Впервые опубликовано в газете-журнале "Гражданин" (1873. 15 янв. № 3. С. 61–64) с подписью: Ф. Достоевский.
Статья "Нечто личное" писалась в обстановке полемики по поводу "Бесов", печатание которых, начатое в 1871 г., закончилось в последнем номере "Русского вестника" за 1872 г., и была задумана как ответ критикам, поставившим имя автора "Бесов" в один ряд с авторами рядовых "антинигилистических" романов. Не затушевывая своих идейных расхождений с демократическим лагерем, Достоевский, напротив, хотел в "Дневнике" подчеркнуть независимость своей общественной позиции, открыто заявив о том, что он "сам бывший ссыльный и каторжный" (С. 34), сочувствует Чернышевскому, которого уважает, хотя и расходится "с ним в мнениях радикально" (С. 34). При этом Достоевский намекал на темные обстоятельства ареста и осуждения Чернышевского, обвинение против которого было сфабриковано жандармами и следственной комиссией: "Никогда ничего не мог я узнать о его деле, - говорится в "Дневнике", - не знаю и до сих пор" (С. 30).
Заканчивая главу "Нечто личное", Достоевский отстаивал право человека, который "тревожится духом и сердцем", писать правду об экономическом и нравственном состоянии народа после реформы 1861 г. Этим правом Достоевский воспользовался в следующей главе "Дневника", названной "Влас", развив и обосновав там высказанную им мысль: "…народ спасет себя сам, себя и нас, как уже неоднократно бывало с ним, о чем свидетельствует вся его история <…> довольно вмешательств!.." (С. 36).
Влас
Впервые напечатано в газете-журнале "Гражданин" (1873. 22 янв. № 4. С. 96–100) с подписью: Ф. Достоевский.
Статья занимает особое место в "Дневнике писателя" 1873 г.; ряд ее основных мыслей - о русском характере, стремящемся во всем "дойти до черты", о потребности страдания, свойственной русскому народу, об идеале Христа, который народ носит в сердце своем, и о том, что спасение России в народе, - представляют собой сгусток любимых идей Достоевского, которые реализовались во многих его художественных произведениях. В статье "Влас" они высказаны наиболее резко и публицистически заострены.
Сведения о первоначальном замысле "Власа" содержит дневник Bc. С. Соловьева 2 января 1873 г он записал рассказ, слышанный им тогда же от Достоевского. Версия, зафиксированная Соловьевым, отличается от окончательного текста: не упоминается о товарище грешника, "русском Мефистофеле", побудившем героя совершить святотатство; говорится, что монах, "к которому со всех концов России идут исповедоваться в таких грехах, признаться в которых не смеют священнику", живет "в Киеве (или возле Киева)", что указывает на украинское происхождение сюжета. Следующий этап работы над "Власом" отражен в дошедшей до нас рукописи, представляющей собой частью черновой автограф начала статьи, частью подготовительные наброски как к ней, так и к статье "Смятенный вид" "Дневника писателя". В черновом автографе содержится исключенная из окончательного текста характеристика лица, сообщившего писателю историю его Власа. Вероятно, по замыслу Достоевского, его должна была поразить сила народной веры и почитания Христа, хотя он "человек большого ума", "верует в какого-то философского бога", а "в сущности атеист" (XXI, 322–323). Исключив характеристику рассказчика из окончательного текста, писатель сосредоточил внимание на образах двух главных героев - различных психологических типов людей из народа.
