Та встревожилась:
- Куда ты собрался?
- Надо в Гёрус.
- К добру ли?
- Проклятье лиху! - отделался Томас обычным присловием, не объясняя цель своего поспешного ухода, и вернулся к Аллахверди. Тот показал, как стоит охрана: смотри, мол, в оба, не плошай, - разузнай, что да как. Лучше бы, конечно, снестись с каким нибудь надзирателем-армянином, на которого можно положиться… А ежели не удастся - Лейсан из Хаджилы может помочь.
Да, без Хаджар Наби туго приходилось. Она окрыляла Наби и его удалых воинов, она воодушевляла их! Без нее Наби не был бы столь бесстрашен! Не мог бы водить преследователей за нос, выходить из боев целым-невредимым, приводя в бешенство власть имущих в Иране-Туране, восхищая народных ашыгов, сказителей, в чьих песнях их превозносили до небес…
И если первым героем в этом живом дастане был Гачаг Наби, то душой его была Гачаг Хаджар!
И подобно тому, как душа сказочных великанов - дивов таилась в сокровенном стеклянном сосуде, так и воинский дух повстанцев воплощался в Хаджар. И ее заточение в каземате было как бы моральным арестом для всех других.
И как плоть не может жить без духа, так и борьба не могла обойтись без Хаджар! Должны же они разорвать это злое кольцо! Либо жизнь в бесчестьи, либо славная смерть! Иного пути не было!
В окопе ли Хаджар, разит ли врага Хаджар - отпор и отважный удар! Нет Хаджар в строю - нет былого пыла в бою!.. И уже не так грозно звучит громовой клич Гачага Наби!..
Сын Ало, сын "Алова" - как многие называли его, - сын Огня, глядишь, не так уж и горяч, не вспыхнет, не заполыхает… И не взыграет кровь, не захлестнет сына Ало упоение отваги, музыка боя! Увы, и отряд сник, и не так бьется с вражьей силой, и, может, уже кое-кто готов на попятный пойти. Чувствуется, чего-то не хватает отряду, что-то надломилось в людях. Без Хаджар поубавилось пыла. Верно, никто из удальцов виду не показывал, не раскисал, не хотел мириться с тем, что Хаджар томилась в каземате. А все ж внутри, подспудно не могли не угадывать охлаждение и разлад… Это настроение улавливал и сам Наби, чувствовал больше и острее, чем когда бы то ни было.
- Скажите, ребята, без Хаджар мы, вроде, стали грустить, а? Вроде потухшего костра стали, точно…
- Или привыкли равняться на отвагу и удаль дочери Ханали?
- И на отвагу равнялись, и на имя молились!
- Да я и сам знаю - не будь дочери Ханали - не быть мне Гачагом Наби! Не мчать на коне, не бить из винтовки-айналы, не опоясаться кинжалом. - И продолжал дрогнувшим голосом:-Но что тут поделать, не хочет она, чтобы кровь из-за нее пролилась, и люди гибли под копытами казачьих коней! Но должна знать зангезурская голытьба, что никто не преподнесет нам и свободу, что возьмем то наше! - Наби поглядел вдаль, за гряду голубых гор. Разговор происходил на высокой скале.
- Хаджар - за решеткой. Как же нам быть?
- Разгромить каземат!
- Без ее ведома, без спросу, - недолго и дело провалить! - сказал Наби, и взвились наперебой сердитые голоса:
- А коли так - что ж прикажешь делать?
- Повременим еще, подождем, друзья! - спокойно промолвил вожак гачагов. Поглядим, какие вести принесет Аллахверди из каземата. И что нынче нам прикажет Хаджар. И снова нетерпеливый хор голосов:
- За нами дело не станет! Чего-чего, а трусов у нас сроду не бывало!
Гачаг Наби попытался урезонить рвавшихся в бой товарищей:
- Трусов не бывало - это ладно. Но ведь испокон веку, со времен Кёроглу нам наука боевая осталась: воевать с толком, где надо, увернуться, где надо ударить врага и голову уберечь! - Ровный, спокойный голос подействовал на удальцов отрезвляюще. - Так завещал нам славный Кёроглу. Ведь нет у нас несметных, вооруженных до зубов полков, чтоб, в случае гибели одного, другой взамен выставить. - В голосе у Гачага Наби сквозила горечь. - По сути, вся наша надежда и сила - в сноровке и смелости. Опять же, как говорил Кёроглу, "доблесть - десятка, из них девять - не покажись, а один - не попадись!"
Коренастый, позадиристее, посмелее выступил вперед гачаг, сказал запальчиво:
- Да, пусть и не Кёроглу, а сам аллах скажет, только какая-такая это доблесть, если Хаджар мы выручить из неволи не можем?
Гачаг Наби усмехнулся, давая понять, что горячиться, лезть на рожон сейчас не след.
- Кёроглу понимать надо так: девять раз ударь врага, да так, чтоб врасплох застать, а попадешь во вражье кольцо - обратись в огонь, молнией разруби и выскользни из его рук!
