Словом сказать, через несколько времени земские деятели почувствовали себя как бы в тисках. Никакого новшества они не могли предпринять, в котором губернатор заранее не заявил бы себя инициатором. Не успеет Краснов во сне увидеть, что для больных новые халаты нужны, как губернатор уже озаботился, шлет за Вилковым и дает ему соответствующие инструкции. Не успеет Краснов задуматься, что Перервин как будто поигрывать в карты шибко начал, как губернатор уже шлет за ним и предостерегает. И что всего обиднее - никогда сам не приедет: "Любезный, мол, друг Николай Николаич! - так-то и так-то! - нельзя ли мирком да ладком?" - а непременно шлет гонца: "Извольте явиться!" Тем не менее явных пререканий не было, и ожидания тех, которые по поводу выбора Краснова говорили: "Вот будет потеха!" - не сбылись. Краснов чувствовал, что популярность его с каждым днем падает; Живоглотов забыл о недавних объятиях, которые он простирал "почтеннейшему" Николаю Николаичу, и почти ежедневно заезжал к губернатору "пошушукаться".
Однако всему есть мера; есть мера и губернаторской снисходительности. Губернатор прилаживался к делу плотнее и плотнее и наконец проник в самую суть его.
- Женщина-врач, которую вы определили в Х-скую больницу, оказывается неблагонадежною, - объявляет он однажды Краснову.
- Но почему же, ваше-ство?
- Говорит праздные речи, не имеет надлежащей теплоты чувств… Все это мне известно из вполне достоверных источников.
Женщине-врачу посылают приглашение прибыть в управу.
- Что вы там путаете? - обращается к ней Краснов.
- Я?.. ничего!
- Губернатор говорит, что вы неблагонадежны, не выказываете теплоты чувств и что ему известно это из достоверных источников.
- Помилуйте! - я даже никого в городе не знаю…
- В том-то и дело, что нельзя "никого не знать-с". Нужно всех знать-с. Вспомните: не бываете ли вы у кого-нибудь… неблагонадежного?
- Я бываю только в семье одного сельского учителя… он живет в трех верстах от города…
- Вот видите! - в городе ни у кого не бываете, а по учителям разъезжаете.
- Да почему же?..
- А потому что потому. Впрочем, я свое дело сделал, предупредил вас, а дальше уж сами как знаете.
- Господи! что же я буду делать?
Женщина-врач плачет.
- Не плачьте, а бросьте ваши фанаберии - вот и все. Поезжайте к исправнику, постарайтесь сойтись с его женой, выражайтесь сдержаннее, теплее; словом сказать…
Краснов махает рукой и с словами: "Ну, теперь началась белиберда!" - отпускает женщину-врача.
Но через месяц губернатор опять шлет за ним.
- Девица Петропавловская, о которой я уж говорил вам, - объясняет он Краснову, - продолжает являть себя неблагонадежною. Вчера я получил о ней сведения, которые не оставляют ни малейшего в том сомнения.
- Как прикажете, ваше-ство…
- Приказывать - не мое дело. Я могу принять меры - и больше ничего. Всему злу корень - учитель Воскресенский, насчет которого я уже распорядился… Ах, Николай Николаич! Неужели вы думаете, что мне самому не жаль этой заблуждающейся молодой девицы? Поверьте мне, иногда сидишь вот в этом самом кресле и думаешь: за что только гибнут наши молодые силы?
- Но как же в этом случае поступить? Быть может, что с удалением учителя Воскресенского, как причины зла, девица Петропавловская…
- Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах говорю. Теперь, покуда дело не получило огласки, она может похлопотать о себе в другой губернии и там получить место, тогда как…
- Но ведь ежели она вредна здесь, то, конечно, будет не меньше вредна и в другом месте.
- Ежели так, то ведь и там ей предложат оставить место. И таким образом…
Словом сказать, учитель Воскресенский и девица Петропавловская исчезли, как будто бы их и не бывало в губернии.
Когда управа приступила к открытию училищ, дело осложнилось еще более. В среде учителей и учительниц уже сплошь появлялись нераскаянные сердца, которые, в высшей мере, озабочивали администрацию. Приглашения следовали за приглашениями, исчезновения за исчезновениями. По-видимому, программа была начертана заранее и приводилась в исполнение неукоснительно.
