- Я понял, но Исаак… Он теперь у меня единственный… - Я тут ни при чем, Липман, - сказал Шогер. - Разве я виноват, что сегодня ко мне явился ты, а не этот шут Мирский? И чего тебе расстраиваться, Липман? Исак может проиграть, и все останется по-прежнему, как есть. Я тебя не принуждаю, ты волен не согласиться, можешь подумать. Я ведь не приказываю тебе, я только ставлю свои условия.
Липман думал.
- И как ты родил такого сына, Абрам, а? Он мог бы вырасти большим шахматистом, мог бы потягаться с самим Капабланкой, знаешь… Ну?.. Ты решил, Липман?
Липман решал.
Он все еще смотрел на Шогера, на застывшее его лицо, а потом надел картуз.
- Хорошо, - сказал он. - Я согласен. Но вы, господин комендант, забыли еще одну возможность: что, если будет ничья?
- Ты ничего не смыслишь в шахматах, Липман. Твой сын не задал бы такого вопроса. Сделать ничью труднее, чем выиграть или проиграть. Нет, ничьей не будет. Впрочем, ладно, я готов пойти на уступку, Липман. Если будет ничья… Если твои сын сумеет сделать ничью - он останется в живых, а дети - в гетто. Ты доволен?!
- Да, - ответил Липман.
- Можешь идти.
- Исаак должен прийти сюда?
- Нет, на этот раз - я к нему. Пусть все гетто видит, как мы играем.
- Хорошо, господин комендант.
Липман пошел к выходу.
Он был уже у двери, взялся за блестящую бронзовую ручку.
Шогер догнал его и хлопнул по плечу.
- Слушай, Липман, я скажу тебе прямо: если ты держишься за свою шапку, так постарайся и сына удержать. Удержи на нем шапку имеете с головой. Понял, Липман?
Авраам Липман молчал.
Неровная, щербатая мостовая снова плыла перед глазами.
Липман возвращался в гетто медленно, еле переставляя ноги.
- Эй ты, старая кляча! - кричал конвоир. - Пошевеливайся. Моя смена кончилась, и я не собираюсь гулять с тобой, как с барышней.
Липман делал вид, что не слышит.
Полицай стянул винтовку и саданул Липмана по спине прикладом. Но Липман по-прежнему не торопился.
Надвигался, должно быть, добрый осенний вечер, солнце, должно быть, уже спускалось к горизонту, все удлиняя тени деревьев, домов и человека, где-то на окраине в маленьких палисадниках красовались под окнами пестрые осенние цветы, а над рекой сгущался вечерний туман - скопление серых капелек…
Вернувшись в гетто, Авраам Липман позвал сына.
Исаак слушал молча.
- Ты все понял, сын? - спросил Авраам.
- Да, - ответил Исаак.
- Ты, наверное, плохо слышал. Я повторю…
- Не надо.
- Ты не сердишься, сын?
- Разве я могу сердиться на моего отца?
- Подойди ближе, - сказал отец, - я хочу посмотреть тебе в глаза.
Исаак подошел.
Сын и отец не дыша смотрели друг на друга.
- Отец, - сказал Исаак. - Помнишь, как ты щекотал меня в детстве?
- Я помню.
- В те дни твоя борода еще не была седой.
- Люди старятся, сынок.
- Она и сейчас не совсем седая. Только с проседью.
- Я знаю, какой я сейчас. Ну, подними-ка голову.
Отец захватил в горсть свою поседевшую бороду и провел по шее сына.
- Щекочет… щекочет твоя борода. Совсем как раньше, - сказал Исаак, но только теперь он не хохотал и не смеялся, как раньше.
Тогда Авраам крепко обнял сына и сказал:
- Помни, ты должен беречь себя. Ведь ты можешь сделать ничью, правда?
- Не бойся, отец, я сделаю так, как лучше.
- Я знаю, - сказал Авраам Липман.
Он привстал на цыпочки и, обняв сына, поцеловал его лоб и глаза.
- Я знаю, ты сделаешь как лучше, - повторил он.
Глава пятнадцатая.
ХОД ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ
1
Исаак не слушал Шогера. Тот двинул пешку.
Исааку оставалось сделать последний ход. Но какой?
В этот момент можно было сделать вечный шах и свести вничью.
Можно было пойти конем - и выиграть. У белых было два варианта.
2
Я долго ждал отца. Когда он отправляется в совет гетто или к Шогеру, мне всегда надо сидеть и терпеливо ждать.
Вот и дождался, поговорили. Я еще чувствую у себя на лбу его сухие губы, обрамленные усами и бородой, но мне надо спешить, меня ждет гладкий каменный порог. Меня ждет Эстер. Нас обоих ждет двор, ждет бревно, деревянный ящик.
Я умылся и надел свою голубую рубашку.
Все неправда.
Нет никого кругом.
Я - Шимек.
Эстер - Бузя.
Шимек летит на свидание к своей Бузе.
Сегодня мы сидим рядом. Я на бревне, и она - тоже. Руки кажутся мне длинными и ненужными. Они мешают, их некуда деть. Бузя сидит рядом, ее голова лежит у меня на плече, густые пепельные волосы волнами текут по моей груди.
- Я не хочу… - говорит она. - Не хочу, чтоб ты был Шимек, а я Бузя. У той сказки печальный конец. Ты помнишь?
