- Эх, Захар, Захар! Ввел ты меня таки во искушение. Помни: вино только шампанское, прочее вино - пойло, ведь учил же я тебя? А? Учил? А чай?
- Кишкомой, ваше высокоблагородие, - быстро ответил солдат.
- Ну вот видишь… - Гриценко снова сочно поцеловал солдата и, слегка толкнувши, сказал, - ступай.
Но едва тот повернулся, как он крикнул:
- Песенников! Захар, даж-живо… Моих!
- Эх, Павел Иванович, - сказал Воробьев, - четыре часа утра. Люди спят еще, а там на уборку надо. Ну какие песенники!
Гриценко улыбался широкой радостной улыбкой.
- Х-хочу! Ж-желаю… Хочу показать пижону, что люди меня любят и что это ничего, - он сделал жест рукой. - Они на это не обижаются. Лишь бы любили их и не помыкали. Так-то, милый Степочка. И не препятствуй мне. Две песни… Понял? Две песни. И он споет нам - сей юный, - он захохотал, - Лев Толстой!
Саблин пожал плечами и отошел. Сердиться на Гриценку он не мог.
II
В ожидании песенников карты расстроились. Маноцков сердито говорил корнету Ротбеку, одного выпуска с Саблиным, и поручику Бахметеву, заядлому спортсмену:
- Я вас уверяю, мой Фигаро прыгнет.
- Через стул? - спрашивал Ротбек.
- Через стул.
- Обнесет, - убежденно говорил Бахметев.
- Никогда. Все дело в дрессировке. Надо, чтобы лошадь поняла. Или хотите, через веревку, на которой я повешу носовой платок.
- Ну это легче. Но через стул?
- Хотите пари? Завтра у вас в манеже. Я приеду.
Степочка ходил мягкими шагами вдоль стола и недовольно поглядывал на дам. Они не догадались вовремя уехать и теперь задерживали игру в карты. При них не хотели играть.
- Вы бы спели нам что-нибудь, Катерина Филипповна, - сказал он. - А? Что так-то сидеть?
- И то под гитару? - подсаживаясь к дамам, сказал Гриценко. - Ну!
- Ну, - сказал и Степочка, который и сам недурно певал цыганские романсы тоненьким, жидким, но верным тенором.
Китти встряхнулась. Разрумянившаяся, молодая, чуть начинающая полнеть, она была очень хороша.
- Хотите "Письмецо", - сказала она.
- Идет! - воскликнул Гриценко и, раскачиваясь и помахивая декой гитары, стал брать аккорды.
Жду я весточки от дру-у-га,
Все в слезах мое лицо,
Напиши же, друг мой ми-илый,
Поскорей мне письмецо! -
пропела Китти, и вдруг с разных концов столовой настроившийся хор дружно подхватил вторые строки куплета.
- Отлично, браво! браво, - крикнул Степочка.
Гриценко фальцетом, без голоса, но музыкально и верно, сверкая цыганскими глазами, завел второй куплет.
Вольтижируя в манеже,
Я разбил ……и хо-хо-хо!
Напиши же, друг мой милый,
Поскорей мне письмецо.
Все гости громко хохотали, Китти и Владя веселее всех.
- Нет, Саблина заставьте петь, юнкерскую, - закричал румяный Ротбек и потащил Саблина к пианино, стоявшему в углу.
Саблин взял несколько аккордов. Офицеры подошли к пианино. Маноцков с Бахметевым остались в стороне, они все спорили.
- Ты говоришь, минута двенадцать. Никогда.
- Это дерби! - кипятился Маноцков.
- Дерби! - минута восемь. Ну, хочешь пари.
Саблин взял бравурный аккорд, лицо его разгорелось и стало шаловливым. Бойко играя веселый марш, он только сказал первое слово, как все дружно грянули:
Цирг поехал за границу
Обозреть Евро-пу!
А жена, чтоб не скучать,
Стала молодежь цукать!..
Цирга, Цирга, Цирга, Цирг, Цирг, Цирг…
Юнкерская песня про училищного офицера Цирга, полная циничных намеков, весело гремела, и звонкий голос Китти выделялся среди мужских голосов в самых рискованных местах.
III
Пришли песенники. Их было 25 человек, и с ними толстый заслуженный вахмистр. Солдаты были в свежих белых рубахах, подпоясанных лосиными ремнями, в чистых рейтузах и ярко начищенных сапогах со шпорами. Вахмистр был в мундире, расшитом золотыми и серебряными шевронами, с медалями на груди и на шее и с цепочкой из ружей за отличную стрельбу. Они принесли с собою аромат тополей, утра и весны и запах крепкой сапожной смазки.
