- Вы могли бы помочь нам и с другой стороны. - Полковник пустил пробный шар. - Полагаю, вы могли бы надзирать за делами в Зангезуре… в интересах Отечества…
- Надзирать? За кем?
- За нами!
- Позвольте… - Николай Николаевич встал, похолодев от страха и кляня себя за то, что, видимо, выдал себя, однако, пытаясь сохранить невозмутимый вид:
- Откуда у вас столь неуместные подозрения, господин полковник?
- Какие подозрения, помилуйте… - отозвался тот. - Я хочу только сказать, что вы, с вашей завидной любознательностью, можете держать в поле зрения все наши действия и распоряжения заодно с нашими скромными соображениями…
Николай Николаевич заколебался было, но решил, - будь что будет, - взять высокомерный тон, вспомнив о своей ответственности за порядок в этом краю. Он "приубавил пару": - Я сам, сколь ни мал мой чин, всегда готов умереть за это.
Полковник убедился окончательно в подлинной миссии сего "обычного" офицера. И потому ответил обезоруживающе осторожно:
- Верно. Каждый мыслящий военачальник, как и вы, должен считать себя солдатом Отечества.
- А вам не кажется, что вы допускаете неуместную иронию?
- С чего вы взяли?
- Я не военачальник. Я всего-навсего казачий офицер.
- Во всяком случае, в будущих возможных военных действиях в Зангезуре против гачагов вы вполне можете взять на себя командование.
Капитан смекнул, что начальник уезда умышленно преувеличивает его возможности, намекая на чрезвычайные полномочия и заставляя раскрыть карты.
Он попытался выправить положение, убеждая начальника уезда в том, что не собирается посягать на его права и вмешиваться в его дела:
- По-моему, вы, господин полковник, человек вполне надежный. Его превосходительство, наместник Кавказа, вас прекрасно рекомендовал.
- Меня? Меня разве что гянджинский генерал-губернатор знает…
- Вы - на хорошем счету, - не сдавался капитан. - Кроме того, к вам благоволит и сам министр внутренних дел. Что касается меня, сами посудите, какая дистанция, сколько ступеней отделяют меня от вас!
Сергей Александрович смерил собеседника насмешливым взглядом.
- Должно быть, при всех моих, известных вам связях, за вами все-таки не угнаться. И вы, мой друг, уведомили высшие власти о происходящих в уезде событиях, не так ли?
- В интересах империи такие уведомления не только допустимы, но и необходимы! - заметил спесивый служака. Он вменял в вину полковнику пассивность и нерешительность в отношении движения Наби - Хаджар. И, покинув кабинет, вернувшись к себе, сразу взялся за перо и стал выводить на бумаге то, что услышал, узнал и уразумел.
И следом за новыми песнями, сложенными в честь Наби и Хаджар, отправил секретной почтой депешу в Петербург на высочайшее имя.
Глава одиннадцатая
Говорят, земля слухом полнится.
Весть о том, что офицер оскорбил Хаджар презрительным словом "кара пишик", каким-то образом дошла до арестантов. Это сообщил надзиратель Карапет, втайне сочувствующий гачагам, и, при случае, передававший узнице кое-какие припасы. Среди узников возникли возмущение и ропот. Оскорбительное обращение с единственной узницей, женщиной, томившейся в одиночке, вызвало взрыв их негодования. В гёрусском каземате никогда не было узницы-женщины. В здешних краях, в народе, это считалось позором и срамом - допустить, чтобы женщину увели чужие люди, а тем более, заточили в неволю.
Правда, зангезурские мусульманки испокон веку не знали, что такое чадра. Большинство из них, что называется сызмальства, росли в седле, судили-рядили, вершили дела на равной ноге с аксакалами, умудренные опытом почитались за наставниц. И то, что Хаджар, выросшая на такой почве, стала отважной воительницей, сражалась плечом к плечу с Гачагом Наби, преисполняло гордостью сердца зангезурских женщин. Они гордились своей землячкой - "львицей". Все наслышались о ее выдержке, отваге в бою, о том, как она разит врагов. Все знали, что бьет она их из ружья без промаха, ей в волосок попасть - раз плюнуть, а ее молодецкий клич птицу на лету собьет. Взметнется в седло, помчалась, глядишь, бурка взвилась, точно два крыла выросли за спиной, буйные черные пряди вихрь подхватил. Ни дать ни взять, орлица, невиданная, несказанная. Многие из гёрусских узников видывали ее в деле - какой она стрелок, какая наездница. И теперь они согласились бы скорее на смерть пойти, чем стерпеть обиду, нанесенную беззащитной-безоружной Хаджар.
Презрительная кличка, адресованная ей, как бы касалась всех жен и дочерей узников, задевала достоинство всех зангезурских женщин. Надо же так обнаглеть, так распоясаться, чтобы куражиться и за стенами каземата, и тут глумиться! Схватить посетителя с передачей и выставить вон! Соваться в камеру к женщине и оскорбить ее! Поедом ела, грызла узников ярость. Ропот рос, гремели цепи, все громче и громче, и грохот их разносился по каземату, эхом отзывался в горах.
