Уже сгустились сумерки, и Наби подает знак рукой. Ворочаются, скачут на гривастых гребнях павшие деревья, с диким ревом несется бурный, смутно сереющий во мраке поток, хищно грабастая и когтя берега, и Наби направляет Бозата в прорву… Следом и она, Хаджар на своем гнедом, и остальные удальцы, три десятка или более. И вот уже лошади, прядая ушами, отфыркиваясь, вскинув морды, плывут бок-о-бок. Первыми на левый, северный берег выбрались они, Наби и Хаджар. Еще с них стекала вода, еще не успели оправиться и оглядеться, как в ночи, перекрывая гул реки, громыхнуло. Царские солдаты подняли пальбу. Наби выстрелил на скаку в темноту, туда, откуда донеслась пальба, еще и еще… Хаджар рядом, не отстает. Топот копыт - свои. Гачагские пули против царского свинца… Отряд, отстреливаясь, уходил. Не рассеивались кто куда, а держались за вожаком своим. На стороне стражников вдруг все стихло. Наби на всем скаку осадил коня, пропустил вперед гачагов, и снова разрядил айналы навскидку назад… Пальба вдогонку прервалась. Отъехали далеко, поехали рысцой. Наби и Хаджар - рядом.
- Ну что, дочь Ханали?
- Что, сын Ало?
- Все ли целы-невредимы? Не ранило ли, не убило ли кого? - Пронесло… Пересчитала, все целы.
Наби рванул поводья, помчал разгоряченного Бозата, и Хаджар пустила гнедого вскачь. В ночи блеснула вода - здесь две реки-горянки, как сестры, обнялись. Хакарчай и Баргюшад. Двинулись вверх по ущелью норовистой Баргюшад, тягавшейся с самим грозным Араксом. Изрядный путь прошли, прежде чем Наби повернул в сторону местечка Сараллы-Софулу, хлестнул по крупу серого. Бозат, с налитыми кровью глазами, распаленный недавней перестрелкой, взмыл, как на крыльях. Наби громко окликнул товарищей.
- Мехти! Тундж! Вели!.. Исмаил!.. Времени прошло уже немало.
Солдаты, убрав из камышей раненых и убитых в перестрелке, двинулись было в погоню, но не тут-то было, гачагов и след простыл…
Гачаги далеко оторвались от них. Уже можно и перевести дух. Засветло добрались до Сараллы-Софулу. И там - свои люди. Встретили-приветили, баранов круторогих в честь приезда зарезали, огонь развели. Гачаги, усталые и голодные, наелись досыта, повеселели.
А уже летели депеши по всему уезду, по губерниям, - отряд Гачага Наби перешел через границу. Официальные власти честили персидских сарбазов, снова проворонивших разбойников, винили их в понесенных потерях. А то ведь не шутка - перейти в половодье Араке, да еще кое-кого уложить из стражи, а у самих никакого урона. Верно, тут не обошлись без всевышнего и всемилосердного. Аллахом, должно быть, и ниспослан в юдоль скорбей Гачаг Наби, чтобы отомстить кровопийцам-мучителям, чтобы казенной власти дать по рукам. Ну, пусть не сживет со свету все зло и беды, так хоть время от времени огнем их будет жечь, о каре небесной и страхе перед творцом напомнит!
После привала в Сараллы-Софулу отряд двинулся через лесистую пойму в горы, за пограничный Кафан.
А там - передохнули, переночевали в доме Аллахверди, затерявшемся в глухом лесу, у того самого Аллахверди, что теперь передачу в каземат для Хаджар приносил. Дальше путь лежал к эйлагам Салварты, а там скотоводы "терекеме", узнав, какие гости к ним пожаловали, устроили празднество… Взвились звуки зурны-балабана до самых белых облаков, и облака тронулись, стаей поплыли в танце. И полились песни во славу Наби и Хаджар, и разгорелось веселье. Взялись за руки удальцы-молодцы, в хороводе - яллы заплясали, закружились. И наездники лихие пустили коней во весь опор: кто кого обскачет. Летят по зеленому лугу, и первая - Хаджар. И возгордился Наби за свою подругу удалую, залюбовался, не мог удержаться от восторга во всеуслышание, хотя и обычай не велит прилюдно хвалить жену: "Ай да Хаджар, ай да молодец!" Нарадоваться не может. А больше всех девушки рады - вот какая у нас Хаджар, мужчин за пояс заткнула, всех ловчее, всех смелее, загорелись прямо! И сами - в седло, а ну давай, удальцы, потягаемся…
Глава тридцать первая
Да, не мог унять Наби - на миру, на пиру - гордости своей за боевую подругу, спутницу жизни, хоть уже и косились на него аксакалы: что ты, мол, никак не нахвалишься, негоже мужчине… Но что поделать, как не восхищаться этой красой несказанной, этой неженской удалью. Глаз не оторвешь, все этой женщине природой отпущено, все в ней совершенно и безупречно… Даром, что гачаг, - загляденье одно, любо-дорого смотреть. И молодые девушки любуются во все глаза - нам бы такую красоту и отвагу… А Хаджар разгорячилась, щеки зарделись, похорошела еще больше, глаза пылают. И этот огонь обжигал-опалял Наби…
… Темно в камере, мрачно, жестко и холодно на рогоже сидеть, а перед глазами - далекий эйлаг и веселое гулянье. В разгар веселья, вспоминает Хаджар, вдруг гачаг прискакал на взмыленном коне.