Степочка поздоровался с ними. Запевало - молодой солдат, эскадронный писарь, невысокого роста, худощавый, с интеллигентным лицом - вышел вперед, заложил руки за спину и выставил ногу. У него был очень хороший тенор, он был музыкально образован и знал себе цену. Злыми глазами он оглянул всю столовую, вино и женщин и запел звонким, за душу берущим голосом:
Ах, братцы, лето настает
Со своими лагерями.
Великий князь нас поведет,
И господа все с нами!
Он взмахнул рукой, обернулся к хору, и хор чуть слышно мягкими аккордами проговорил:
Ура! Наш славный полк, ура!
Великий князь нас поведет,
И господа все с нами…
- Нет, - размякая от песни и от горделивого сознания, что это его песенники, его эскадрон, сказал Гриценко, - вы послушайте, как наш свирепый Саша Саблин с Любовиным дуэтом поет. Опера.
- Спойте, Саблин!
- Саша, спой! - раздались голоса.
Саблин отошел от пианино и стал перед песенниками. Хороший музыкант, привыкший в корпусе и в училище петь в хоре, Саблин теперь увлекался запевалой Любовиным и его тенором и все мечтал отдать его в консерваторию и на сцену. Любовин учил его новым песням, таким, каких Саблин не знал.
- Давай, Любовин, твою, - сказал Саблин.
- Слушаю.
Два голоса слились в братском объятии и пошли рассказывать кольцовскую "Песнь бобыля".
- Ни кола, ни двора,
Зипун - весь пожиток,
Век живи не тужи -
Умрешь - не убыток.
Китти, сидя рядом со Степочкой, пожималась, поводя плечами, щурила свои синие глаза на Саблина, завороженная его красотою, молодостью и силой.
- Степочка, - шептала она Воробьеву, - неужели правда, что Саблин - никогда? ни разу?
- Ну да, конечно, - говорил Степочка, разглядывая кольца на руке у Китти и перебирая ее мягкие горячие пальцы.
- Нет, этакая прелесть! Совсем даже не знает? Не видал?
- Уверяю вас.
- Этакий восторг! Степочка, милый. Устройте мне его. Устройте, чтобы я была… первая… Хорошо?
- А хочется? - улыбаясь спрашивал Воробьев.
- Ах… И даже - очень!
- Ну, ладно!
- Вот милый!
- Тише вы.
Мужику, богачу
И с казной не спится, -
пели Саблин с Любовиным.
Бобыль гол как сокол,
Поет-веселится!..
Степочке надоели эти песни. Шесть часов утра уже. Яркое солнце безстыдно глядится в закрытые окна, и слышен благовест.
- Надо кончать, Павел Иванович, и на уборку, - сказал он.
- Ну еще одну… Мою! - сказал Гриценко.
- Командирскую, - приказал вахмистр. Хор разом весело грянул:
Шел солдат с похода,
Зашел солдат в кабак,
Сел солдат на лавку,
Закуривал табак!..
Широко лилась любимая Гриценки.
Наш полк вперед несется,
Всех рубит наповал.
Выстрел раздается,
И командир наш пал!..
Песенники кончили песню. Гриценко встал и торжественно перецеловался с солдатами. Слезы блистали у него на глазах. Он искренно любил в эту минуту их всех. Он достал двадцать пять рублей и дал их вахмистру.
- Спасибо, братцы, - тронутым голосом сказал он.
- Рады стараться, ваше высокоблагородие, - крикнули песенники.
- Ну и по домам. Утренние занятия я отменяю, вахмистр, - сказал Гриценко.
Песенники стали выходить. Поднялись и дамы.
- Корнет Саблин, - повелительно сказал Степочка, - проводите барышень домой.
- Но… господин полковник, - смущенно проговорил Саблин, - я…
- Никаких "но", дорогой мой. Вы один не играете в карты и вполне трезвы. Ну… Марш!
Саблин развел руками и, неловко подходя к дамам, сказал:
- Я к вашим услугам…
IV
В карете они молчали. Было душно, пахло духами и вином. Владя сидела бледная, ее укачивало, она едва держалась. Китти была пьяна от вина, но еще более ее пьянила близость молодого офицера. Его благородный поступок, его пение, молодость и красота - все туманило ее, и она до боли хотела его. Говорить она не решалась. Она боялась испугать его, робкого и застенчивого, и в голове создавала план, как победить его.
Ехать было недалеко. На Офицерской, у высокого, еще спавшего дома остановились. Дворник открыл калитку ворот. Тут же под воротами был и подъезд. Китти позвонила. Пожилая, солидная горничная в чепце и переднике в кружевах открыла дверь. Лицо ее было спокойное, безстрастное.
Саблин стал прощаться.
- Куда же вы, милый человек, - сказала ласково Китти. - Нет. Прошу вас, зайдите ко мне на минуту. Мне надо написать два слова Гриценке. Ну, пожалуйста!