– Любовь лучше, – сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.
– Что любовь! – говорила Анна. – Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.
В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.
– Да вот, – сказал Логин, – вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?
Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.
– А вы знаете, что надо делать? – спросила она.
– Не знаю, – решительно ответил Логин. – Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.
Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.
– А что, – сказал Ермолин, – не приступить ли к делу? Василий Маркович прочтет нам…
– Постойте, – сказал Коноплев, – писать-то все можно, бумага стерпит.
Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:
– Что такое? Да нет, господа, постойте, я не то, что… я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не всё.
– Савва Иванович любит обстоятельность, – сказал Хотин, посмеиваясь.
– Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.
– В таком случае, – сказал Ермолин, – мы попросим Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.
– Нисколько, я с удовольствием, – отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил:
– Все нынче жалуются, что тяжело жить.
– Еще и как тяжело, – со вздохом сказал Хотин.
– Мы все, не капиталисты, – продолжал Логин, – живем обыкновенно изо дня в день.
Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чем-то, но ничего не видел и говорил:
– Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства – все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.
– Ну, чем же? – недоверчиво спросил Коноплев.
– В нем есть что-то презренное, скряжническое.
– Ну, не скажите, – прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.
– Это верно, – подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.
– Может быть, и так, – сказал Логин, – но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.
– Для того ссудосберегательные кассы, – сказал Коноплев.
– Да, это хорошо, но и это узко, – деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.
– Тоже, какая семья! – сказал Хотин.
– Мы хорошую устроим, – отвечала Анна с ласковою улыбкою.
– Множество людей, – продолжал Логин, – терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.
– Да, кабы лишних ртов не было, – спорил Коноплев.
– Не бывает их, – говорил Логин. – Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека – нищета. Но зато естественное состояние общества – богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает…
– И пьянствует, – вставил свое словечко Коноплев.
– Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, – сказал Ермолин.
– А работы у него будет много, – продолжал Логин, – зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, – зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, – при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.
"Он холоден, и не верит, – вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. – Нет, – опять подумала она, – я ошибаюсь, конечно!"
– А если члены перессорятся? – спросил Коноплев.
– Весьма вероятно, – отвечал Логин. – Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.
– Нужен капитал, – сказал Хотин, – без денег самых пустых вещей не устроишь.
Деловая озабоченность не шла к нему, – такое у него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.
– Каждый человек сам по себе капитал, – сказал Логин. – Инструменты у многих, конечно, найдутся.
– И деньги найдутся, – сказала Анна и опять покраснела.
Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.
– С миру по нитке, – начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, – горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
– Самое главное, – сказал Ермолин, – надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
– Люди найдутся, – сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
– Было бы корыто… – начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
– Заведем в складчину машины, – заговорил Логин, – работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…
– На луну, – тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
– Зачем на луну? – досадливо сказал он, – хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
– Еще один вопрос, – торопливо сказал Коноплев, – типография будет?
При этом его лицо приняло такое выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
– Что ж, если понадобится, отчего же, – ответил Логин, – в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
– В нашем городе? Что у нас печатать? – спросила, улыбаясь, Анна. – Листок городских известий и сплетен?
– Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, – мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, – нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
– Какие? Приходно-расходные?
– Ну да вот я напечатаю свое сочинение, – почти готово.
– Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
– Эта типография, – сказала Анна, – будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, – и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.
Когда чтение окончилось, спорили еще долго о названии общества: Коноплев предлагал назвать его дружиною, Хотин – компаниею. Шестов – братством, – и не пришли ни к чему.
– С этим обществом мы таких делов наделаем, что страсть! – воскликнул Хотин, внезапно воодушевляясь. – Мы им покажем, как жить по совести. Только бы удалось нам осуществить, а уж мы им нос утрем.
И он яростно погрозил кому-то кулаками.
Логин вдруг нахмурился; язвительная улыбка промелькнула на его губах.
"Ничего не выйдет", – подумал он, и тоскливо стало ему. Но вслух он сказал: