Клейст начал свой рассказ. Он пояснял его прекрасными цветными фотографиями, изготовленными по усовершенствованному способу русского изобретателя Прокудина-Горского. Гости госпожи Двороконской внимательно рассматривали виды Петербурга, формы русской армии, сцены жизни крестьян.
- Смотришь на все это, - задумчиво сказала Виктория Павловна, - точно старые фотографии рассматриваешь. Россия времен Александра I, Николая I, Александра II, Александра III, Николая II. У моей матери долго, еще здесь, в Германии, хранились фотографии одного придворного костюмированного бала, в котором принимали участие сливки петроградского общества и царская фамилия. Вот такие же костюмы были, как у теперешних бояр и знатных женщин.
- Да, все это было, - сказал седенький старичок-немец. И у нас в Германии при императоре Вильгельме было не хуже. Какой был блеск жизни, какое довольство! Куда все это ушло?
- Я узнал, и узнал твердо, - сказал Клейст, - узнал в России, что есть две силы - христианство и социализм. Христианство - сила созидательная, социализм - сила разрушительная.
- Ах, - сказала Екатерина Павловна, - я всегда любила Евангелие. Иисус Христос был моим любимым философом.
- Иисус Христос был Богом, Сыном Божьим, - твердо, с убеждением в голосе, сказал Клейст.
Никто ничего не возразил.
- Что за удивительное лицо, - сказала Екатерина Павловна, разглядывая фотографии, - смотришь на него, и какая-то радость вливается в душу, будто теплее становится и не гноятся старые сердечные раны. Таких девушек здесь нет. Она земная и неземная. Красота земная, а взгляд синих глаз!.. Да ведь точно вечная бессмертная душа ангела смотрит на вас из этих темных зрачков. Кто эта девушка, осыпанная каскадом белых жемчугов, точно слезы, бегущих к ее плечам?
- Это… это великая княжна Радость Михайловна. - Радость… Какое странное имя…
- А скажите, товарищ профессор, мы могли бы туда вернуться? - сказал профессор права. - Не теперь, конечно. Мы не можем получить так ловко визы и не пролезем через чертополохи, как вы, а тогда, весной, когда повалится эта страшная полоса чертополохов и пойдут самолеты и прямые вагоны "Петербург - Вержболово - Берлин"…
- Как это было раньше.
- Нас пустят?
- О, конечно, пустят, - сказал Клейст. - Вас примут, как евангельский отец принял блудного сына.
- И я надеюсь, - величаво сказала Виктория Павловна, - что мне вернут мои тамбовские и пензенские имения и мой дом на Фурштадтской улице.
- Вот этого, глубокоуважаемая Виктория Павловна, я боюсь, что и не будет.
- Как так?.. Почему?..
- Прошла давно законом установленная десятилетняя давность. Ваши земли отобраны в государственную казну и отданы тем, кто их обрабатывает теперь. Ваш дом тоже, вероятно, передан или вашим наследникам, или объявлен выморочным и продан с аукционного торга в пользу государства.
- Но… но это невозможно… Это тот же большевизм. Государь обязан нам, дворянам, вернуть наши имения.
- Товарищ Двороконская, - подчеркивая слово "товарищ" сказал профессор Клейст, - а что сделали вы, дворяне, чтобы вернуть своего природного государя? Худородный казак Аничков, текинцы и бухарцы, казаки и русские офицеры, собравшиеся со всего света и с необыкновенными лишениями добравшиеся до Тибета, помогали государю спасти Русь, тогда когда вы спокойно благодушествовали в Западной Европе и отрекались от всего русского!
- Что же нам остается делать? - спросила Екатерина Павловна.
Клейст не сразу ответил, и веско, точно тяжелым молотом вбитый большой гвоздь, прозвучало его великое слово, значение которого он так понял и так оценил за дни, проведенные в императорской России. И слово это было - работать!
XXVI
В рейхстаге появление Клейста на трибуне вызвало бурные овации. Уже кое-какие слухи проникли в газеты. "12 Ур Миттаг" поместил обширное интервью с профессором. В нем, однако, Клейст умолчал о том, какой образ правления сейчас в России и как сильна еще обида, а вместе с ней и ненависть к немцам в русском народе за прошлую поддержку большевиков. На все вопросы расспрашивавшего его газетного сотрудника он заявил, что о подробностях он доложит только перед главой правительства в рейхстаге.
Его доклада особенно нетерпеливо ожидали левые партии и коммунисты. Их газеты написали, что в России продолжает оставаться у власти III Интернационал и что ему удалось, отгородившись от капиталистических стран, устроить действительный рай на земле. "Теперь, - писало "Rothe Fahne", - настал день, когда Германия должна перейти навсегда и бесповоротно во власть коммунистов и соединиться с красной Россией".
Рукоплескания, приветствовавшие Клейста, смолкли. В полном молчании обширного зала Клейст с двумя помощниками-студентами расставлял какие-то мудреные приборы и налаживал проекционный фонарь особенного устройства. Все привезенное им из России.
