Глава восемьдесят первая
Путь, приведший бывших студентов в Зангезур, начинался далеко отсюда, на берегах северной русской реки, закованной в гранит. Начинался он со студенческих ожесточенных и страстных споров о справедливом миропорядке, о "звезде пленительного счастья", о декабристах, петрашевцах, народовольцах… Путь этот начинался за чаепитиями, в старом петербургском доме, принадлежавшем опальной княжеской фамилии, которая не однажды вызывала монаршее неудовольствие и гнев. Молодые студенты из Грузии, решившие посвятить себя "служению музам", здесь, в Петербурге, невольно оказались в кипящем водовороте "брожения умов".
На одной из студенческих вечеринок они сошлись с Людмилой и ее другом Андреем, которые учились в университете, на филологическом. Людмила Семенова была внучкой опального князя, окончившего свои дни в далекой ссылке. Дом остался за старой сердобольной княгиней, жившей воспоминаниями о бурной неласковой судьбе, порой ворчавшей на молодых за вольнодумную блажь, "втемяшившуюся" в их горячие головы, что, однако, не мешало ей с сочувственным интересом относиться к их литературным увлечениям.
Споря до хрипоты, мечтая о путях сокрушения деспотии, молодые "вольтерьянцы", как их окрестила старая хозяйка, подчас доходили до полного сумбура и разлада в мнениях. В их распаленных тирадах то и дело мелькали слова: "пропаганда", "террор", "программа", и подобные "опасные штуки".
Но при всех наивных и пылких крайностях, их объединяла совершенно бескорыстная, страстная искренная жажда помочь больной стране и, будь в их силах, всему роду человеческому избавиться от ненавистных пут всемирной тирании.
Их маленький кружок сходился в необходимости совместной борьбы. Здесь тон задавал Андрей не в пример друзьям-кавказцам, хладнокровный и сдержанный, впрочем, хладнокровие не исключало застенчивое нежное чувство, которое он питал к Людмиле.
В доме у Пелагеи Прокофьевны сохранилась старинная библиотека, которой хозяйка разрешала пользоваться, с условием не передавать в третьи руки, - среди этих книг можно было найти немало любопытных и поучительных.
Друзья зачитывались поэтами-декабристами, восторгались вольнодумными пушкинскими стихами, особенно, посланиями Одоевскому и Чаадаеву.
Они чувствовали зреющие в недрах общества, в гуще народа, в среде просвещенной и честной России силы, сотрясающие устои империи.
Они искали точку приложения в этой борьбе, разворачивающейся тайно и явно, в подпольных союзах и в открытых выступлениях.
"Что делать?" - этот вопрос вставал перед ними со всей неумолимой неотложностью.
"Бороться". Но как, какими силами и средствами?.. Борьба шла где-то рядом, вокруг, по всей стране, ее вели люди настоящего действия.
Что могли сделать они, горстка студентов, ведущих горячие, но, в общем-то отвлеченные споры?
Они наивно и пылко мечтали о своем часе, рассчитывая присоединиться к вооруженному восстанию, независимо от того, где оно произойдет. И, при всей наивности своего желания, они начинали понимать, что бомбы, покушения, террор не способны привести к коренному переустройству.
Андрей, ссылаясь на пример французской коммуны, мечтал о сокрушении "российских бастилий".
- Верно, - подхватывал, зажигаясь, Гоги, - Наше место - на баррикадах!
- А где они, твои баррикады? - вздыхала Людмила.
- Будут! Обязательно будут! И тогда… "Темницы рухнут и свобода вас примет радостно у входа…"
- "… И братья меч вам отдадут", - договаривал Андрей, мягко улыбаясь и все понимали, что желаемое от действительного отделяет еще огромная дистанция…
- По-моему, теперь слово за Кавказом! - убежденно продолжал Гоги, ничуть не смущаясь от дружеского подтрунивания. - Шейха Шамиля вспомните, сколько лет бился с царем!
- Верно… Но трон стоит…
- Свалится! Вот увидите!
- Ясно одно, - заключал Андрей, - буря назревает. Здесь Гоги прав. И мы должны искать связи с теми, кто плывет навстречу буре… Где бы она ни разразилась…
- Правильно! Народы разные, а враг у нас один. И здесь, и на Кавказе… Кстати, друзья, вы знаете, что у нас появилась "Орлеанская дева"?
- Эх, Гоги, ты без шуток не можешь, - пожурила Людмила.
- Я - серьезно. Слышали про гачагов?
- Нет…
- Ну, это как абреки, только абрек обычно - одиночка, а у гачагов дружина. Так вот, в горах Зангезурского уезда, Эриванской губернии, у самой границы - гачаги властям житья не дают. И среди них - женщина, крестьянская дочь… Хаджар…
- Откуда это тебе известно? - недоверчиво щурила голубые глаза Людмила.