Общество города N притихло. Земцы, которые на первых порах разыгрывали в губернских салонах роль гвардейцев и даже на дам производили впечатление умными разговорами, сделались предметом отчуждения. Как будто они были солидарны со всеми этими нераскаянными сердцами, которые наводнили губернию и обеспокоили местную интеллигенцию. Слышались беспрерывные жалобы, что лохматые гномы заполонили деревни; слово "умники" сделалось прямо бранным. Девицы, проходя в собрании мимо Краснова, прищуривались, - точно у него в кармане была спрятана бомба. Только Берсенева выбирали, по временам, в мазурке, как бы смутно понимая, что его путешествующий жеребец никакого отношения к внутренней политике не имеет. Одним словом, ежели общество еще не совсем упало духом, то благодаря только тому, что ему известно было, что на страже этого кавардака стоит человек, который в обиду не выдаст.
К величайшему удивлению, Краснов, который только по недоразумению заявил себя либералом, чем более осложнялось положение вещей, тем более погрязал в бездне либерализма. Превращение это совершилось в нем бессознательно, в силу естественного закона противоречия. Он уже позволил себе высказать губернатору лично, что считает беспрерывное вмешательство его в дела земства чересчур назойливым, и даже написал ему несколько пикантных бумаг в этом смысле, а в обществе отзывался об нем с такою бесцеремонностью, что даже лучшие его друзья делали вид, что они ничего не слышат.
Нередко видали его сидящим у окна и как будто чего-то поджидающим. Вероятно, он поджидал зарю, о которой когда-то мечтал и без которой немыслимо появление солнца. Но заря не занималась, и ему невольно припомнились вещие слова: "В сумерках лучше!"
- Да, сумерки, сумерки, сумерки! И "до" и "по" - всегда сумерки! - говорил он себе, вперяя взор в улицу, которая с самого утра как бы заснула под влиянием недостатка света.
К довершению всего земские сборы поступали туго. Были ли они действительно чересчур обременительны, или существовал тут какой-нибудь фортель - во всяком случае ресурсы управы с каждым днем оскудевали. Школьное и врачебное дела замялись, потому что ни педагоги, ни врачи не получали жалованья; сами члены управы нередко затруднялись относительно уплаты собственного вознаграждения, хотя в большей части случаев все-таки выходили из затруднений с честью. Мосты приходили в разрушение, дороги сделались непроездными; на белье в больницах было больно смотреть. Это уже были совершенно конкретные доказательства беспечности, не то что какая-нибудь народная нравственность, о которой можно судить и так и иначе. Губернатор, поехавши в губернию по ревизии, вынужден был на одном перевозе прождать целых два часа, а через один мост переходить пешком, покуда экипаж переезжал вброд: это уж не заря, не солнце, а факт. Вся живоглотовская партия ахнула, узнавши об этом.
Возвратившись в город, губернатор немедленно пригласил управу в полном составе и "распушил" ее.
- Вы совсем не о том думаете, господа, - сказал он, - мост есть мост, а не конституция-с!
Фраза эта облетела всю губернию. Вся живоглотовская партия, купно с исправниками, восхищалась ею. Один Краснов имел дерзость сослаться на то, что полиция не принимает никаких мер для успешного поступления сборов и что вследствие этого управа действительно поставлена в затруднение.
Наконец незадолго перед началом земской сессии Краснов не выдержал и собрался в Петербург.
Губерния решила, что он едет жаловаться, и притаила дыхание. Но губернатор оставался равнодушен и только распорядился содержать в готовности "факты".
В Петербурге, однако ж, Краснову не посчастливилось. Его встретили не то чтобы враждебно, а совершенно хладнокровно, как будто о земском кавардаке никому ничего не было известно.
- Вы, господа, слишком преувеличиваете, - говорили ему. - Если бы вам удалось взглянуть на ваши дела несколько издалека, вот как мы смотрим, то вы убедились бы, что они не заключают в себе и десятой доли той важности, которую вы им приписываете.
- Не можем же мы, однако, смотреть издалека на вещи, с которыми постоянно находимся лицом к лицу, - убеждал Краснов.
- Но и мы, с своей стороны, не можем изменить нашу точку зрения. Не слишком ли высоко вы ставите те задачи, которые предстоят земству? Не думаете ли вы, что с введением земских учреждений что-нибудь изменилось? - Ежели это так, то вы заблуждаетесь; задачи ваши очень скромны: содержание в исправности губернских путей сообщения, устройство врачебной части, открытие школ… Все это и без шума можно сделать. Но, разумеется, ежели земство будет представлять собой убежище для злонамеренных людей, ежели сами представители земства будут думать о каких-то новых эрах, то администрация не может не вступиться. Общественная безопасность прежде всего.
- Но из чего же видно…
- Покуда определенных фактов в виду еще нет, но есть разговор - это уже само по себе представляет очень существенный признак. О вашем губернаторе никто не говорит, что он мечтает о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет на деле и быть не может. А об земстве по всей России такой слух идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести на долю болтливости.