Теперь его разглядывали.
Почему он был без красного банта? Даже не было красной гвоздики в петлице его черного сюртука. Почему не шустрые, лохматые немецкие "комсомольцы" помогали ему, а работали скромные студенты в шапочках цвета Deutsche National Partei? В петлицах у них были противомасонские значки.
В левой, большей части рейхстага, сначала послышался шепот. Задавали друг другу вопросы, шептались. Этот шепот стал переходить уже в довольно громкий ропот, когда в ложе правительства появился президент - кожевник, и члены правительства, и соседняя ложа наполнилась представителями иностранных держав.
Председатель рейхстага встал и позвонил в колокольчик. В установившейся тишине прозвучал его торжественный голос:
- Слово принадлежит товарищу профессору Карлу Феодору Клейсту, члену Deutsche National Partei, депутату Шарлотенбурга. Он доложит нам о своей поездке "за чертополох" и о том, что он там нашел.
Вместо ожидаемой речи в зале было погашено электричество, тихо зашипел проекционный фонарь, и на экране одна за другой стали появляться, как в кинематографе, оживленные раскрашенные картины.
Село Большие Котлы, крестьянская изба - полная чаша, поезда новой системы с крылатыми вагонами, храм - памятник на крови, рыбный рынок на Сенной, толпы нарядного народа, богато одетые войска в Зимнем дворце - все это шло, сменяясь одно другим и показывая довольную, сытую, красивую и счастливую жизнь. От глаз левой стороны рейхстага, однако, не ускользнуло, что на домах не было красных флагов, но тихо реяли бело-сине-красные национальные русские знамена, не могли не заметить они, что перекрещенный серп и молот, так похожий на еврейский иероглиф, везде был заменен двуглавым российским орлом с тремя императорскими коронами. И стали раздаваться недовольные возгласы:
- Довольно!.. Долой эти детские игрушки!..
- Что нам кинематографические макеты показывают!
- Мы не в Ufa-Palast'e, а в рейхстаге.
- Будет морочить ерундой. Мы и не такие чудеса в "Метрополисе" видали…
Шум становился громче и грознее. Клейст дал свет. Он был бледен, но спокоен. Он достал с пола большой чемодан, и его помощники понесли в депутатские ряды мешочки со вновь открытыми в России полезными элементами. Клейст начал серьезную, почти ученую речь о достижениях русского ума. Он говорил о "водии", которым будут орошать пустыню Гоби, обращая ее в плодороднейшие земли, он рассказывал об огнеупорных составах, покрывающих крестьянские избы.
- Под ними не горит и солома… Россия полна чудес. Я привез вам показать лишь одну тысячную тех великих изобретений, что мне пришлось повидать за мою поездку.
Его перебил голос с места. Лохматый, черный еврей, депутат от лейпцигских рабочих, спросил:
- Чем объясняете вы, товарищ, что там так опередили в научной технике Европу? Что же, мозги у них другие?
- Там работают… Там не мешают работать… Там не дети, а взрослые, - сказал Клейст.
- Что же, таки, по-вашему, у нас пустяками заняты? Печальная улыбка легла на лицо Клейста.
- Господа, - сказал он. - Чем занимались Европа и Америка после Великой войны? Матч между Карпантье и Демпсей, - то есть простое мордобитие, - волновал весь мир более полугода и привлек миллионы зрителей. Состязание футбольных команд раздуваются до мирового значения событий. Каждый год в память Сакко и Ванцетти, простых грабителей и убийц, устраиваются грандиозные митинги и шествия, громят магазины, бьют стекла, дерутся, избивают друг друга. Масоны крутят головы народным толпам, придумывая идиотские состязания автомобилей или гонки велосипедистов, и толпа, тупея на них, становится их послушным оружием. Наши герои?! Кинематографические артисты, голые танцовщицы, велосипедисты-гонщики, автомобилисты-рекордисты, победители футбольных и лаун-теннисных состязаний. Наши государственные люди помешаны на бридже и на хоккее, наша молодежь - на танцах и кинематографе… Мы живем нездоровой жизнью городов, и города у нас полонили деревню. Мы вымираем. Мы создали какой-то больной демократический снобизм, и этот снобизм захватил весь народ.
- Правильно!.. - раздался голос с правых скамей. - Что дала нам демократия?
- Где новые Шарнгорсты, Мольтке и Бисмарк?
- Кого дала на смену Шиллеру и Гете наша литература?
- Где наши изобретения? Человек-ракета, полетевший на Луну и не вернувшийся, - вот наши изобретения!
И опять, заглушая нараставшие возгласы с мест, прокричал еврей:
- Что же их так переменило? Почему же при товарищах Сталине, Троцком и Бухарине они ничего не имели?
- Там произошла коренная перемена образа правления, - сказал Клейст.
Несмотря на то, что в рейхстаге стоял шум от разговоров, перебранки депутатов и выкриков с мест, эти слова заставили сразу всех насторожиться, примолкнуть, и в наступившей тишине сначала раздался настойчивый выкрик еврея-депутата: