Он криво усмехнулся, расшаркался и быстро удалился.
[1] Дубровин А. И. (1855–1918) - врач, один из членов Союза русского народа.
Брошечка
Супруги Шариковы поссорились из-за актрисы Крутомирской, которая была так глупа, что даже не умела отличать женского голоса от мужского и однажды, позвонив Шарикову по телефону, закричала прямо в ухо подошедшей на звонок супруге его:
- Дорогой Гамлет! Ваши ласки горят в моем организме бесконечным числом огней!
Шарикову в тот же вечер приготовили постель в кабинете, а утром жена прислала ему вместе с кофе записку:
"Ни в какие объяснения вступать не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно. Анастасия Шарикова".
Так как самому Шарикову, собственно говоря, тоже ни в какие объяснения вступать не хотелось, то он и не настаивал, а только старался несколько дней не показываться жене на глаза. Уходил рано на службу, обедал в ресторане, а вечера проводил с актрисой Крутомирской, часто интригуя ее загадочной фразой:
- Мы с вами все равно прокляты и можем искать спасения только друг в друге.
Крутомирская восклицала:
- Гамлет! В вас много искренности! Отчего вы не пошли на сцену?
Так мирно протекло несколько дней, и вот однажды утром, а именно в пятницу десятого числа, одеваясь, Шариков увидел на полу около дивана, на котором он спал, маленькую брошечку с красноватым камешком.
Шариков поднял брошечку, рассматривал и думал:
"У жены такой вещицы нет. Это я знаю наверное. Следовательно, я сам вытряхнул ее из своего платья. Нет ли там еще чего?" Он старательно вытряс сюртук, вывернул все карманы.
Откуда она взялась?
И вдруг он лукаво усмехнулся и подмигнул себе левым глазом.
Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят - подсунут кому-нибудь свою вещь, а потом говорят: "А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка, обыщем-ка Ивана Семеныча".
Найдут и хохочут. Это очень смешно.
Вечером Шариков вошел в уборную Крутомирской и, лукаво улыбаясь, подал ей брошечку, завернутую в бумагу:
- Позвольте вам преподнести, хе-хе!
- Ну к чему это! Зачем вы беспокоитесь? - деликатничала актриса, развертывая подарок. Но когда развернула и рассмотрела, вдруг бросила его на стол и надула губы. - Я вас не понимаю! Это, очевидно, шутка! Подарите эту дрянь вашей горничной. Я не ношу серебряной дряни с фальшивым стеклом.
- С фальшивым стекло-ом? - удивился Шариков. - Да ведь это же ваша брошка! И разве бывает фальшивое стекло?
Крутомирская заплакала и одновременно затопала ногами - из двух ролей зараз:
- Я всегда знала, что я для вас ничтожество! Но я не позволю играть честью женщины!.. Берите эту гадость! Берите! Я не хочу до нее дотрагиваться - она, может быть, ядовитая!
Сколько ни убеждал ее Шариков в благородстве своих намерений, Крутомирская выгнала его вон.
Уходя, Шариков еще надеялся, что все это уладится, но услышал пущенное вдогонку: "Туда же! Нашелся Гамлет! Чинуш несчастный!"
Тут он потерял надежду.
На другой день надежда воскресла без всякой причины, сама собой, и он снова поехал к Крутомирской. Но та не приняла его. Он сам слышал, как сказали:
- Шариков? Не принимать!
И сказал это - что хуже всего - мужской голос. На третий день Шариков пришел к обеду домой и сказал жене:
- Милая! Я знаю, что ты святая, а я подлец. Но нужно же понимать человеческую душу!
- Ладно! - сказала жена. - Я уже четыре раза понимала человеческую душу! Да-с! В сентябре понимала, когда с бонной снюхались, и у Поповых на даче понимала, и в прошлом году, когда Маруськино письмо нашли. Нечего, нечего! И из-за Анны Петровны тоже понимала. Ну а теперь баста!
Шариков сложил руки, точно шел к причастию, и сказал кротко:
- Только на этот раз прости! Наточка! За прошлые раза не прошу! За прошлые не прощай. Бог с тобой! Я действительно был подлецом, но теперь клянусь тебе, что все кончено.
- Все кончено? А это что?
И, вынув из кармана загадочную брошечку, она поднесла ее к самому носу Шарикова. И, с достоинством повернувшись, прибавила:
- Я попросила бы вас не приносить по крайней мере домой вещественных доказательств вашей невиновности, ха-ха!.. Я нашла это в вашем сюртуке. Возьмите эту дрянь, она жжет мне руки!
Шариков покорно спрятал брошечку в жилетный карман и целую ночь думал о ней. А утром решительными шагами пошел к жене.