- Помню."… Не принуждайте меня рассказывать конец моего романа. Конец - пусть самый наилучшим - это печальный аккорд. Начало, самое грустное начало, лучше самого радостного конца. Мне поэтому легче и приятнее снова рассказать вам эту историю с самого начала… У меня был брат Беня, он…"
- Хватит! - Эстер трясет меня за руку. - Хватит, Изя…
- Хорошо.
- Ты больше не Шимек, нет?
- Нет.
- И я не Бузя?
- Нет.
- Ты Изя, мой Изя, а я - Эстер…
- Моя Эстер.
Она еще крепче прижимается ко мне. Она гладит мою коротко стриженную голову. Она припадает лицом к моему плечу, и ей, наверное, больно, потому что плечи у меня острые.
Почему руки все время кажутся мне такими ненужными, такими длинными? Они мешают, мне некуда их девать.
- Эстер, - говорю я.
- Ты хочешь что-то сказать мне?
- Хочу.
- Говори, говори, что же ты молчишь?
И я решаюсь.
Я охватываю ладонями ее голову. Мои ладони большие, грубые, а ее личико маленькое, и в глазах сейчас нету никаких чертиков, ни веселых, ни печальных.
Ее губы сами приближаются ко мне, и я шепчу дрожащим голосом:
- Эстер… Я обещал Янеку, что не обижу тебя.
- Разве ты меня обижаешь?
Так спрашивает Эстер, а ее губы рядом. Яркие, как алые ленты, и такие близкие, что я чувствую их запах.
- Эстер… - еще раз говорю я.
И мы вновь умолкаем.
Больше не надо говорить.
Губы Эстер сладки как мед.
Щеки Эстер нежны как бархат.
Глаза у Эстер влажны, и слеза ее солона.
Мои руки крепко обнимают Эстер. Они очень нужны сейчас, мои руки, и я не могу их оторвать. Но надо. Надо, надо… Я слышу тихий голос, который зовет меня.
Да, это Янек.
- Изя, - тихо повторяет Янек. - Пора… Ты должен идти. - Почему? так же тихо спрашиваю я. Я знаю почему. Я спрашиваю просто так, лишь бы еще не вставать, не уходить отсюда.
- Там приготовлен столик, люди ждут, и Шогер приехал. Тебя всюду ищут, не могут найти.
- Идем, Янек, - говорю я. - Идем, друг.
Мы идем.
Я не оборачиваюсь, чтобы не видеть бревно и одинокую Эстер. Я боюсь взглянуть на нее, чтобы снова не чувствовать ее влажных глаз и слез.
- Идем, идем, - говорит Янек.
Я иду, чего он торопит?
Мы шагаем молча, и я вижу, как Янек опускает голову. Видно, хочет что-то сказать, но не решается.
- Говори, Янек, - помогаю я ему.
Он смотрит на меня серьезными глазами старика.
- Не забудь, Изя, - говорит он, - что сегодня ночью, ровно в двенадцать, мы уходим в лес.
- Не бойся, не забуду.
Янек снова опускает голову, и я чувствую, что он не это хотел сказать.
- Ну, говори, говори, Янек.
- Изя, - медленно продолжает Янек. - Я тебе потом скажу, сейчас уже некогда… Я скажу тебе в лесу. Только я хочу попросить… Не делай так, чтобы мне пришлось искать и тебя.
- Не бойся. Ты хочешь, чтобы была ничья, Янек?
- Да, я хочу, чтобы ты сделал ничью.
- Я постараюсь. Я буду очень стараться, не бойся.
- Хорошо, - говорит Янек. Он доволен.
Конечно, я должен сыграть вничью, и сегодня в полночь мы уйдем в лес. Ничья! Да здравствует ничья!
Глава шестнадцатая.
ПОСЛЕДНИЙ ХОД
1
У белых был выбор.
"Если бы я зажмурился и кто-то другой, какой-нибудь невидимый, ангел-хранитель, поднял именно ту фигуру, которой надо пойти… Сегодня я не имею права ошибиться. Я должен спокойно подумать и выбрать: ничья или выигрыш. Я не хочу спешить. До Шогера только сейчас дошло, что я готов выиграть…"
Шогер посмотрел в глаза противнику, вскочил со стула и крикнул тем, что толпились вокруг:
- Поставить лампы и отойти! Подальше! Еще, еще!
Люди не шелохнулись, и кольцо вокруг светлого карбидного пятна не стало шире. Люди молчали и не сводили глаз с двух живых фигур.
Шогер резко придвинул стул и, навалившись на столик, проговорил тихо, так, чтобы слышал только Исаак:
- Это уже не лотерея… Тут все ясно, и у тебя нет выбора, делай вечный шах. Ничья!
Бледная кожа на лбу и под редкими волосами Шогера вздрагивала, уши подергивались.
"Теперь я могу встать и плюнуть, - думал Исаак Липман. - Я могу плюнуть в твою арийскую рожу, плюнуть на эти рыжеватые шевелящиеся волосы. Но плюнуть легко. Я хотел бы быть индейцем и срезать твой скользкий скальп, вот тогда бы я был доволен. Не бойся, я не плюну. Важно, что и сегодня, как всегда, я хозяин положения. У меня есть два хода, и я могу выбрать что захочу. Я только не могу ошибиться - на этот раз не имею нрава".
Шогер сидел, навалившись на столик.