Ей было лет под шестьдесят, но она была еще бодра; приятное лицо ее выражало сильную тревогу. Огромная увязка ключей, висевшая на чистом, белом переднике, обозначала ее должность.
Мальчик, недовольный появлением ключницы, сказал:
- Что это вы? не видите, барин спит!
- Вижу, дурак! ты что не идешь, когда зовут? - шепотом возразила ключница.
- Как же я брошу чай?
- Когда велят, мужик ты, так иди!
Она с досадой выхватила у него поднос. Ложечка со звоном упала на пол. Собака заворчала и открыла глаза - в одно время с барином.
Барин потянулся, осмотрел комнату и остановил глаза на ключнице, которая, остолбенев от испугу, стояла неподвижно, с искаженным лицом.
Мальчик улыбался так же радостно, как несколько минут назад, когда бабочка обожгла крылья.
- Что вам нужно? - спросил барин с изумлением, которое ясно доказывало редкое появление ключницы в его комнате.
В ответ, задыхаясь от волнения, ключница произнесла: - Ах, сударь! - и лицо ее приняло такое отчаянное выражение, что встревоженный барин встал и быстро спросил:
- Что такое? не пожар ли? не ушибся ли кто?
- Ах, какое несчастье!
- Да что такое случилось? - с сердцем спросил барин.
- Извольте встать и выйти в сени. Ах, боже ты мой, боже ты мой!
- Как вы надоели с вашими восклицаниями!
И барин скорыми шагами пошел к двери; собака последовала за ним, потягиваясь и зевая; мальчик и ключница заключили шествие.
- Посвети! сюда пожалуйте! - говорила болезненным голосом ключница.
Мальчик взял свечу и пошел вперед. В темных сенях, в углу, стояла хорошо закутанная корзина, и тихий плач раздавался из нее.
- Что это? - спросил барин.
- Ах, кажись, ребенок! Боже, какой грех! какой грех!
- Как попал он сюда?
- Вот изволите видеть: я разливаю чай и слышу какой-то странный писк; думаю: верно, кошка забралась и мяукает. Отпустив чаю вашей милости, я думаю, дай пойду выгоню - кошку; вышла в сени да и говорю: брысь, проклятая! не идет; я отворила дверь - глядь: корзина; думаю: на что тут корзину поставили?
- Сейчас, что ли, вы услышали плач?
- Только вот чай вашей милости отпустила, да и думаю: выгоню проклятую кошку, ан глядь - корзина! я и думаю: верно, с угольями кто занес!
- А не видали ли вы в окно кого-нибудь?.. Ведь вы сидели у окна? - спросил барин.
- Когда я шла сюда, в сенях никого не было. А бог их знает, может и видела, как прошел кто, да думала свои…
Между тем любопытная собака обнюхивала корзину.
- Тубо Фингал! - закричал барин на собаку и, обратясь к ключнице, приказал внести корзину в комнату.
Незаметно и тихо в двери сеней и в окна глядела сотня глаз; беготня была страшная на дворе. Лакеи один за другим появлялись в комнату. Корзину развязали: в ней лежал только что родившийся ребенок, весь красный и сморщенный… Он вертел головкой и искал губами грудь, жалобно пища.
- Ах, владыко! какой здоровый ребенок! - в восторге вскрикнула ключница, вынув его из корзины.
При этом движении письмо упало на пол.
- Что это? письмо?
И барин указал головою на бумагу.
Множество рук протянулось; одна из них, огромного размера, подняла письмо и подала его барину; барин прочитал вслух:
"Всем, что для вас есть святого, заклинаю вас, призрите сироту. Он законнорожденный; но страшные обстоятельства заставляют мать просить вас заменить этому несчастному ребенку родителей. Я уверена, что он будет счастлив, если вы не отвергнете его. Об этом умоляет вас умирающая мать…
179*, августа 17".
Ключница внимательно слушала чтение, укачивая ребенка; она положила ему в ротик свой палец, и ребенок с жадностью сосал его. Окончив чтение, барин печально посмотрел на ребенка и сказал:
- Бедный, - что я буду с тобой делать?
- Призрите сироту! вам бог пошлет на его долю! - прослезясь, сказала ключница.
- Хорошо, хорошо… разумеется, не кину его.
- Посмотрите, какой славный мальчик! Есть хочет! - радостно сказала ключница, любуясь, как ребенок тормошил ее палец.
- Взять кормилицу, - сказал барин.
- А на рожке?.. право, я его славно выкормлю на рожке.
- Нет, что за вздор! Нет ли кого с грудным ребенком во дворе? пусть кормит двух.
- Матрену… у ней муж на днях умер, одна, как перст, с ребенком, плачет, сердечная! Вот ее и возьмем.
- Ну, пусть кормит… А если нет своих, так из чужой деревни нанять.
- Господи! как можно! - с испугом возразила ключница. - Да у нас, право, так много родят в дворне, что…
- Хорошо, - перебил ее барин, - распорядитесь поскорее; отдаю ребенка на ваши руки: смотрите за ним хорошенько, как за моим сыном.
Дворовые люди переглянулись; ключница обиделась.
- Как можно! - возразила она. - Как за вашим сыном?.. - Она остановилась и потом робко договорила: - Может статься, и неблагородный.
- Все равно, я вам приказываю! - строго сказал барин и пошел. - Пришлите мне чаю, только горячего, - прибавил он, приостановясь в дверях…
Вопросы, восклицания, оханья, аханья наполнили комнату. Ключница каждому порознь рассказывала с мельчайшими подробностями, как и что она думала.
Барин тоже с своей стороны на минуту задумался; он несколько раз читал письмо, и в лице его мелькали и сменялись мысли… Он напился чаю, выкурил трубку, походил, подумал, снова лег и стал читать. Собака уже спала по-прежнему, и скоро полная тишина воцарилась в комнате. Барин тоже задремал. Только огромная муха, неистово жужжа и стуча в стекло, нарушала тишину барского дома.
Часть первая
Глава I
Шутка
183* года, в августе, утром, часу в десятом, Каютин проснулся и почувствовал страшный холод. Члены его тряслись как в лихорадке, а зубы стучали. Он попробовал плотнее закутаться в халат, заменявший ему одеяло, закрыл даже голову: напрасно! Раскрыв голову, он стал думать о причине такого неестественного холода, продолжая дрожать всем телом. Вместе с ним дрожит, казалось ему, и вся комната; маленький столик перед кроватью танцует, а графин и стакан, поставленные на столике рядом, издают жалобные непрерывные звуки; ширмы, оклеенные бумагой, выгибаются и рокочут, беспрестанно угрожая обрушиться на продрогшего Каютина. И вместе с тем вокруг него такой шум и грохот, как будто экипажи едут не по улице, а в самой его комнате, тотчас за ширмами. Каютин сначала подумал, что ему так кажется со сна; но синие, окоченелые пальцы, которые он на минуту поднес к своим глазам и потом тотчас спрятал, будто обожженные, громко говорили противное.
"Ну, так у меня просто нервное расстройство", - подумал Каютин.
Но звонкий и явственный говор, раздавшийся в ту минуту за ширмами, прекратил его размышления; он весь обратился в слух.
- А ты купи веревочные да смажь ворванью - ей-ей сойдут за ременные! - говорил один голос.
- Оно так, голова, да, вишь, ременные-то нарядней будут, - кричал другой.
"Что за путаница?" - подумал Каютин.
- Рыба жива! - гаркнул вдруг резкий, отрывистый бас над самым его ухом, так громко и неожиданно, что Каютин вскочил на своей кровати и с минуту сидел, как ошеломленный.
- Ремни… веревки… живая рыба в моей комнате! - закричал он неистовым голосом.
- Стой, стой, стой! Где у те глаза-то? В кабаке пропил? Вишь, толстый пес, - сидишь, не видишь, на человека наехал…
- А ты не иди среди улицы… знай свой тротуар, французская сосулька!..
Такие речи продолжали оскорблять благородный слух Каютина, пока он наскоро одевался.
Жалкое зрелище представилось его глазам, когда он, дрожа и кутаясь как можно плотнее в халат, вышел из-за ширмы в свою комнату.
Надо признаться, что и вообще комната его не представляла великолепного зрелища… Стены ее, впрочем, когда-то были окрашены зеленой краской, а потолок расписан (такое уж убеждение господствует у наших домохозяев, что как бы ни была плоха и дешева квартира, но потолок непременно должен быть расписан); пол тоже когда-то был выкрашен. Письменный стол, несколько плетеных стульев, голландский диван, с которого, неизвестно почему, тотчас вскакивали с неприятным восклицанием все пробовавшие на него присесть, наконец известные ширмы, за которыми помещалась кровать хозяина, - вот вся мебель комнаты.
- Разбойник! - воскликнул молодой человек, окинув глазами свою комнату.
Он остановился среди пола, с поникшей головой, в глубоком раздумьи.
Каютин был очень хорош собой; но, взглянув на него в ту минуту, трудно было не расхохотаться: так плачевна была его фигура!
- А я думал, - продолжал Каютин после долгого молчания, - что он шутит! Вот тебе и шутки!
И он подошел к единственному окну своей квартиры. Осенний утренний ветер, покачнув старую запыленную герань и зашелестев листьями золотого дерева, пахнул ему в грудь таким резким, свежим холодом, что не было уже никакого сомнения в горькой действительности: рама выставлена!..