Ну что мне делать? Не могу же я ей сказать, что я ее не звал. Невежливо. Ну и зашел. С этого и началось.
Ведь какие странные дела бывают на свете! Веду ее, поддерживаю под ручку.
– Вы, – говорю, – такая очаровательная.
Но ведь надо же что-нибудь говорить. А она в ответ:
– Я об этом давно догадалась.
– О чем? – удивляюсь я.
– О том, что ты меня любишь.
Так и брякнула. Я даже остановился.
– Кто? – говорю. – То есть кого? – говорю. – Одним словом, что?
А она эдак свысока:
– Не надо так волноваться. Не вы первый, не вы последний, и любовь вообще вполне естественное явление.
Я глаза выпучил, молчу. И, заметьте, все еще не понимаю, что она дура.
А она между тем развивает дальше свою мысль, и развивает ее в самом неожиданном уклоне, но чрезвычайно серьезно:
– Мы, – говорит, – мужу ничего не скажем. Может быть, потом, когда твое роковое чувство примет определенную форму. Согласись, что это важно.
Я ухватился обеими руками:
– Вот, вот. Ни за что не надо говорить,
– А я буду для тебя недосягаемой мечтой. Я буду чинить твое белье, читать с тобой стихи. Ты любишь творожники? Я тебе когда-нибудь приготовлю творожники. Наша близость должна быть как сон золотой.
А я все:
– Вот именно, вот именно.
И, откровенно говоря, эта ее идея насчет штопки мне даже, так сказать, сверкнула своей улыбкой. Я – человек одинокий, безалаберный, а такая дамочка, которая сразу проявила женскую заботливость, это в наше время большая редкость. Конечно, она несколько экзальтированно поняла мой комплимент, но раз это вызвало такие замечательные результаты, как приведение в порядок моего гардероба, то можно только радоваться и благодарить судьбу. Конечно, она мне не нравится, но (опять-таки народная мудрость!) – с лица не воду пить, а с фигуры и подавно.
Я ей на прощанье обе ручки поцеловал. И потом, ночью, обдумав все это приключение, даже сам себе улыбнулся. В моей одинокой жизни можно только приветствовать появление такой чудесной женщины. Вспомнил и о творожниках. И это ведь недурно. Очень даже недурно.
Решил, значит, что все недурно, и успокоился. А на другой день прихожу со службы, открываю дверь – а она сидит у меня в номере и сухари принесла.
– Я, – говорит, – обдумала и решилась. Говори мне "ты".
– Помилуйте! Да я недостоин.
– Я, – говорит, – разрешаю.
Вот черт! Да мне вовсе не хочется. Я и уперся.
– Недостоин, и баста.
А она все говорит и говорит. И на самые различные темы. И все такие странные веши.
– Я, – говорит, – знаю, что ты страдаешь. Но страдания – облагораживают. И смотри на меня как на высшее существо, на твой недосягаемый идеал. Не надо грубых страстей, мы не каннибалы. Поэт сказал: "Только утро любви хорошо". Вот я принесла сухари. Конечно, у них нет таких сухарей, как у нас, чуевские. У них дрянь. Они даже не понимают. Знаешь, я в тебе больше всего ценю, что ты русский. Французы ведь совершенно не способны на возвышенное чувство. Француз, если женится, так только на два года, а потом измена и развод.
– Ну что вы! С чего вы это взяли? Да я сам знаю много почтенных супругов среди французов.
– Ну, это исключение. Если не разошлись, значит, просто им нравится вместе деньги копить. Разве у них есть какие-нибудь запросы? Все у них ненатуральное. Цветы не натуральные, огурцы с полено величиной, а укропу и совсем не понимают. А вино! Да вы у них натурального вина ни за какие деньги не достанете. Все подделка.
– Да что вы говорите! – завопил я. – Да Франция на весь мир славится вином! Да во Франции лучшее вино в мире!
– Ах, какой вы наивный! Это все подделка.
– Да с чего вы взяли?
– Мне один человек все это объяснил.
– Француз?
– Ничего не француз. Русский.
– Откуда же он знает?
– Да уж знает.
– Что же он, служит у виноделов, что ли?
– Ничего не у виноделов. Живет у нас на Вожираре.
– Так как же он может судить?
– А почему же не судить? Четыре года в Париже. Наблюдает. Не всем так легко глаза отвести, как, например, вам.
Тут я почувствовал, что меня трясти начинает.
Однако сдерживаюсь и говорю самым светским тоном:
– Да он просто болван, этот ваш русский.
– Что ж, если вам приятно унижать свою кровь…
– Его и унижать не надо. Болван он.
– Ну что ж – целуйтесь с вашими французами. Вам, может быть, и говядина ихняя нравится. А где у них филей? Где огузок? Разве у них наша говядина? Да у ихних быков даже и частей таких нет, как у наших. У нас были черкасские быки. А они о черкасском мясе и понятия не имеют.
