- Алтеркэ, бедный мой, не надо думать глупость. Противный, кто колет в глаз, хороший - кто терпит свою боль, а самый лучший тот, кто выбьет глаза тем, кто хотел выколоть их тебе.
- А с кем я буду теперь играть? - спросил Алтеркэ.
- А ты думай, что у тебя есть много товарищей, - сказал отец и показал молотком во все углы кухни. - Вон Мойша, вон Соломончик, здесь Ривка, там Абрам Рыженький… Сиди и думай, что они тут с тобою, играй с ними в наши гвозди и подметки.
- А кто они? - спросил Алтеркэ.
- Тоже люди, - объяснил отец. - Ты выдумай их, каких хочешь, они всегда будут с тобою, когда тебе нужно, и они не выколют тебе глаза. Они все добрые и бедные, как мы.
Алтеркэ стал думать о рыжем Абраме, таком же мальчике, как он, и о Ривке, девочке меньше его, и он приучился играть с ними в уме и разговаривать.
Почти неподвижный и точно дремлющий, сидел теперь Алтеркэ на овчине около верстака своего отца и шептал слова про себя, живя воображением в кругу своих невидимых друзей, и он бросал сапожные гвозди на овчину, будто пуская корабли в плавание и совершая другое действие в таинственном и свободном мире.
Весною, уходя на базар для продажи своего товара отец пообещал Алтеркэ купить настоящих игрушек - кораблей, коней и солдат. Алтеркэ стал ожидать отца, а чтобы скорее прошло время, он уснул на полу на овчине.
Но отец его не вернулся более. Он продал товар на базаре, купил игрушек сыну, как обещал, и выпил вина в корчме, чтобы и себе получить удовольствие от жизни. Выйдя из корчмы, Моисей Цвирко увидел полицейского, который держал за воротник небольшого мальчика, немного более Алтеркэ, и время от времени бросал его от себя на прилавок галантерейной торговли и возвращал обратно, не отпуская из своей руки. Из-за прилавка кричал свои слова торгующий человек, сочувствуя полицейскому. Прилавок был устроен низко, так что ребенок мог попасть лицом в разложенный товар - в шпильки, в гребешки, спицы для вязанья, в монисты и различные предметы.
- Зачем так волноваться - вы глаза можете испортить ребенку! - сказал Моисей Цвирко полицейскому. - Если этот ребенок виноват, то, значит, вся Польша виновата!
Полицейский бросил мальчика головою о прилавок и бросился к сапожнику:
- По-твоему, Польша тоже вор, раз этот малый ворует?
Моисей Цвирко подумал и объяснил:
- Ну, может, и она немножко тоже, если мальчику нечего кушать: кто-нибудь украл же у него его пищу и счастье!
Полицейский схватил сапожника за рубашку на груди, но вдруг сразу оставил его и ударился затылком в прилавок, потому что Моисей Цвирко, толкнул полицейского в подбородок со страшною силой, в которую внезапно превратилось все его долгое мученическое терпение. На сапожника навалились торговцы и прохожие люди и связали его, чтобы он уцелел для наказания в тюрьме.
Алтеркэ проснулся вечером и не увидел отца. Всю ночь он пролежал в ожидании его, изредка беззвучно плача; он желал бы позвать какого-нибудь человека на помощь своему болящему горю, но не смел зашуметь во тьме, чтобы не помешать спать хозяевам в горнице хаты.
На другой день хозяйка проведала, что стало с отцом Алтеркэ, и велела мальчику уйти со двора.
Алтеркэ потрогал жестяную пуговицу, которой его штаны были соединены с полоской помочи, перекинутой через плечо, и ничего не мог сказать хозяйке; он думал о своем отце, и тоска по нем в его сердце была больше чем страх перед этой чужой большой женщиной.
- Ступай, ступай, - говорила хозяйка, - теперь лето, не замерзнешь, а добрых людей и кроме нас много, кто-нибудь накормит, с голоду не помрешь.
- А куда надо идти? - спросил Алтеркэ; он стоял босой на овчине и глядел на нее, ему жалко было, что овчина останется здесь одна жить без него, он привык к ней, и она немного пахла телом ушедшего отца, спавшего тут. - Я уйду, - сказал Алтеркэ. - А отец говорил - нас никто не ждет. Я пойду к отцу.
Большая хозяйка удивилась и осерчала:
- К какому отцу? Нет у тебя нынче никакого отца - он в тюрьму попал, больше ты его не увидишь - его либо там убьют, либо он сам помрет. А уж если ты дождешься его, так и сам тогда старый будешь.
- Я дождусь его, - согласился Алтеркэ, - я старый буду скоро…
- Нет уж, - сказала хозяйка, - иди старей, только не в моей хате… Пойди вон хоть на мельничный двор, там людская есть, туда мужики чуть не со всего воеводства приезжают - там ты сытей, чем у отца, прокормишься: все едят, и у всех остатки бывают…
- А верстак отца чей теперь будет? - спросил Алтеркэ. - Вон опорки лежат, кожа сыромятная два куска, молоток с гвоздями, лампа наша, в ней керосин…
- Ступай отсюда прочь, нахальный какой! - закричала хозяйка на Алтеркэ. - И так отец мне за квартиру два месяца не платил и борщ на ужин позавчера еще занимал - незнаемо уж который раз!
Алтеркэ ушел из чужой хаты как был, без шапки и босой.
Он увидел мельничный мощеный двор, что находится на въезде в Загуменное, на большой земляной дороге, которая уходила в дальние деревни.
Алтеркэ явился на двор и Стал посреди него; ему стало страшно от света солнца, от большого пространства, от того, что он весь тут в одном в своем теле под рубашкой, а вокруг него ему все незнакомо, один отец только его помнит, но отца больше нету.
В каменном сарае гудела паровая мельница; крестьяне-смольщики дремали в тени своих возов и ожидали своей очереди на помол зерна, а другие люди, батраки или прохожие, смотрели на маленького чужого мальчика, когда шли невдалеке, но не думали о нем: мало ли чего нет на свете, пусть будет еще один черноволосый кудрявый мальчик, он постоит здесь, а потом пропадет куда-нибудь.
Алтеркэ пошел в людскую; это была большая кухня, где одна старая кухарка стряпала пишу на мельничных рабочих и дворовых батраков; рабочие и батраки ночевали здесь же - на кухне либо в сенях и пристройке, и тут же они жили всю жизнь если были нужны, а потом умирали.
Кухарка-старуха спросила у Алтеркэ, чей он есть и надолго ли пришел в гости. Алтеркэ не знал, чей он есть, и сказал, что ничей, а пришел он сюда жить до старости лет, пока не придет за ним отец из тюрьмы
Старуха месила черное хлебное тесто в большой дежке на полу, она тяжко дышала от работы, и пот с ее лица капал в хлеб.
- Чтой-то ты долго гостить-то собрался у нас? - спросила старая женщина.
- Я недолго, - сказал Алтеркэ, - стану, как ты, тоже старым и уйду. Ты долго жила до старости?
- Да ну, где уж долго! - произнесла старуха, не отымая рук от работы. - Я и не упомнила, как прожила… Весь век от зари до зари батрачила, по ночам спала, а во сне чего упомнишь. Нам жить всю жизнь было некогда - то одно, то другое, - гляжу, а я уж старая.
- И я тоже хочу быть старым, давай я буду с тобой тесто месить, а потом печку топить, чтоб у нас было то одно, то другое, - попросился Алтеркэ.
- То не годится, - отказала кухарка. - У нас жить никому не дозволяют: наш пан лютый, он весь хлеб на порции сам считает, а у пана еще два сына, так те еще лише отца… На тебе ломоть, ступай по миру, ищи себе добра, а моего сердца не трожь… Чем я тебе помогу, я сама на чужом живу, вся сама не своя…
Старуха опустила тесто с рук, вытерла их о рушник и выдала Алтеркэ готовый ломоть хлеба. Алтеркэ взял хлеб и спрятал его себе за пазуху, чтобы подольше сберечь. Старуха посмотрела на чужого мальчика, в его черные внимательные глаза, чутко и осторожно глядящие на нее; он смотрел на старую женщину с интересом детства и беспомощностью ранней печали. Кухарка погладила голову Алтеркэ и проводила его из кухни:
- Ну иди, - сказала она. - Раз родился, проживешь!
Алтеркэ направился дальше по большому двору. В конце двора росли кусты и деревья, освещенные чистым солнцем. Алтеркэ любил траву и деревья, он всегда принюхивался к ним и думал, что они пахнут светлым небом и самим солнцем; он вышел в сад и сел на траву около тропинки, уводящей к дому, в котором жил, наверно, сам старый пан мельник. Алтеркэ видел отсюда только крыльцо богатого каменного дома, увитое синей травой, и высокую цинковую крышу.
Отдохнув, Алтеркэ вынул хлеб из-за пазухи и стал есть его, вспомнив, что он ел еще при отце и сейчас в первый раз ест без отца.
Босая женщина вышла из дома мельника с пустою корзиной и подошла к Алтеркэ.
- Сейчас паны молодые гулять выйдут, - сказала она, - уйди со двора, - и женщина пошла далее по своему делу.
А Алтеркэ остался на траве, не зная, куда ему уйти.
Два молодых пана сошли с крыльца. Они были одеты в белые штаны и рубашки и в белые башмаки, в руках они держали трости, чтобы баловаться, ими во время прогулки.
Смеясь и наслаждаясь шутками между собой, молодые паны миновали Алтеркэ и оглянулись на него.
- Смотри, - сказал один пан, - еврейчик сидит и ест хлеб.
- Это он ест наш людской хлеб, - сказал другой.
Они отошли, задумавшись, словно им сразу стало печально что чужой маленький человек сидит и ест хлеб.
Наевшись и собрав крошки, Алтеркэ пошел обратно, - идти ему было легче, чем сидеть и скучать по отцу, хотя неизвестно, куда ему нужно идти.
На дворе у мучного амбара сидели на площадке весов два молодых пана в белой одежде и с ними два дворовых сытых человека. Они весело потешались над прохожими людьми, которые занимались работой на дворе - таскали мешки на повозки, ходили на колодезь за водой или искали что-нибудь необходимое на земле - кому нужен был гвоздь, кому железка или веревочка. Молодые паны у каждого человека находили что-либо недостаточное и веселились по этому случаю.
Они подозвали к себе Алтеркэ.
- Мальчик, как тебя зовут? - спросили они.
- Алтеркэ, - сказал им Алтеркэ.