Непосредственный источник услышанного Достоевским рассказа о мужике, стрелявшем в причастие, нам неизвестен. Но несомненно фольклорное происхождение этого предания. По народному поверью, святотатственная стрельба в причастие (или причастием), а также в крест, в распятие и т. д. имеет магическое значение: она помогает охотнику стрелять без промаха. Поверье это существовало в разных - сходных - вариантах у многих народов. Харьковский ученый-фольклорист H. Ф. Сумцов в своей книге 1890 г. приводит несколько из них, бытовавших в западных губерниях в 1870-х годах. Так, в 1879 г. один польский крестьянин был судим за святотатство, аналогичное тому, о котором рассказывает Достоевский. "В Харьковской губернии, - пишет H. Ф. Сумцов, - я слышал такое поверье: чтобы сделаться искусным стрелком, нужно во время причащения удержать часть святых даров под языком, потом заделать их в кусочек дерева и носить при себе. Говорят, один человек так и поступил; но при стрельбе он увидел перед собой распятого Спасителя". Возможно, оба рассказа, - записанный Сумцовым и изложенный Достоевским, - имели общий источник в судебной хронике 1870-х годов. Позднее фольклористы записали целый ряд вариантов легенды о грешнике, совершившем подобное же святотатство и пришедшем за покаянием. В западноукраинских вариантах легенды святотатство выражалось обычно, как и у Достоевского, в стрельбе охотника в причастие. На связь этого фольклорного мотива с "Власом" указал H. К. Пиксанов. Интересно, что не только образ раскаявшегося грешника, но и образ мудрого старца, наложившего на него эпитимъю, имеет фольклорные аналогии. H. П. Андреев замечает, что во многих старообрядческих вариантах легенды есть образ старца-советодателя, противопоставленного священнику, который не мог освободить кающегося страдальца от грехов и найти для него путь к спасению. Тема старчества, как мы знаем, вообще важна для Достоевского 1870-х годов, она нашла отражение в замысле "Жития Великого грешника", в "Бесах" и в "Братьях Карамазовых" (см.: наст, изд., т. 7, 10).
Однако обращает на себя внимание, что ни в одном из известных нам фольклорных вариантов легенды нет образа товарища героя - толкнувшего его на грех искусителя (вместо него в фольклорных версиях часто появляется образ второго грешника, которого убивает раскаявшийся герой легенды, после чего получает отпущение грехов). В замысле Достоевского образ искусителя сложился, по-видимому, как можно судить на основании записи Bc. Соловьева, также не сразу, но затем приобрел первостепенное значение, ибо подобный характер всегда интересовал писателя и воплотился во многих его художественных произведениях (Валковский, Свидригайлов, Ставрогин). Но на этот раз искусителем стал человек из народа, что было для Достоевского принципиально новым и важным.
Об одном из литературных предшественников "русского Мефистофеля" - кузнеце Еремке в комедии Островского "Не так живи как хочется" - Достоевский упоминает в статье "Влас", хотя и считает, что он "вышел даже очень плоховат" (С. 48). Возможно, что в поле зрения писателя находилось и другое, более раннее, русское литературное воплощение образа "деревенского нигилиста", "доморощенного отрицателя" из повести А. А. Бестужева-Марлинского "Страшное гадание" (1831). Образы "переступающих черту" грешников или циников появляются в повести Бестужева трижды. Это два деревенских парня (один из них совершает святотатство шутки ради, другой гадает ночью на кладбище, вступая тем самым в сношения с "нечистой силой") и таинственный незнакомец, появляющийся в деревенской избе в облике не то приказчика, не то поверенного по откупам. Последний сам выступает как воплощение нечистой силы и побуждает героя совершить ряд преступлений. При всей романтической традиционности многих сюжетных положений повести Бестужева, интересно, что выразителями "духа отрицания и сомнения" в ней явились крестьянин и приказчик. Достоевский, с молодых лет хорошо знакомый с творчеством А. А. Бестужева, хотя и не упомянул его повесть, мог иметь в виду, что наличие подобных черт в народном характере было уже давно зафиксировано в русской литературе.
Сходный сюжетный мотив осквернения причастия использован И. С. Тургеневым в "Рассказе отца Алексея" (1877). Впрочем, Тургенев мог опираться уже на "Власа" Достоевского.
Очень существенно обращение Достоевского в статье "Влас" к творчеству Некрасова. Стихотворение его "Влас", напечатанное впервые в 1855 г. в июньской книжке "Современника", входило впоследствии во все прижизненные издания стихотворений Некрасова. Произведение это высоко ценилось Достоевским. Идеи и образы его он в сложном переосмыслении творчески использовал в "Подростке" и в "Дневнике писателя" за 1877 г.