Удалец сорвал мохнатую папаху с головы, бросил оземь. Не унимался:
- Во времена Кёроглу огнестрельного-то не было ружья! Другой тоже сторонник рубки-сечи, рукопашной удали, подхватил:
- Кёроглу и сам говорил: ружье да свинец - отваге конец…
- Нет, не так! - Гачаг Наби не хотел, чтобы слова Кёроглу, которого он мысленно почитал советчиком и наставником своим, были истолкованы превратно. Сразись мы с врагом грудь в грудь, стенка на стенку - давно бы нас всех перебили! Нынче надо бить врага исподволь, внезапно, не открываясь, бить так, чтоб в страх его повергнуть, и тут Кёроглу для нас - пример и наука, и дух его, витающий в горах - с нами…
- Но что же с Хаджар будет, как порешим? - вступил в разговор Тундж Вели, до сих пор молча слушавший сбивчивый и горячий гомон. - Мы-то не можем стоять и хлопать глазами!
- Пусть вот Аллахверди с каземата вернется, толком сообщит, что разузнал о Хаджар, - сказал Наби, доставая из кармана архалука остатки лаваша и отправляя их в рот. Потом, зачерпнув из родника Кызыл-гая горсть воды, сделал глоток-другой и устремил взор на солнце, уцепившееся за гребень скалы Нене-бала. Чувствовал вожак как защемило сердце. - Посмотрим, с какими вестями явится Аллахверди из Гёруса…
Важно было гачагам знать в точности о силе, о намерениях властей, важнее важного было!
А то ведь не ахти какая доблесть - кинуться очертя голову, наобум, в пекло, навстречу верной гибели! Это и наказывал, внушая своим соратникам Гачаг Наби. Бей, да уцелей. Бей, как Кёроглу, чтоб вражьи потроха горой громоздились!
- Ясно, Наби, что тут лясы точить? Дельный совет - спасенье от бед! поддержал молодой гачаг, и в бою не расстававшийся с трубкой. - А если каждый станет делать, как ему заблагорассудится, все полетит к чертям. И скалы рухнут, если одна другую подпирать не будет - замахал он руками для наглядности. - Вот так, опоры лишатся - вверх тормашками, кувырком полетят! Честь для га-чага - ум да отвага! Ждать - так ждать…
Гачаг Наби, опершись об винтовку-айналы, окинул взглядом Бозата, которого держал под уздцы, потом засмотрелся на закатное солнце, залившее прощальным багрово-огненным сиянием увенчанные вечными снегами вершины… И почудилось ему, что его любимая Хаджар объята этим закатным пламенем, поглотившим снеговые выси…
Глава восемнадцатая
Уже смеркалось, когда Томас, покинувший кривыее, каменистые и ухабистые улочки селa Каравинч, попетляв по горной дороге, достиг города Гёрус. И кому было какое дело до замызганного, испачканного угольной пылью и копотью кузнеца в городской толпе?!
Да и в самом Гёрусе таких кузнецов - хоть отбавляй! Ведь никто без кузнеца не обходится - кому лемеха починить, кому коня подковать, кому топор сработать. Возьмет кузнец поковку, раскалит в пылающем горниле докрасна, добела, и мнет, словно тесто, на наковальне, молотом ловко орудует, глядишь, топор и секач сработал, серп, косу выковал, - так и кормило ремесло зангезурского мастерового, оно было и хлебом, и чаем с сахаром, и одеждой. Без кузнеца никак не обойтись зангезурцам, жизни нет без него. А еще и коня подковать, и круторогим волам-быкам во время молотьбы копыта шипами подбивать - этому же ремеслу цены нет!
Гачаг Наби чтил кузнецов за дельность, знал, что можно на них положиться! Кого-кого, а кузнеца ни одного на веку своем словом не обидел. Самый досточтимый человек, уважаемый аксакал в Зангезуре - это и был кузнец! О Наби - Хаджар чаще всего вели разговоры в кузнях, где сходились батраки и прочая беднота. Сходились со всех окрестных сел - кому что пожать, кому чего раздобыть для хозяйства. Молот стучит, наковальня звенит, и под этот гул и звон разговоры завязываются, разгораются. Сам Томас, слушая рассказы о Наби Хаджар, работал увлеченнее, руки новой силой наливались. Уважал Томас людей Гачага Наби. А теперь вот выпала ему задача - узнать о положении достославной Хаджар, проникнуть в каземат. Томас и не представлял себе, каково там сейчас. Думал, гробовая тишина стоит, стоит пикнуть кому против власти, возроптать язык отрежут. И не думал не гадал Томас, какое столпотворение в каземате царит, как люди взъярились из-за обиды, нанесенной врагом славной Хаджар, как кандалы поразорвали, как оковами загремели, о воле и доле, о Хаджар запели песни крамольные!
Подошел к стенам каземата Томас, замедлил шаги. И услышал звон цепей, напряг слух, и определил, что это, должно быть, не обычный лязг кандалов на ногах при ходьбе и движении, нет, это были размеренные, дружные, яростные удары железа - это был ропот!
Ему ли, кузнецу, не знать язык железа, не разбираться, что к чему?! Он-то знал, когда и как звучит железо.
И сказал себе тогда Томас: "Что-то произошло! Неспроста этот шум! Или узников - должно быть, многих, решили куда-то сослать, или… с Хаджар стряслась беда какая, и потому взъярились-взволновались узники-товарищи?"
Конечно же, не так здесь гремело, звенело железо, не так как в кузне и в звоне-громе его слышался клич: "Восстань! Круши!" И душа Томаса огнем занялась, и кровь взыграла, почище, чем у горна раскаленного…