- Я все понимаю, - сказал он. - Вы хотите развода. Я согласен.
- Я тоже согласна! - неожиданно обрадовалась жена. Шариков удивился:
- Вы любите другого?
- Может быть. Шариков засопел носом:
- Он на вас никогда не женится.
- Нет, женится!
- Хотел бы я видеть… Ха-ха!
- Во всяком случае, вас это не касается. Шариков вспылил:
- Позвольте! Муж моей жены меня не касается. Нет, каково? А?
Помолчали.
- Во всяком случае, я согласен. Но перед тем как мы расстанемся окончательно, мне хотелось бы выяснить один вопрос. Скажите, кто у вас был в пятницу вечером?
Шарикова чуть-чуть покраснела и ответила неестественно честным тоном:
- Очень просто: заходил Чибисов на одну минутку. Только спросил, где ты, и сейчас же ушел. Даже не раздевался ничуть.
- А не в кабинете ли на диване сидел Чибисов? - медленно проскандировал Шариков, проницательно щуря глаза.
- А что?
- Тогда все ясно. Брошка, которую вы мне тыкали в нос, принадлежит Чибисову. Он ее здесь потерял.
- Что за вздор! Он брошек не носит! Он мужчина.
- На себе не носит, а кому-нибудь носит и дарит. Какой-нибудь актрисе, которая никогда и Гамлета-то в глаза не видала. Ха-ха! Он ей брошки носит, а она его чинушом ругает. Дело очень известное! Ха-ха! Можете передать ему это сокровище.
Он швырнул брошку на стол и вышел.
Шарикова долго плакала. От одиннадцати до без четверти два. Затем запаковала брошечку в коробку из-под духов и написала письмо.
"Объяснений никаких не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно.
Взглянув на посылаемый вам предмет, вы поймете, что мне все известно.
Я с горечью вспоминаю слова поэта:
Так вот где таилась погибель моя:
Мне смертию кость угрожала.
В данном случае кость - это вы. Хотя, конечно, ни о какой смерти не может быть и речи. Я испытываю стыд за свою ошибку, но смерти я не испытываю. Прощайте. Кланяйтесь от меня той, которая едет на "Гамлета", зашпиливаясь брошкой в полтинник.
Вы поняли намек?
Забудь, если можешь!".
Ответ на письмо пришел в тот же вечер. Шарикова читала его круглыми от бешенства глазами.
"Милостивая государыня! Ваше истерическое послание я прочел и пользуюсь случаем, чтобы откланяться. Вы облегчили мне тяжелую развязку. Присланную вами, очевидно, чтобы оскорбить меня, штуку я отдал швейцарихе. Sic transit Catilina[1]. Евгений Чибисов".
Шарикова горько усмехнулась и спросила сама себя, указывая на письмо:
- И это они называют любовью?
Хотя никто этого письма любовью не называл. Потом позвала горничную:
- Где барин?
Горничная была чем-то расстроена и даже заплакала.
- Уехадчи! - отвечала она. - Уложили чемодан и дворнику велели отметить.
- А-а! Хорошо! Пусть! А ты чего плачешь?
Горничная сморщилась, закрыла рот рукой и запричитала. Сначала слышно было только "вяу-вяу", потом и слова:
- …Из-за дряни, прости господи, из-за полтинниной человека истребил… ил…
- Кто?
- Да жених мой - Митрий, приказчик. Он, барыня-голубушка, подарил мне брошечку, а она и пропади. Уж я искала, искала, с ног сбилась, да, видно, лихой человек скрал. А Митрий кричит: "Растеряха ты! Я думал, у тебя капитал скоплен, а разве у растерях капитал бывает". На деньги мои зарился… вяу-вяу!
- Какую брошечку? - похолодев, спросила Шарикова.
- Обыкновенную, с красненьким, быдто с леденцом, чтоб ей лопнуть!
- Что же это?
Шарикова так долго стояла, выпучив глаза на горничную, что та даже испугалась и притихла.
Шарикова думала:
"Так хорошо жили, все было шито-крыто, и жизнь была полна. И вот свалилась нам на голову эта окаянная брошка и точно ключом все открыла. Теперь ни мужа, ни Чибисова. И Феньку жених бросил. И зачем это все? Как все это опять закрыть? Как быть?"
И так как совершенно не знала, как быть, то топнула ногой и крикнула на горничную:
- Пошла вон, дура!
А впрочем, больше ведь ничего не оставалось!
[1] Так уходит Каталина (лот.). Катилина Луций Сергий (108-62 до н. э.) - римский патриций, организатор заговора с целью свержения республиканской власти; был изобличен Цицероном.