Железный звон волнами плыл, - выплывал на волю, терзал слух надзирателей, охранников, солдат и казаков, оцепивших каземат.
И Николай Николаевич, слушая оглушительный красноречивый звон, хмурился и мрачнел, свирепо накручивая кончики усов на палец.
- Какая наглость! Вроде мы им нипочем. Здесь, в государевой тюрьме, позволять себе такие дикие выходки! И не соображать, что поднимать голову в тюрьме, чинить беспорядки - это так просто с рук не сойдет! - ярился он. - Да мы вас в бараний рог согнем! Все спалим, под пушки - и сметем! Коли надо, и горы своротим, с землей сровняем! И никому тогда не упрятаться! Леса вырубим под корень - в прятки с нами не будут играть. С империей шутки плохи! - офицер стискивал кулаки, охваченный неописуемым гневом. - Ну и музыку закатили! На кандалах! А песня все та же - разбойничья. Ишь, разошлись…
Николай Николаевич подождал, послушал кандальную "музыку" и снова продолжал брюзжать - бранить себя.
- Ах, голь проклятая! Да вы благословляйте судьбу, что мы такие милосердные, а то бы вам всыпали по первое число! И вас, басурманов, и православных не пощадили бы, если кто вам подпевает!
Подходя к воротам каземата, он обнажил шашку и во всю глотку заорал на начальника тюрьмы, вышедшего навстречу:
- Немедленно прекратить этот шум!
- Позвольте заметить, что вы сами и всполошили их.
- Всполошил или нет - мое дело! Я требую - прекратить это безобразие! Пре-кра-тить! Прекратить этот кандальный скандал! Заткните им глотки!
- А мы, господин капитан, согласно распорядку, подчиняемся не вам, а начальнику уезда.
- Я приказываю! Прекратить этот шум! Пусть в каземате воцарится тишина, кладбищенская тишина! - орал царский "посланник". - Уж мы найдем управу на злоумышленников, на строптивцев! Мы заткнем им рты.
Начальнику тюрьмы этот горлопан надоел.
- Это было бы самоуправством. Это… беззаконие.
- Закон, закон! - у Николая Николаевича, казалось, глаза выскочат из орбит. - Что вы мне законом тычете! Для вас закон, что дышло, куда повернул туда и вышло!
- А для вас? - парировал начальник тюрьмы. - Вы-то с какой стати всю тюрьму всколыхнули?
- Я просто назвал разбойницу своим именем! - Они продолжали препираться в тесном кабинете начальника тюрьмы. Распаренный, взмыленный есаул отирал платком' лицо и шею. - "Кара пишик", - "Черная кошка" - он заколыхался от смеха. - Ну, пусть не черная, а белая! Что вы, как мыши, перепугались! Или вы боитесь мести Наби? То-то и хвост поджали, а?
- Вы не смеете оскорблять! Мы - при исполнении служебных обязанностей, - не выдержал начальник.
- Ах, так! Да вам надо всыпать еще, сукины сыны! - С этими словами капитан схватил начальника за грудки, потряс что было силы. - Вам дали государственный мундир, жалованье, чтоб вы служили отечеству, а не разбойницу выгораживали! Начальник, резко отстранив есаула, выпятил грудь:
- Служим, как подобает!
- Оно и видно! Во-он, ваша служба - каземат вверх дном перевернули!
- Тут уж ничего не попишешь: заключенные есть заключенные. Дальше их некуда девать.
- Есть куда!
- Куда же, позвольте спросить?
- В расход! К стенке! Да я могу и сам, собственноручно, если угодно! Вот в этом дворе!
- За такое… За такое начальство по голове не погладит!
- Ты так думаешь, усатый кот?
Начальник тюрьмы побледнел. Слышал он разное о капитане Кудейкине и потому держал до поры язык за зубами. Но такого оскорбления старый служака вынести не мог. Он посмотрел обидчику в лицо и медленно, сквозь зубы, процедил:
- Ты сам и есть… кот… а еще вернее, скот…
- Я?! - взревел тот, взбешенный неслыханной дерзостью, кинулся к начальнику каземата, сорвал с него погоны и швырнул под ноги. Все произошло в мгновение ока, и капитан, уже выскочив за порог, орал казакам:
- Окружить каземат! Арестовать начальника! Немедленно сообщить полковнику! Пусть сам немедленно пожалует сюда, полюбуется на этот… вертеп!
Звон цепей, доносившийся из камер, нарастал, и вдруг, перекрывая железный лязг, взвилась песнь, и среди хриплых, надсадных голосов выделялся высокий фальцет Лейсана.
И Хаджар, услышав родную песню, воспряла духом, вот уже и сама подхватила ее, взлетел звонкий женский голос в грубом хоре мужских голосов, все пронзительнее наливаясь щемящей болью, и постепенно перекрывая другие, утихающие, уступающие, и уже весь каземат внимал одной поющей.