– Чего пытаться-то? Формальное предложение сегодня по дороге делал, – нос натянули. А вы, почтеннейший синьор, уж за престарелой ingenue приударили, за Ивакиной. Но это сушь! Вы бы лучше наперсницу барышень тронули, – веселенькая девочка!
– Занята уж она, мой друг.
– Фальстаф?
– Нет. Это – ложная тревога Жозефины, – жених.
– Елена прекрасная, значит, даром волнуется?
– Совершенно напрасно.
Биншток обратился к Мотовилову с заискивающею улыбкою:
– Алексей Степаныч, вот Константин Степаныч желает прочесть вам стихи.
– Стихи? Я не охотник до стихов: стихами преимущественно глупости пишут.
– Но это, – сказал автор, Оглоблин, – совсем не такие стихи. Я взял смелость написать их в вашу честь.
– Пожалуй, послушаем, – благосклонно согласился Мотовилов.
Логин с удивлением смотрел на неожиданного автора стихов в честь Мотовилова; его раньше не было на маевке, и как он сюда попал, Логин не заметил. Оглоблин стал в позу, заложил руку за борт пальто и, делая другою рукою нелепые жесты, прочел на память:
Недавно гражданин честной,
Наш друг и педагог искусный,
Был вдруг постигнут клеветой
И возмутительной, и гнусной.И кто же первый клеветник?
Его завистливый коллега!
Быть может, цели бы достиг
Лукавый нравственный калека.Но вдруг за правду поднялся
Боярин доблестно бесстрашный,
И речью гневно-бесшабашной
Скликать сограждан принялся,И им всеобщего протеста
Проект разумный предложил
Против того, что дали место
В тюрьме тому, кто честен был.И говорит, не устава,
Боярин мудрый за того,
Кто горько слезы лил, рыдая,
Когда схватили вдруг его,–И за невинного хлопочет,
И постоять за правду рад,
И доказать начальству хочет,
Кто в этом деле виноват.Хвала, боярин именитый!
Живи и здравствуй столько лет,
Чтоб был ты в старости маститой
Не только дед, но и прадед!А нам тебе кричать пора:
Ура! ура! ура! ура!
Стихотворение, прочитанное с чувством и с дрожью в голосе, произвело впечатление. Мотовилов встал и горячо пожимал руку Оглоблина. На лице его лежал отпечаток величия души, которой услышанные похвалы были как раз в пору. Говорил:
– Очень вам благодарен за чувства, выраженные вами по отношению ко мне. Но и вообще очень прочувствованные стихи. – такие мысли делают вам честь.
Оглоблин прижимал руку к сердцу, кланялся, бормотал что-то умиленное. Около него столпились, пожимали руку, хвалили за хорошие чувства. Баглаев восклицал:
– Ловкач! Обожженный малый!
Были немногие, на которых чтение произвело иное впечатление. Палтусов улыбался язвительно. Логин слушал с досадою. Клавдия тихонько засмеялась при словах "нравственный калека"; потом она слушала с презрительно-скучающим видом. Анна хмурила брови, неопределенно улыбалась; слово "прадед" рассмешило ее своим ударением, и она весело, долго смеялась. Нета чувствовала себя неловко: стихи ей нравились, но презрительный вид Клавдии и смех Анны заставляли ее краснеть.
Клавдия спросила Валю:
– Что, Валя, понравились вам стихи?
– Отличные стишки, – с убеждением сказала Валя. – А вот теперь есть еще очень хороший поэт, господин Фофанов, совсем вроде Пушкина. Говорят, ему одно время запретили писать.
– За что же?
– Ну вот, разве вы не слышали?
– Не слышала.
– Да, а теперь, говорят, опять пишет. Тоже, говорят, очень хорошие стишки.
Анна стояла одна у ручья. Задумчиво глядела на тихо струящуюся воду, на темно-зеленые, широкие листья водяного лопуха. Они качались и дремали, но Анна знала, что над ними развернутся, будет время, большие белые цветы. Издалека слышался резкий стук дятла.
Логин подошел к Анне. Спросил:
– И зачем вы здесь?
Анна улыбнулась. Логин продолжал:
– Такое пошлое все это общество! Впрочем, пусть их, здесь хорошо, вот здесь, где мы одни.
Осторожно заглянул в ее рдеющее лицо. Глаза ее были грустны и ласковы. Руки их сошлись в нежном пожатии, и ощущение радости пронизало обоих, как внезапная боль.
Вдруг страстное желание чего-то невозможного повелительно охватило Логина. Он смотрел на Анну, и ему стало досадно, что она теперь нарядна, как все. Спросил притворно-ласково:
Вы сегодня опять в новом платье?
– И рыбы наряжаются, бывает пора, – ответила она. – Я люблю радость.
– Только радость?
