- Вам не дойти, - сказал старик детям. - Там дорогу теперь распустило, там земля густая, добрая, а дождь того гляди припустится…
Он надел свою шапку на голову Антошки и, согнувшись, касаясь руками земли, велел ребенку полезть к нему в кошелку за спиной, сидеть там и держаться. Антошка сейчас же забрался туда, и ему стало в кошелке мягко и хорошо.
- А куда ты понесешь-то его? - быстро спросила Наташа, готовясь изо всех сил вцепиться в лицо старика. - Тебе кто наказал его брать?
- Понесу к отцу-матери его, куда ж еще! - ответил дед. - На ваш колхоз. И тебя туда же.
Старик еще раз пригнулся, взял Наташу себе на руки и пошел под дождем по дороге в "Общую жизнь", унося на себе двоих детей.
- Ты не бойся, - сказала Наташа брату, удобно сидевшему в кошелке против нее. - Я за ним буду глядеть.
- Он не как ты, он сильный, - сказал сестре Антошка.
У старика надулись жилы на шее, он сгорбился, дождь и пот обмывали его тело и лицо, но он шел привычно и терпеливо по грязи и по воде.
Дети молчали, ожидая, когда увидят свою избу в колхозе. Наташа боялась про себя, что, может быть, их двор уже сгорел от молнии. Старик из сбереженья сил тоже ничего не говорил, лишь однажды он прошептал про себя:
- Спасибо - град не пошел. Он бывает с голубиное яйцо - побил бы детей.
Дождь лился мелкими частыми каплями; грозы уже не было. И вскоре Наташа увидела сквозь дождь прясло крайнего двора своего колхоза; здесь жили Чумиковы. Она не знала, что колхоз их так близко, и улыбнулась от радости. Значит, все было цело и пожара нет, а то бы люди бежали на пожар. А может быть, их дом уже сгорел и потух, - и Наташа опять загорюнилась.
Но вон ветла стоит, она растет около дома Наташи, она жива; вон соломенная крыша на ихней избе и труба с железным петушком… Наташа отвернула свое лицо от Антошки и осторожно вытерла его рукавом от дождя и слез.
Около отцовского двора Наташа спрыгнула на землю. Антошку же старик внес в кошелке за спиной в самые сени избы.
В горнице родителей Наташи, пережидая дождь, сидело много людей. Отец Наташи угощал их чаем с сеяным хлебом и наложил полную сахарницу колотого сахара. Здесь был председатель колхоза Егор Ефимович Проворотов, дедушка - муж бабушки, и незнакомый человек, неизвестно кто, ненужный кто-нибудь.
Мать Наташи раздела дочь и Антошку и дала им на смену сухую одежду, обещая, что больше никуда их в гости сроду не пустит. А старичок, выжав с себя немного воды в сенях, уже сидел за столом в горнице, пил чай и рассказывал, как было дело. Председатель колхоза Егор Ефимович его знал - старик из племхоза только что был у него нынче относительно быка.
- Как же так! - сказал Егор Ефимович, говоря отцу Наташи. - На дворе гроза, ливень, буря была, а ты детей в Панютино послал?
- Они ушли, еще вёдро было, - тихо ответил отец.
- А после вёдра враз буря нашла и гроза, - говорил Егор Ефимович, - а ребятишки могли не успеть добежать до Панютина. Вишь ты как! А мы сидим здесь второй час, балакаем, а ты и не вспомнил про девчонку с мальчишкой ни разу.
- Чего зря говорить! - с досадой ответил отец. - Не сталось с ними ничего, целыми пришли.
- Да это-то хоть так! - согласился председатель и поглядел на Антошку с Наташей, которые теперь стояли у притолоки и глядели на гостей, - им было сейчас опять хорошо жить. - И родной дед, старый долдон, - говорил председатель, - знает, что к нему внук со внучкой в гости пошли, так он сам по грозе к зятю чай пить пришел и сидит - не беспокоится…
Дедушка Наташи молчал, и все другие люди тоже.
- Я спозаранку сюда в кооператив явился, - промолвил дедушка. - Хотел крючок сазаний купить, и к вашему шорнику у меня дело было, мы с ним кумовья… А в нашей многолавке нет тебе никаких крючков - вся рыба в реке цела живет, а мои снасти никуда стали. Думал в вашем кооперативе поживиться.
- Дело прошлое, - мирно произнес Егор Ефимович. - Дай-ка мне назад документ в племхоз, что я тебе давеча дал, - и председатель протянул руку к отцу Наташи.
Отец несмело выдал председателю бумагу.
- Гляди, Ефимыч, бык племенной, с ним надо уметь, - сказал отец. - Аль и быка теперь не доверяешь, что мои ребятишки намокли?
- Пока нет, - ответил председатель, - не доверяю.
- Так кто ж тебе погонит-то? - интересовался отец. - В колхозе, кроме меня, едва ли кто отвечать за такое дело возьмется…
- А я вон с ним, может, слажусь, - указал председатель на старичка из племхоза, хлебавшего чай внакладку.
- Право твое, - согласился отец. - Ишь ты - какой бдительный! Иль заботу о малолетних кадрах почувствовал? Но бык - дело одно, а девчонка с мальчишкой - совсем другое.
- Верно, - произнес председатель, пряча документ к себе, прочитав его весь снова. - Ребятишки - дело непокупное, а бык не то, быка и второй раз можно за деньги купить…
- Ух ты, во, гляди-ко! - с радостью всей своей души сказал вдруг старичок из племхоза и, отодвинув блюдце, нечаянно бросил себе в рот еще кусочек сахару.
Он перестал пить чай и засмотрелся на председателя, рыжеватого крестьянина лет сорока пяти, медленно глядящего на свет серыми думающими глазами.
Наташе с Антошкой надоело слушать разговор, и они вышли на крыльцо.
Дождь еле-еле капал. Стало смирно и сумрачно кругом повсюду; листья деревьев и трав, уморившись, висели спящими до будущего утра. Лишь далеко-далеко, в чужих и темных полях, вспыхивали зарницы, точно это смежались глаза у усталой тучи.
- Давай опять завтра к бабке в гости пойдем, - сказал Антошка сестре. - Я не боюсь теперь. Я люблю грозу.
Наташа ничего не ответила брату. Ведь он еще маленький, измученный, и ругать его нельзя.
Мать отворила дверь и позвала своих детей есть. Она уже сварила для них картошку и полила ее сверху яйцами, а потом сметаной. Пусть дети растут и поправляются.
Корова
Серая степная корова черкасской породы жила одна в сарае. Этот сарай, сделанный из выкрашенных снаружи досок, стоял на маленьком дворе путевого железнодорожного сторожа. В сарае, рядом с дровами, сеном, просяной соломой и отжившими свой век домашними вещами - сундуком без крышки, прогоревшей самоварной трубой, одежной ветошью, стулом без ножек, - было место для ночлега коровы и для ее жизни в долгие зимы.
Днем и вечером к ней в гости приходил мальчик Вася Рубцов, сын хозяина, и гладил ее по шерсти около головы. Сегодня он тоже пришел.
- Корова, корова, - говорил он, потому что у коровы не было своего имени, и он называл ее, как было написано в книге для чтения. - Ты ведь корова!.. Ты не скучай, твой сын выздоровеет, его нынче отец назад приведет.
У коровы был теленок - бычок; он вчерашний день подавился чем-то, и у него стала идти изо рта слюна и желчь. Отец побоялся, что теленок падет, и повел его сегодня на станцию - показать ветеринару.
Корова смотрела вбок на мальчика и молчала, жуя давно иссохшую, замученную смертью былинку. Она всегда узнавала мальчика, он любил ее. Ему нравилось в корове все, что в ней было, - добрые теплые глаза, обведенные темными кругами, словно корова была постоянно утомлена или задумчива, рога, лоб и ее большое худое тело, которое было таким потому, что свою силу корова не собирала для себя в жир и в мясо, а отдавала ее в молоко и в работу. Мальчик поглядел еще на нежное, покойное вымя с маленькими осохшими сосками, откуда он кормился молоком, и потрогал крепкий короткий подгрудок и выступы сильных костей спереди.
Посмотрев немного на мальчика, корова нагнула голову и взяла из корыта нежадным ртом несколько былинок. Ей было некогда долго глядеть в сторону или отдыхать, она должна жевать беспрерывно, потому что молоко в ней рожалось тоже беспрерывно, а пища была худой, однообразной, и корове нужно с нею долго трудиться, чтобы напитаться.
Вася ушел из сарая. На дворе стояла осень. Вокруг дома путевого сторожа простирались ровные, пустые поля, отрожавшие и отшумевшие за лето и теперь выкошенные, заглохшие и скучные.
Сейчас начинались вечерние сумерки; небо, покрытое серой прохладной наволочью, уже смежалось тьмою; ветер, что весь день шевелил остья скошенных хлебов и голые кусты, омертвевшие на зиму, теперь сам улегся в тихих, низких местах земли и лишь еле-еле поскрипывал флюгаркой на печной трубе, начиная песнь осени.
Одноколейная линия железной дороги пролегла невдалеке от дома, возле палисадника, в котором в эту пору уже все посохло и поникло - и трава и цветы. Вася остерегался заходить в огорожу палисадника: он ему казался теперь кладбищем растений, которые он посадил и вывел на жизнь весной.
Мать зажгла лампу в доме и выставила сигнальный фонарь наружу, на скамейку.
- Скоро четыреста шестой пойдет, - сказала она сыну, - ты его проводи. Отца-то что-то не видать… Уж не загулял ли?
Отец ушел с теленком на станцию, за семь километров, еще с утра; он, наверно, сдал ветеринару теленка, а сам на станционном собрании сидит, либо пиво в буфете пьет, либо на консультацию по техминимуму пошел. А может быть, очередь на ветпункте большая и отец ожидает. Вася взял фонарь и сел на деревянную перекладину у переезда. Поезда еще не было слышно, и мальчик огорчился; ему некогда было сидеть тут и провожать поезда: ему пора было готовить уроки к завтрашнему дню и ложиться спать, а то утром надо рано подниматься. Он ходил в колхозную семилетку за пять километров от дома и учился там в четвертом классе.