Мария. О, я знаю! Баронесса имеет много врагов, - и на это есть причины: она прекрасна собою; муж ее урод; ее любезность привлекает к ней толпу мужчин.
Мими вспыхнула, а старая княгиня прервала Марию:
- Уж правду сказать, я совсем не рада вашему знакомству с баронессою; она совсем не умеет вести себя. Что это за беспрестанные кавалькады, пикники? Нет бала, на котором бы она не вертелась; нет мужчины, с которым бы она не была как с братом. Я не знаю, как все это называется у вас, в нынешнем веке, но в наше время такое поведение называлось неблагопристойным.
- Да дело идет не о баронессе! - возразила Мария, хотевшая отклонить разговор о своей приятельнице. - Я говорю о тебе, Мими: ты меня истинно приводишь в отчаяние. Ты говоришь об общем мнении! Не думаешь ли ты, что оно в твою пользу? О, ты весьма ошибаешься! Ты думаешь, приятно мне видеть, что твоего языка боятся как огня, перестают говорить, когда ты подойдешь к какому‑нибудь кружку? Мне, мне, сестре твоей, говорят в глаза о твоих сплетнях, о твоей злости; ты мужу намекаешь о тайнах его жены; жене рассказываешь о муже; молодые люди просто ненавидят тебя. Нет их шалости, которой бы ты не знала, о которой бы ты не судила и не рядила. Уверяю тебя, что с твоим характером ты ввек не выйдешь замуж.
- О, я об этом очень мало забочусь! - отвечала Мими. - Лучше целый век оставаться в девках, чем выйти замуж за какого‑нибудь больного калеку и до смерти затаскать его на балах.
Мария вспыхнула в свою очередь и готовилась отвечать, но ударил звонок, дверь отворилась, и вошел граф Сквирский, старинный приятель, или, что все равно, старинный партнер княгини. То был один из тех счастливцев, которым нельзя не завидовать. Целый век и целый день он был занят: поутру надобно поздравить того‑то с именинами, купить узор для княжны Зизи, сыскать собаку для княжны Биби, завернуть в министерство за новостями, поспеть на крестины или на похороны, потом на обед и проч., и проч. В продолжение пятидесяти лет граф Сквирский все собирался сделать что‑нибудь дельное, но отлагал день за днем и, за ежедневными хлопотами, не успел даже жениться. Ему вчера и тридцать лет назад было одно и то же: переменялись моды и мебели, но гостиные и карты все были те же - сегодня как вчера, завтра как сегодня, - он уже третьему поколению показывал свою неизменную спокойную улыбку.
- Сердце радуется, - говорил Сквирский княгине, - когда войдешь к вам в комнату и посмотришь на ваш милый семейный кружок. Нынче уже мало таких согласных семейств! Все вы вместе, всегда так веселы, так довольны, - и вздохнешь невольно, как вспомнишь о своем холостом угле. Честью могу вас уверить, - пусть другие говорят что хотят, - но что до меня касается, я так думаю, холостая жизнь…
Философические рассуждения Сквирского были прерваны поданною ему карточкою.
Между тем скоро гостиная княгини наполнилась: тут были и супруги, для которых собственный дом есть род калмыцкой кибитки, годной лишь для ночлега; и те любезные молодые люди, которые приезжают к вам в дом затем, чтоб было что сказать в другом; и те, которых судьба, наперекор природе, втянула в маховое колесо гостиных; и те, для которых самый простой визит есть следствие глубоких расчетов и пособие для годовой интриги. Тут были и те лица, которым сам Грибоедов не мог приискать другого характеристического имени, как г-н N и г-н D.
- Вы долго вчера оставались на бале? - спросила княжна Мими у одного молодого человека.
- Мы еще танцевали после ужина.
- Скажите ж, чем кончилась комедия?
- Княжне Биби наконец удалось прикрепить свою гребенку…
- Ох! не то…
- А, понимаю!.. Длинная фигура в черном фраке наконец решилась разговориться: он задел шляпою графиню Рифейскую и сказал:"Извините!"
- О! все не то… Вы, стало быть, ничего не заметили?
- А, вы говорите про баронессу?..
- О нет! Я и не думала об ней… Да почему вы об ней заговорили? Разве о чем‑нибудь говорят?
- Нет! Я ничего не слыхал. Мне хотелось только отгадать, что вы хотели сказать своим вопросом.
- Я ничего не хотела сказать.
- Но о какой же комедии?
- Я так говорила вообще о вчерашнем бале.
- Нет, воля ваша, тут что‑нибудь да есть! Вы сказали таким тоном…
- Вот свет! Вы уж выводите заключения! Я вас уверяю, что ни о ком особенно не думала. Кстати о баронессе: она еще много после меня танцевала?
- Не сходила с доски.
- Она совсем не бережет себя. С ее здоровьем…
- О! княжна, вы совсем не об ее здоровье говорите. Теперь все понимаю. Этот гвардейский полковник?.. Не так ли?