– Нет, и все в жизни. Хорошо испытывать разное. Струи Мэота, и боль от лозины – во всем есть полнота ощущений.
Логину больно было думать, что Анна переносит боль. А она говорила спокойно:
– Хорошо чувствовать, как падают грани между мною и внешним миром, – сродниться с землею и с воздухом, со всем этим.
Показала широким движением руки на воду ручья, на лес, на далекое небо, – и все далекое показалось Логину близким.
Пьяный мужик топтался на дороге. Понемногу делался смелее, все ближе подвигался к веселящимся господам. Подбитое лицо, недоумевающие глаза, тусклая постоянная улыбка на синеватых, сухих губах, взлохмаченные волосы, плохая одежонка; пахло водкою; впечатление безвозвратно опустившегося пропойцы.
Баглаев захихикал. Сказал Логину тихонько:
– Скандальчик будет, чует мое сердце, веселенький скандальчик.
Логин вопросительно посмотрел на него. Баглаев объяснял:
– Видишь этого субъекта? Ну, это, в некотором роде, соперник Алексея Степановича.
– Как это так? – спросил Логин.
– А это Спирька, Ульянин муж, той, знаешь, что у Мотовилова живет, экономкой, понимаешь? Мотовилов Спирьке рога ставит, а Спирька с горя пьянствует.
– Вот так мужичинища! – опасливо сказал Биншток. – Этот притиснет, так мокренько станет.
Спирька был уже совсем близко и вдруг заговорил:
– Ежели, к примеру, господин какую девку из нашего сословия, то, выходит, на высидку, а там, брат, ау! пошлют лечиться на теплые воды. Ну а ежели кто баб, так я так полагаю, что и за это по головке не погладят.
– Ты, Спирька, опять пьян, – сказал Гомзин.
– Пьян? Вот еще! Важное дело! И господа пьют. Вот в нашей школе учитель пьет здорово, а где научился? В семинарии, обучили в лучшем виде, всем наукам, и пить, и, значит, за девочками.
– Спиридон, уходи до греха, – строго сказал Мотовилов.
– Чего уходи! Куда я пойду? Ежели теперь моя жена… Ты мне жену подай, – взревел яростно Спирька, – а не то я, барин, и сам управу найду. Есть и на вас, чертей…
Но тут Спирьку подхватили мотовиловские кучера и извозчики, за которыми успел сбегать проворный Биншток. Спирька отбивался и кричал:
– Ты меня попомни, барин: я тебе удружу, я тебе подпущу красного петуха.
Но скоро крики его затихли в отдалении. Общество усиленно занялось развлечениями. Все делали вид, что никто ничего не заметил. Тарантина затянула веселую песенку, ей стали подтягивать. Нестройное, но громкое и веселое пение разносилось по лесу, и звонкий вой передразнивал его.
Биншток придумывал, что бы сказать приятное Логину, доказать, что он не клевещет на Логина, а сочувствует. Подошел к Логину и сказал, делая серьезное лицо:
– Несчастный человек – этот Спиридон. Мне его очень жалко!
– Да? – переспросил Логин.
– Правда! И я думаю, что все беды народа от его невежества и малой культурности. Я часто мечтаю о том времени, когда все будут равны и образованны.
– И мужики будут щеголять в крахмальных сорочках и цилиндрах?
– Да, я убежден, что такое время настанет.
– Это будет хорошо.
– Еще бы! Тогда не будет этой захолустной тосчищи: общество везде будет большое. И вообще у нас много предрассудков. Вот хоть брак. Дети Адама женились на сестрах, отчего же нам нельзя?
– В самом деле, как жаль!
– Или древние пользовались мальчиками, а мы отчего же?
– Да, все предрассудки, подумаешь!
– Но прогресс победит их, все это будет впоследствии, и свободный брак, и все, и вольная проституция.
– Именно.
– А какую стишину он сляпал! – осклабился Биншток.
– Вам нравится? Биншток фыркнул.
– Еле выдержал!
– Ну что, канашка-соблазнитель, – сказал подошедший Гуторович, – что ж барышень забыли? Евлалия, живописная раскрасавица, поди, соскучилась!
– А ну ее! – досадливо сказал Биншток и отошел. Пьяный Баглаев подходил то к одному, то к другому и таинственно шептал:
– А ведь Спирьку-то Логин подуськал, никто, как он, уж это, брат, верно. Уж я знаю, мы с ним приятели.
– Ты врешь, Юшка, – сказал Биншток.
– А, ты не веришь? Мне, голове? Ах ты немецкая штука! Эй, ребята, – заорал Баглаев, – немца крестить, Быньку! В воду.
Подвыпившие молодые люди с хохотом окружили Бинштока и потащили его к ручью. Биншток хватался за кусты и кричал:
– Костюмчик испортите, вся новая тройка! Скандал.