- Наби, собирай людей, беда! - кричит. - Войско внизу, тьма целая войска!
Прервалось веселье.
Наби подал знак своим людям. В мгновение ока все были в седле. Взбили копыта траву, взмыли гачаги, летят - не догнать, в горы. За скалистым перевалом Наби осадил коня, спешился, Хаджар подъехала:
- Что ты надумал, Наби?
- Тут и закрепимся. В скалах. Выманим войска на эту вот крутизну и…
Хаджар белозубо улыбнулась, а в глазах тревога:
- А может, не надо? Как Кёроглу учил?
Лицо Наби вспыхнуло, погасла улыбка Он крепко сжал ее запястье.
- Нет, Хаджар, на сей раз Гачаг Наби по-своему должен решить. Своим умом! Как ни крути-верти, а ударить надо. Грудь в грудь, лицом к лицу. А за меня не тревожься. Пусть только сунутся, я их из этой винтовки по одному переклюю!
- Эх, Наби, зря ты распалился, - журила Хаджар. - А патроны расстреляешь что тогда?
- Вот патронташ! Вот еще хурджин - полтыщи штук. Пусть зангезурцы полюбуются, как Наби из айналы бьет!
Хаджар покачала головой, хорохоришься, мол, - с улыбкой ласковой вразумить пытается:
- Что ж, думаешь, по пуле - на каждого?
- Это накладно будет. На пару конных - по патрону.
- А на пеших?
- Тратиться не буду. Пощажу.
- Я останусь с тобой!
- Ты уходи к нашим - вот по этой тропе. Цепью рассыпаться надо по гребню.
- Не уйду! - отрезала Хаджар, соскочила с гнедого и - за Наби. За скалистым выступом затаилась. - Ты с той стороны, а я - с этой. Если уж биться, то сообща. - Опять улыбнулась. - Поглядим еще, кто их больше уложит.
Наби видел, ее не отговорить. Отвел Бозата в укрытие между скалами, привязал к островерхому валуну, узду закинул на луку седла, снял тяжеленный хурджин, крепко-накрепко притороченный к седлу, и поделил поровну патроны с ней. И у обоих винтовки - айналы! И едва они приладились, изготовились к бою, как показались передние конники врага, скачут по склону.
Наби прильнул грудью к покатому валуну и повернулся к Хаджар, поодаль замершей за плоской скалой.
- Что прикажешь, голубка моя?
- Начнем!
- Тогда - гляди!
Молодецкий клич опередил грохот выстрела. В рядах врагов - замешательство. И началось! Метко бьет Наби, Хаджар - не отстает. И остальные поближе к ним подались. Градом летят пули - снизу - по гачагам, сверху - по наступающим. Даже пушки подкатили - скалы содрогнулись, раскалываются, глыбы вниз громыхают по крутым стремнинам горы Арафиса… Дым и пыль взметнулись, пороховая гарь заволокла небо, затмила солнце. Грянул бой. Изрядно потрепали тогда гачаги ряды царских войск. Многие полегли у подножья горы. И вот уже неприятель пошел на попятный, повернул назад. Выстояли!
Наби, ликуя, смотрел в бинокль на отступающих и громовым голосом крикнул вдогонку:
- Ступайте, ступайте! Скажите вашему падишаху, что Наби вызывает его самого на бой!
Куда там - никто и не оглянулся.
А Гачаг уже готов ринуться в погоню.
- Стой, Наби! - остановил его повелительно тревожный окрик Хаджар.
Наби оглянулся.
- Вернись назад! - повторила Хаджар. Наби одумался, вернулся в свой каменный окоп, усеянный стреляными гильзами, пропахший пороховым дымом.
Отряд двинулся дальше в горы, в сторону Ганлы-гёля - "кровавого озера", переменив арену боевых действий.
А там, в нахичеванских краях, прослышав весть о появлении гачагов, куда-то смылись есаулы, и приехавшие в горы обиралы - сборщики. И снова в честь славного боя на Арафисе зазвучала зурна, загремели барабаны - давулы и полились песни величальные. И угощали гачагов, как подобает, костры развели из дубовых дров, что привозили из дальних лесов на лошадях. И эхом отозвались песни в горах окрест Ганлы-гёля…
А после - отдых.
Кто из гачагов седло ладит, кто поводья разорванные шилом и суровьем зашивает, кто ружье чистит-смазывает. А одежду исподнюю всю - в огонь, обнова нашлась на всех, - и чарыхи, и джорабы шерстяные… Да и бороды не грех подстричь. Появились и новобранцы - в гачаги хотят. Проверили каждого, кто таков, кто ружьем владеет. А иной раз, если что не так, доверия не внушает, отказывали, да без обиды, крутого слова. Кое-кто и подарки-гостинцы приносил. Седые горянки Хаджар одежду подарили, загляденье одно! Принесли в цветастом, расшитом золотом свертке платье узорчатое, тоже золотом расшитое.
- Вот тебе, Хаджар, носи на здоровье!
Хаджар, как обычно, в мужской одежде, подобающей гачагу, в папахе, не могла утаить смущенной радости, улыбнулась, покачала головой.
- Где уж мне, по горам, по долам, да в таком наряде?
- Хоть на денечек надень, гордость и слава ты наша, дочь Ханали! - в один голос просили, не отставали седые женщины.
Хаджар с учтивой благодарностью ответила:
- А как посмотрит Наби на то, что я вот в таком платье красуюсь?