XI
- Козак иде… шире дорогу! - кричал голос на улице.
- Ото дурень, Терешка мой… - самодовольно говорил старик Ковальчук, толкая локтем Тита Горбатого. - Такой уродивсь: дурня не выпрямишь.
Горбатый посмотрел на приятеля слезившимися глазами и покачал головой.
- Бачь, як разщирився мой козак… го!.. - радовался Ковальчук, заглядывая в двери. - Запорожец, кажу бисова сына… Гей, Терешка!.. А батька не побачив, бисова дитына?
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
- А, это ты, батько!.. - проговорил Терешка, пошатываясь. - А я, батько, в козаки… запорожец… Чи нэма в вас, тату, горилки?
- Ото так, сынку… Доходи ближе, вже жь покажу тоби, пранцеватому, батькову горилку!.. Як потягну за чупрыну, тогда и будешь козак.
Терешка махнул рукой, повернулся на каблуках и побрел к стойке. С ним пришел в кабак степенный, седобородый старик туляк Деян, известный по всему заводу под названием Поперешного, - он всегда шел поперек миру и теперь высматривал кругом, к чему бы "почипляться". Завидев Тита Горбатого, Деян поздоровался с ним и, мотнув головой на галдевшего Терешку, проговорил:
- Вот они, эти хохлы, какие: батьков в грош не ставят, а?.. Ты, Дорох, как полагаешь, порядок это али нет?
- Якого же тебе порядка треба? - удивлялся Дорох.
- Вот ты и толкуй с ними… - презрительно заметил Деян, не отвечая хохлу. - Отец в кабак - и сын в кабак, да еще Терешка же перед отцом и величается. Нашим ребятам повадку дают… Пришел бы мой сын в кабак, да я бы из него целую сажень дров сделал!
- Верно… Это ты верно, Деян, этово-тово, - соглашался Тит Горбатый. - Надо порядок в дому, чтобы острастка… Не надо баловать парней. Это ты верно, Деян… Слабый народ - хохлы, у них никаких порядков в дому не полагается, а, значит, родители совсем ни в грош. Вот Дорох с Терешкой же и разговаривает, этово-тово, заместо того, штобы взять орясину да Терешку орясиной.
- Да за волосья! - добавлял Деян, делая правою рукой соответствующее движение. - Да по зубам!
- Можно и по зубам, - соглашался Тит.
- Одною рукой за волосья, а другою в зубы, - вот тебе и будет твой сын, а то… тьфу!.. Глядеть-то на них один срам.
- Одчепись, глиндра! - ругался старый Ковальчук, возмущенный назойливостью Деяна. - Поперешный человик… Побачимо, шо-то з ваших сынов буде, а наши до нас зостануться: свое лихо.
Эта размолвка стариков прекратилась сейчас же, как Деян отошел к стойке и пристал к Самоварнику.
- Друг ты мне или нет, Деян? - лез обниматься к нему подгулявший дозорный. - Родимый мой, вкусим по единой.
- Чему ты обрадовался! - отталкивал его Деян. - Воля нам, православным, вышла, а кержаков пуще того будут корчить… Обрадовались, обушники!.. А знаешь поговорку: "взвыла собака на свою голову"?
- Родимый мой, а?.. Какое я тебе слово скажу, а?.. Кто Устюжанинову робить на фабрике будет, а?.. Родимый мой, а еще что я тебе скажу, а?..
В кабаке стоял дым коромыслом. Из дверей к стойке едва можно было пробиться. Одна сальная свечка, стоявшая у выручки, едва освещала небольшое пространство, где действовала Рачителиха. Ей помогал красивый двенадцатилетний мальчик с большими темными глазами. Он с снисходительною важностью принимал деньги, пересчитывал и прятал под стойку в стоявшую там деревянную "шкатунку".
- Илюшка, ты смотри, не просчитайся, - повторяла ему Рачителиха. - Получил, што ли, с Терешки?
- Не приставай, знаем без тебя, - небрежно отвечал мальчик и с важностью смотрел на напиравшую толпу. - Вон Деяну отпущай четушку. Дядя Деян, хошь наливки?
- Ах ты, клоп… А как ты матке сейчас ответил? - привязался к нему Поперешный. - Дунюшка, не поважай парнишка: теперь пожалеешь - после наплачешься от него.
- Ну, ну, у себя на печи командуй, - спокойно огрызнулся мальчик и лениво зевнул. - Экая прорва народу наперла!..
Время от времени мальчик приотворял дверь в комнату, где сидел отец с гостями, и сердито сдвигал брови. Дьячок Евгеньич был совсем пьян и, пошатываясь, размахивал рукой, как это делают настоящие регенты. Рачитель и учитель Агап пели козлиными голосами, закрывая от удовольствия глаза.
