо.
- Да не про это я хотел...
- Ладно. Знаем.
18
Конечно же, поезд пришел десять минут восьмого, и я, по идее, мог бы не так оживленно ночевать минувшую ночь, а выспаться дома и приехать спокойно на метро, утречком. Утешало, правда то, что со мной встречать опоздавший поезд вышли на перрон еще человек двадцать с опухшими от утомленности лицами. Встречающие женщины были взъерошены, как побитые морозцем осенние хризантемы. Ну, все люди встречали матерей, тещ, жен, мужей, детей, близких... А я? Какого-то Жорку паршивого?!
Он и выходил из спального самого дорогого вагона. Со свалявшимися волосьями, весь мятый-перемятый, горбатый, покашливая, поддерживал короткие рваные штаны, обнажая помоечного достоинства башмаки. И я решил объяснить его приезд в дорогом вагоне, его иностранную сумку внезапным его обогащением (выиграл в спортлото, в карты, в шахматы, нашел амфору с облигациями, слиток золота, отравил портвейном инкассатора, ограбил почтовый дилижанс, женился на агонирующей миллионерше, стал председателем липового кооператива), а гардеробу он придаст значение, конечно же, в лучших ателье Питера.
Мы обнялись, хотя мне это было не так приятно, как скажем, обними я проводницу этого вагона "СВ", девушку в служебно-студенческой форме. Я взял его сумку, и мы отправились к станции метрополитена.
- Вот, приехал! - радостно сообщил он очевидное.
- И молодец! - поддержал я.- Давно пора начать жить по-человечески, выбиваться в люди...
- Да-да,- кивнул он и широко улыбнулся.
В это время мы проходили мимо лотошниц, и он пробормотал:
- Рванем по пирожку?
- Что ты! - возразил я. - Я не ем этих пирогов на машинном масле, и другим не рекомендую. Да и неприлично - идти и жрать.
Все же я заметил, как он нервно сглотнул слюну. Мысленно его оправдал: не завтракал, всю ночь трясся в поезде. Но дома, в холодильнике, кое-что перекусить нашлось бы, и поэтому с налету сообразить чай с бутербродами было пара пустяков. В метро он попросил пятачок для турникета, и мы взгромоздились на эскалатор.
- А что уж ты какой-то... немытый да мятый?.. Впрочем, сейчас ванну примешь - и все будет в ажуре.
- Да, - отмахнулся он. - Постели проводница не дала.
- Это еще почему?
- Рубля не оказалось у меня.
- А она разменять, что ли, не могла?
- Нечего разменивать,- рассмеялся он задиристо.
Я тоже рассмеялся, в поддержку его смеху, но несколько угрюмо, и для полнейшего подтверждения своих догадок спросил:
- Так у тебя ни копейки нет?
- Угадал!
- Что ж ты тогда в "СВ" - и без простыней?!
- Гусарить так гусарить! - лихо воскликнул он.- Все равно - недолго мне тянуть-то осталось,- и в доказательство пневмонически покашлял.
- Мда-да... Действительно,- согласился я. Раз уж недолго тянуть - отчего же не погусарить?.. А себя обругал жмотом: друг, можно сказать, приехал в последние месяцы своей жизни, а я о каких-то паршивых деньгах. Правда, три сотни уплыли за дачу, за перевоз семьи кое-что, и сотню - другой жене. Это при зарплате-то, которую и сейчас можно назвать плаксивым словом "жалование".
- Да ты не волнуйся,- хохотнул он. - Я завтра же на работу устроюсь.
Я ничего не ответил, так как кричать не хотелось, да и порядочно притомился. Я прикрыл глаза, а когда открыл их - Жора уже записывал бисерным почерком номер телефона девушки, что сидела рядом. Я б с такой красивой не посмел бы и в один вагон сесть, а он ничего - заигрывает... И что странно - она заигрывается!
Когда мы вышли на площади Мужества, он глубоко вздохнул:
- Хорошо, что ты меня встретил. А то я адрес твой потерял.
- Как?
- Ай... Теперь уж дело прошлое. Приехал в Казань. Было немного деньжонок - ребята собрали на новую жизнь. Встретил старых друзей. Зашел к Генке Капранову. Отметили мое знаменитое будущее в Питере. Вот только билет остался в кармане. Поэтому и без простыней, и без кофэ в постэль... Хотя и в "СВ", с шиком...
- Зачем же ты ...- поперхнулся я.- Ведь ехал жизнь начинать. На первое время, хотя бы...
- Так ведь я прощался со старой жизнью, не понимаешь, что ли! Да и ты же здесь у меня - а ты мне как брат. Правда же?!
- Ну,- понуро кивнул я.
Пока мы ехали в автобусе, он сообщил, что за минувшие полгода он не сумел заплатить полсотни за развод и явился со штампом в паспорте.
Я еще больше приуныл. А когда он показал мне трудовую книжку - то она удручила меня еще больше. Последняя запись удалялась за горизонт прошлого года. С такими документами, конечно же, и думать было нечего прописаться и устроиться в городе. С ними в ленинградский-то вытрезвитель не поселят. Надо было искать денег, чтобы отправить его обратно - продолжать старую жизнь.
Последний гвоздь в крышку моих надежд он забил тщательно изуверски, признавшись, как брату, что адрес мой он оставил в милиции, куда угодил перед отправкой поезда, и (ты уж брат, прости, не было иного выхода) что представился в пикете мной, ленинградцем, назвав все мои данные, и даже дав, им мой номер телефона. Только тогда его отпустили. Да и билет в "СВ" сыграл: свою роль - шантрапа в таких вагонах не ездит.
- Хорошо еще, что документы мои оставались в камере хранения, в сумке,- вздохнул он. ;
- Не знаю, хорошо ли...
Дома я поставил варить кашу, а его погнал в ванную. Пока он мылся, я добыл из шкафа чистые трусы, майку, носки. Потом стриг его лохмы и бороду. В иностранной сумке, которую он, как выяснилось, подобрал на автобусной остановке, ничего путного не оказалось, и пришлось одевать его мне. В прежнем его гардеробе шлындать по Ленинграду не только спившемуся: алкоголику, но и даже непризнанному поэту было неприлично.
19
"Но песня не кончилась вовсе на том - в гору да под гору, рысью и вскачь! - Хоть умерли все, кто катался на нем: Билл Брюэр, Джек Стюэр, Боб Симпл, Дик Пимпл, Сэм Хопкинс... "
Хотел Руслан откормиться казенным харчом, благодаря какому-то неясному для него недугу, который не доставлял особенных хлопот его организму, но умер. Рак крови оказался. Да еще и четвертая у него группа крови - резус отрицательный. Вот такие шансы на жизнь у него оставались. Жена тогда звонила всем, искала, у кого может быть четвертая отрицательная ... Никого не нашла, а то пожил бы Руслан еще с недельку-другую, а может, и месяц...