- Гоги все знает, - усмехался грузинский друг. - Вы только представьте себе: мусульманка сбросила чадру и взялась за оружие! Против царя восстала. Ну, чем не Жанна Д'Арк? Я же сказал вам: слово теперь за Кавказом…
- И правда, Гоги. - Скептически настроенная Людмила мечтательно вздыхала. Ваш Кавказ - в сущности, загадка…
- Загадка - не то слово, - с гордостью возражал Гоги. - Волшебный край! Недаром же Пушкин, Лермонтов и сколько еще поэтов были очарованы им.
И Гоги принимался декламировать с воодушевлением:
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О нежные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз;
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ…
У Гоги недостатка в примерах не было.
- А как наша "христианка"? - Людмила переводила испытующий взгляд на Тамару. - Как ты смотришь на движение гачагов?
- Как я - так и она, - опережал ответ неуемный Гоги.
- Я?.. Мое место там, где Гоги, - вспыхивала Тамара и смущенно добавляла: Честно говоря, я не представляю, как я могу стрелять… убивать…
- Ясно… - разочарованно вздыхала Людмила. - Ты - против кровопролития…
- Не знаю. Я сама себя еще не знаю… Но я считаю - надо помогать всем, кто борется за правое дело.
- Помогать - но как? - не отставала решительная Людмила.
- Всем… Всем, чем можно.
- С оружием в руках?
- Если придется…
Андрей укоризненно косился на подругу. Но Людмилу не так-то просто было унять:
- А за помощь - могут и подстрелить…
- "Суждены нам благие порывы", - грустно вздыхал Гоги.
- Ты говорил вот о кавказской женщине… И у нас были воительницы… Против Наполеона сражались… - И Людмила рассказала о храбрых русских женщинах, о декабристских женах.
… Вскоре Гоги с Тамарой пришлось расстаться и с друзьями, и с Петербургом; их исключили из академии без права поступления в другие учебные заведения. Наверное, донес кто-то об их горячих речах.
Глава восемьдесят вторая
В доме старой княгини остались кавказские этюды, которые Гоги подарил петербургским друзьям.
Андрей и Людмила любовались акварельными пейзажами, портретами, зарисовками, из которых представал далекий край, первозданная стихия диких гор, ущелья, где "мчится Арагва в тенистых брегах", мужские и женские образы, гордые, сильные люди… На этих, еще быть может, несовершенных созданиях лежала печать дарования и истинного вдохновения, и друзья сокрушались при мысли о прерванной стезе, которая обещала рождение двух незаурядных художников.
Пелагея Прокофьевна, разделившая с мужем тяжкие невзгоды сибирской ссылки, похоронившая ссыльного князя там и на склоне дней вернувшаяся в покинутый очаг, разделяла восхищение внучки и ее друга. Просвещенная женщина, выросшая в атмосфере пристрастия к искусствам, видела в даровитости молодых гостей с Кавказа знак даровитости их народа. Расхожее представление о диком крае, темных, необузданных людях, насаждавшееся и официальной литературой, уже изрядно расшатанное и опрокинутое доблестным духовным примером многих сынов кавказских народов и с другой стороны, пристальными, глубокими и правдивыми свидетельствами передовой российской литературы и науки, не могло помешать Пелагее Прокофьевне составить свое непредвзятое представление о кавказцах.
Прислушиваясь к разговорам и спорам кавказских друзей Людмилы и Андрея, она убеждалась в благородном бескорыстии их молодых порывов, их мечты о временах, о том, "когда народы в великую семью соединятся".
С интересом старая княгиня узнала и об удивительном свойстве многоязыкого края, где народы, живущие по соседству, самым естественным образом, в обиходном общении постигали язык друг друга. Они приобщались к, языку соседей сызмальства, в детских играх, в будничной жизни, в общих заботах и трудах…
Людмила и Андрей, воодушевленные примером российских подвижников-собирателей, не без влияния народнических идей, всерьез увлеклись фольклором народов Востока, мечтая представить их читающей публике и споспешествовать развитию благослонного интереса к народам окраин…
Гоги и Тамара рассказали им о легендарном кавказском певце - ашыге Саят-Нова, творившем, помимо родного армянского, и на грузинском, и на "мусульманском", то есть азербайджанском языке. Им удалось раздобыть некоторые образцы творчества этого народного певца в переводе. Особенно заинтересовало их стихотворение, написанное на "мусульманском" языке и посвященное прекрасной неведомой Алагез.
Перейму печаль и беду твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня…
Смоляную косу расплету твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня!
Пелагея Прокофьевна светлела лицом, слушая этот "восточный мадригал" и просила прочитать что-нибудь еще…
Вскоре молодые "вольтерьянцы" удивили старую княгиню еще одним "новооткрытым" поэтом Молла Панах Вагифом, и если Саят-Нова вдохновенно воспевал "мусульманку" Алагез, то его современник Вагиф - христианскую красавицу.