- "Многая, многая, многая лета… мно-о-о-га-ая ле-еее-та!" - вытягивал своим дребезжащим, жиденьким тенорком Евгеньич. - Ну, еще, братие… Агап, слушай: си-до-ре!.. А ты, Рачитель, подхватывай. Ну, братие… Илюшка, пострел, подавай еще водки, чего глядишь?
- Давай деньги… Даром-то гуси по воде плавают.
Тит Горбатый и старый Ковальчук успели еще раза два сходить к стойке и теперь вполне благодушествовали. Хохол достал кисет с табаком, набил тютюном люльку и попыхивал дымом, как заводская труба.
- Кум… а кум? - повторял Тит, покачиваясь на месте.
- Який я тоби кум? Ото выворачивае человик…
- Нет, ты постой, Дорох… Теперь мы так с тобой, этово-тово, будем говорить. Есть у меня сын Павел?
- Щось таке?
- Есть, говорю, сын у меня меньшой? Пашка сын, десятый ему годочек с спожинок пошел. Значит, Пашка… А у тебя, Дорох, есть дочь, как ее звать-то?.. Лукерьей дочь-то звать?
- Та нэт же: ни якой Лукерьи нэма… Старшая Матрена, удовая, ну, Катрина матка - Катря, що у пана в горницах. Нэма Лукерьи.
- А меньшую-то как звать?
- Э, экий же ты, Тит, недогадливый: Федоркой звать.
- Так, так, Федорка… вспомнил. В нашем Туляцком конце видал, этово-тово, как с девчонками бегала. Славная девушка, ничего, а выправится - невеста будет.
- А то як же? У старого Коваля як дочка подрастет - ведмедица буде… У мене все дочки ведмедицы!
- Так, так… Так я тово, Дорох, про Федорку-то, значит, тово… Ведь жениха ей нужно будет приспособить? Ну, так у меня, значит, Пашка к тому времю в пору войдет.
- Ну, нэхай ему, твоему Пашке… Усе хлопцы так: маленький, маленький, а потом выросте большой дурень, як мой Терешка.
- Хочешь сватом быть, Дорох?.. Сейчас ударим по рукам - и дело свято… Пропьем, значит, твою девку, коли на то пошло!
- А ну вдарим, Тит… Ведмедица, кажу, Федорка буде!
Подгулявшие старики ударили по рукам и начали перекоряться относительно заклада, даров, количества водки и других необходимых принадлежностей всякой свадьбы.
- А ну поцалуемся, Тит, - предлагал Ковальчук и облапил будущего свата, как настоящий медведь. - Оттак!.. Да пидем к Дуньке, пусть руки разнимет.
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
- Дунька… А вот разойми у нас руки: сватами будем, - заговорил Тит Горбатый, останавливаясь у стойки.
Взглянув на мужика в красной рубахе, он так и проглотил какое-то слово, которое хотел сказать. Дорох во-время успел его толкнуть в бок и прошептал:
- Сват, бачишь?.. Эге, Окулко…
Но сват уже пятился к дверям, озираясь по сторонам: Окулко был знаменитый разбойник, державший в страхе все заводы. В дверях старики натолкнулись на дурака Терешку и Парасковею-Пятницу, которых подталкивали в спину другие.
- Эге, сват, пора втикать до дому, - шептал Ковальчук, выскакивая на крыльцо. - Оттак Дунька… Другий-то тоже разбойник: Беспалого слыхал?
XII
Беспалый попрежнему стоял у стойки и сосредоточенно пил водку. Его сердитое лицо с черноватою бородкой и черными, как угли, глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении - это был закоснелый кержак, отрубивший себе палец на правой руке, чтобы не идти под красную шапку. Окулко был симпатичнее: светло-русая окладистая бородка, серые большие глаза и шапка кудрявых волос на голове. К ним подошел третий товарищ, хохол Челыш, громадный мужик с маленькою головкой, длинными руками и сутулою спиной, как у всех силачей.
- Где ты пропадал, Челыш? - окликнул его Окулко.
- А до господского дома ходив, - вяло ответил хохол и знаком приказал целовальничихе подать целый полуштоф водки. - Паны гуляют у господском дому, - ну, я на исправника поглядел… Давно не видались.
Воцарившаяся в кабаке тишина заставила дьячка Евгеньича высунуть голову. Увидав разбойников, он поспешил мгновенно скрыться, точно кто его ударил. Окулко продолжал сидеть у стойки и сумрачно поглядывал на Рачителиху.
- Нашли тоже и время прийти… - ворчала та, стараясь не смотреть на Окулка. - Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел совсем… Возьму вот, да всех в шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
- А Самоварник у встречу попавсь: бегит-бегит к господскому дому, - смеялся Челыш, расправляя усы. - До исправника побег, собачий сын, а мы що зуспеем покантовать, Дуня.
- Пора кабак запирать, вот что! - не вытерпел, наконец, Илюшка, вызывающе поглядывая на кутивших разбойников. - Ступайте, откуда пришли…
- Вишь змееныш! - взбурил Окулко и ударил кулаком по стойке.