Не знаю, в чем тут дело, но меня это почему-то ужасно рассердило. Я не француз, и обижаться мне нечего, а тем более за говядину, но как-то расстроило это меня чрезвычайно.
– Простите, – говорю, – Раиса Константиновна, но я так выражаться о стране, приютившей нас, не позволю. Я считаю, что это с вашей стороны некрасиво и даже неблагодарно.
А она свое:
– Заступайтесь, заступайтесь! Может быть, вам даже нравится, что у них сметаны нет? Не стесняйтесь, пожалуйста, говорите прямо. Нравится? Вы готовы преклоняться? Вы рады топтать Россию.
И такая она стала омерзительная, длинная, рот перекошенный, лицо бледное.
– Топчите, топчите Россию!
И что тут со мной произошло – сам не знаю. Только схватил я ее за плечи и заорал козлиным голосом:
– Пошла вон, ду-ура!
Я так орал, что соседи в стенку стукнули. Всего меня трясло.
Она еще на лестнице визжала что-то про Россию. Я не слушал. Я топтал ногами ее сухари. И хорошо сделал, потому что, если бы выбежал за ней, я бы ее прикончил. Потому что во мне в этот миг сидел убийца.
Я был на волосок от гильотины. Потому что как объяснишь французским присяжным русскую дуру?
Этого они понять не смогут. Вот этого французы действительно не могут.
Это им не дано.
Джентльмен
В этот замечательный день они встретились совершенно случайно на пересадке в метро Трокадеро. Она пересаживалась на Пасси, а он, как говорится, "брал дирексьон на Сен-Клу". И как раз в коридоре, у откидного железного барьерчика, бьющего зазевавшихся по животу, они и встретились.
От неожиданности она уронила сумку, а он крикнул: "Варя!" и, сам испугавшись своего крика, схватился обеими руками за голову. Потом они кинулись друг к другу.
Она (чтобы было ясно, почему он так взволновался) была очень миленькая, курносенькая и смотрела на мир Божий веселыми, слегка припухшими глазками через белокурые колечки волос, наползавшие на брови. И одета была кокетливо, старательно, вся обшитая какими-то гребешками и петушками.
Он (чтобы было понятно, почему она уронила сумку) был высокий элегантный господин с пробором, начинающимся от самой переносицы. Так что даже под шляпу этот исток пробора спрятать было трудно. Галстучек, пошетка, носочки – все в тон. Немножко портило дело выражение лица – оно было какое-то не то растерянное, не то испуганное. Впрочем, это уж пустяки и мелочи.
Итак, они кинулись и схватили друг друга за руки.
– Значит, вы рады, что встретили меня? – залепетала дама. – Правда? Правда рады?
– Безумно! Безумно! Я… я люблю вас! – воскликнул он и снова схватился за голову. – Боже мой, что я делаю! Ради Бога, простите меня! Неожиданная встреча… я потерял голову! Я никогда бы не посмел! Забудьте! Простите! Варвара Петровна!
– Нет, нет! Вы же назвали меня Варей! Зовите меня всегда Варей… Я люблю вас.
– О-о-о! – застонал он. – Вы любите меня? Значит, мы погибли.
От волнения он шепелявил. Он снял шляпу и вытер лоб.
– Все погибло! – продолжал он. – Теперь мы больше не должны встречаться.
– Но почему же? – удивилась Варя.
– Я джентльмен, и я должен заботиться о вашей репутации и о вашей безопасности. Вдруг ваш муж что-нибудь заметит? Вдруг он оскорбит вас подозрением? Что же мне тогда – пулю в лоб? Как все это ужасно!
– Подождите, – сказала Варя. – Сядем на скамейку и потолкуем.
Он пошел за ней с жестами безграничного отчаяния и сел рядом.
– А если нас здесь увидят?
– Ну, что за беда! – удивилась Варя. – Я вот вчера встретила на Пастере Лукина, и мы с ним полтора часа проболтали. Кому какое дело.
– Так-то так! – трагически согласился он. – Но вы забываете, что ни он в вас, ни вы в него не влюблены. Тогда как мы… Ведь вся тайна наших отношений всплывает наружу. Ведь что же тогда – пулю в лоб!
– Ах, что за пустяки! Василий Дмитрич! Голубчик! Мы только время теряем на ерунду. Скажите еще раз, что вы любите меня. Когда вы полюбили меня?
Он оглянулся по сторонам.
– В четверг. В четверг полюбил. Месяц тому назад, на обеде у мадам Компот. Вы протянули руку за булкой, и это меня словно кольнуло. Я так взволновался, что схватил солонку и насыпал себе соли в вино. Все ахнули: "Что вы делаете?" А я не растерялся. Это я, говорю, всегда так пью. Ловко вывернулся? Но зато теперь, если где-нибудь у общих знакомых обедаю или завтракаю, всегда приходится сыпать соль в вино. Нельзя иначе. Могут догадаться.
– Какой вы удивительный! – ахала Варя. – Вася, милый!
– Подождите! – перебил ее Вася. – Как вы называете вашего мужа?
– Как? Мишей, конечно.