Он отвечал небрежно:
- Глядя по настроению. Я посмотрю мою публику. Может быть, я ей возьму моё "do", а может быть и нет!
Он презрительно пожал плечами:
- Дело летнее. Мы, артисты, смотрим на это, как на отдых. Как на шалость.
- Вы уж пели в столице?
- В первый раз. Я делал Италию.
- Как?
- Я проделывал Италию. Пел во Фраскати, - это около Рима. В Кастелламаре, - это около Неаполя. В Комо, - это около Милана. В Калабрии, около Реджио, со мной презабавный случай был. Пою "Пророка", - успех колоссальный. Особенно зрители в первом ряду. В энтузиазме. Бисирую. Выхожу во втором акте, - весь первый ряд пустой. Оказывается, их арестовали в антракте!
- За шум?
- Да нет! За то, что накануне кого-то на дороге ограбили и зарезали!
- В каких театрах приходится петь! А в России где изволили подвизаться?
- В России я сделал Стародуб!
- Ах, Стародуб это вы сделали?
Он хитро прищурился.
- А вы что? Слышали? Там с женой местного губернского предводителя дворянства…
- Разве в Стародубе есть губернский предводитель дворянства?
Он утвердительно кивнул головой:
- Был!
- Скажите!
Два дня я его не видал, а на третий он вышел утром на террасу и ласково сказал мне:
- Здравствуйте, сосед!
- Доброго утра!
Он посвистал и прошёлся.
- Может быть, вы контрамарку в театр хотите?
- Благодарю вас, некогда.
- Может быть, для знакомых кого?
- И знакомых таких нет!
- А то бы взяли! Всегда сколько угодно.
- Благодарю вас.
Дня через четыре я как-то попал в сад.
"Пойду послушать соседа!"
В театре сидел я, рецензент нашей газеты, рецензент другой газеты, рецензент третьей газеты, рецензент четвёртой газеты, один околоточный, другой околоточный, знакомая капельдинера и господин с билетом, смотревший на пустой театр боязливо.
Дело было летнее.
Дирижёр скатал в руке какой-то шарик и кинул музыканту в скрипку.
Музыкант громко выругался.
Весь оркестр с удовольствием расхохотался.
Придворные дамы непринуждённо разговаривали между собой.
И пока королева выводила трели, я ясно услышал:
- Филедокосовые никогда не отстирываются!
А в сцене благословения мечей, во время страшной паузы, один монах совершенно явственно сказал другому:
- Хамовническое гуще!
Аполлонов вышел на сцену руки за спину, улыбнулся дирижёру, шутя ткнул сапогом в суфлёрскую будку, ущипнул хористку, одетую пажом, и, заметив меня, дружески раскланялся со мной со сцены.
Он не пел, а напевал.
Но одну ноту крикнул вдруг, действительно, чрезвычайно громко и посмотрел на меня после этого так пристально, что я сконфузился и зааплодировал.
- Должно быть, это его "do"!
Он начал кланяться, сначала показал на горло, потом пожал плечами, страдальчески улыбнулся дирижёру и сделал ему знак:
- Повторите! Согласен!
Всё это в один миг, так что я не успел даже опомниться.
Господин с билетом, с испугом оглядывавшийся на пустой театр, при этом поднялся, с омерзением взглянул на меня и, ни слова не говоря, вышел.
Через два дня после этого я слышал на соседней даче крик:
- Что же мне делать, если антрепренёр жулик? Он обязан платить из сборов…
А через три дня у нас пропала горничная.
Кухарка плевалась и ругалась:
- С горлодёром сбежала! У их уж который день! Весь сундук был его карточками оклеен. Вся крышка! С им и сбежала!
- Как? Разве он?
На окнах соседней дачи были белые записки:
"Сдаеса дача".
И при воспоминании о фотографиях "специально в будуарном формате" у меня тоскливо стало на сердце.
Вместо будуаров изящных дам в сундуке горничной…
Грустно в летнем театре, читатель!
За кулисами
- Вы бываете за кулисами?!
Человек, который бывает за кулисами!
Десятки мужчин и сотни дам хотели бы быть на вашем месте.
Если бы продавались билеты на вход за кулисы, на свете не было бы людей богаче антрепренёров.
А может быть, тогда никто бы и не стал стремиться за кулисы.
Я отлично помню тот момент, когда я впервые отворил маленькую дверь с крупной надписью:
"Посторонним лицам вход строго воспрещается".
Справа спускалась какая-то декорация, слева какая-то декорация поднималась из-под пола.
Так что я должен был поджать локти прежде, чем сделать несколько шагов, - ежеминутно боясь провалиться в какой-нибудь люк.
Вокруг меня сновали средневековые воины, поселянки, старики с бородами из пакли, студенты того самого университета, где читал свои лекции профессор Фауст!
Доктор Фауст неистово ругал портного и каждую секунду желал, чтоб его "взял чёрт".
Мефистофель, не обращая на это никакого внимания, дружески допивал бутылку красного вина с Валентином.
Как будто это вовсе его не касалось.
Маргарита с Зибелем сплетничали что-то про Марту.
У меня кружилась голова.
Через минуту я был влюблён сразу во всех хористок.
А балерины, репетировавшие при закрытом занавесе вальс второго акта, казались мне идеалами красоты.
В самом воздухе кулис есть что-то опьяняющее, как в шампанском. Словом, очутиться в первый раз в жизни за кулисами - это такое наслаждение, выше которого есть только одно: получить приглашение бывать у артистов запросто.
Сотни мужчин и тысячи женщин хотели бы быть на вашем месте.
Видеть богов, когда они сходят со своего Олимпа.
Видеть всех этих Фаустов, Раулей, Валентинов, Амнерис, Зибелей и Урбэнов запросто, в частной жизни!
Право, если антрепренёры захотят сделать грандиознейший сбор по возвышеннейшим ценам, им стоит только объявить, что сегодня, вместо всякого спектакля, будет устроена для артистов вечеринка при открытом занавесе.
"Г-жа Кавальери будет наливать чай, г-н Баттистини выпьет два стакана".
За полный сбор можно будет ручаться.
Когда откроют кассу, в ней уж не будет ни одной ложи бенуара или бельэтажа: барышники заранее возьмут всё. Публика в тысячу раз более интересуется артистами в их частной жизни, чем на сцене.
На сцене их видят все, а в частную жизнь хочется взглянуть каждому, потому что этого не видит никто.
Есть тысячи людей, которые думают, что тенора в частной жизни только и делают, что вздыхают, баритоны наполняют свою жизнь благороднейшими подвигами, а басы - интригами, что примадонны, вместо обеда, нюхают цветы, а меццо-сопрано так и в жизни всегда ходят в трико.
Перед вами человек, живший в одном отеле с Зембрих, Котоньи, Баттистини, Таманьо - этого мало! Перед вами человек, питавшийся лаврами самого Мазини!
Да-с, я питался лаврами Мазини!
Это случилось очень просто.
Его человек имел обыкновение сбывать повару нашего отеля по десяти копеек все лавровые венки, которые подносили его "божественному" господину.
И весь отель ел рассольник с лаврами Мазини.
Какая странная судьба постигает иногда артистические лавры.
Лавры славы в союзе с гусиными потрохами!
Если вам угодно, я могу показать вам этих маленьких богов, когда они сходят со своего Олимпа.
Прикоснёмся к идолам, не боясь того, что с них слезет позолота.