- Нет! Я его не заметила.
- Так позвольте ж? Надобно вспомнить всех, с кем она танцевала…
- Ах, Бога ради, перестаньте! Я вам говорю, что я об ней и не думала. Я так боюсь всех этих пересудов, сплетней… В свете люди так злы…
- Позвольте, позвольте! Князь Петр… Бобо… Лейденминц, Границкий?..
- Кто это? Это новое лицо, высокий с черными бакенбардами?..
- Так точно.
- Он, кажется, приятель баронессина деверя?
- Так точно.
- Так его зовут Границким?
- Скажите, пожалуйста, - сказала одна сидевшая за картами дама, вслушиваясь в слова Мими, - что такое этот Границкий?
- Его баронесса всюду развозит, - отвечала соседка княжны на бале.
- И сегодня, - заметила третья дама, - она показывала его в своей ложе.
- Это только баронессе может прийти в голову, - сказала соседка княжны. - Бог знает что он такое! Какой‑то выходец с того света…
- То уж правда, что он Бог знает что такое! Он какой‑то этакой якобинец не якобинец, un frondeur, не умеет жить. И какие глупости он говорит! Намедни я стала уговаривать графа Бориса взять билет к нашему Целини, а этот‑как его, Границкий, что ли, - примялся возле меня рассказывать о какой‑то Страховой конторе, которую здесь заводят против концертных билетов…
- Он не хороший человек, - заметили многие.
- Не слышит этого баронесса! - сказала Мими.
- Ну, теперь понимаю! - прервал ее молодой человек.
- О нет! Ей Богу, я только хотела сказать, как бы ей этот разговор был неприятен; он друг их дома… И для всякого…
- Позвольте мне еще раз перервать ваши слова, потому что я расскажу именно то, что вам хотелось знать. Баронесса после ужина не переставала танцевать с Границким. О, теперь я все понимаю! Он не отходил от нее: то она на стуле оставит шарф, он принесет его; то ей жарко, он носится с стаканом…
- Как вы злы! Я ни об чем об этом вас не спрашивала. Что тут мудреного, что он за ней ухаживает! Он ей почти родной, живет у них в доме…
- А! живет у них в доме! Какая самоуверенность в этом бароне!.. Не правда ли?
- О, Бога ради, перестаньте! Вы заставляете меня говорить то, чего у меня в голове нет: с вами тотчас попадешь в кумушки, - а я, я так всего этого боюсь!… избавь меня Бог за кем‑нибудь замечать!.. А особливо баронесса, которую я так люблю…
- Да! Она достойна любви и… сожаления.
- Сожаления?
- Без сомнения! Согласитесь, что барон и баронесса вместе составляют что‑то странное.
- Да! это правда!.. Муж баронессы совсем не занимается ею: она, бедная, дома, всегда одна…
- Не одна! - возразил молодой человек, улыбаясь своему остроумию.
- О, вы все толкуете по-своему! Баронесса очень нравственная женщина…
- О, будемте справедливы! - заметила соседка княжны. - Не надобно никого осуждать; но я не знаю, какие правила у баронессы. Не знаю, как‑то зашла речь об"Антони", об этой ужасной, безнравственной пьесе; я не могла досидеть до конца, а она вздумала вступаться за эту пьесу и уверять, что только такая пьеса может остановить женщину на краю гибели…
- О! признаюсь вам, - заметила княгиня, - все, что говорится, делается и пишется в нынешнем веке… Я ровно ничего не понимаю!
- Да! - отвечал Сквирский. - Я скажу, что до меня касается, я так думаю, нравственность необходима; но и просвещение также…
- Ну уж и вы, граф, туда же! - возразила княгиня. - Нынче все твердят - просвещение, просвещение! - куда ни оглянись, всюду просвещение, - и купцов просвещают, и крестьян просвещают, - в старину не было этого, а все шло лучше нынешнего. Я сужу по-старинному: говорят - просвещение, а поглядишь - развращение!
- Нет, позвольте, княгиня! - отвечал Сквирский. - Я с вами не согласен. Просвещение необходимо, и это я докажу вам как дважды два - четыре. Ведь что такое просвещение? Вот, например, мой племянник: он вышел из университета, знает все науки: и математику, и по-латыни - имеет аттестат, и вот ему всюду открыта дорога, - и в коллежские асессоры, и в действительные. Ведь, позвольте сказать: просвещение просвещению рознь. Вот, например, свеча: она светит, нам бы нельзя было без нее в вист играть; но я взял свечу и поднес к занавеске, - занавеска загорится…
- Позвольте записать! - сказал один из играющих.
- То, что я говорю? - спросил Сквирский, улыбаясь.
- Нет, Роберт!
- Вы сделали ренонс, граф! Как это можно? - сказал с досадою партнер Сквирского.
- Как?.. я?.. ренонс? Ах Боже мой!.. В самом деле? Вот вам и просвещение!.. Ренонс! Ах, Боже мой, ренонс! Да, точно ренонс!