* * *
"Пошехонская старина", разумеется, прежде всего крепостная Россия второй четверти XIX века, в мощной живописи салтыковского реализма. Однако, обращаясь к истории, Салтыков всегда исходил из насущных задач современности. Тема крепостного права никогда не была для него только исторической.
"Крепостничество <…> еще дышит, буйствует и живет между нами, – утверждал писатель в 1869 году. – Оно живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках". Из этого источника "доселе непрерывно сочатся всякие нравственные и умственные оглушения, заражающие наш воздух и растлевающие наши сердца трепетом и робостью".
Десятилетием позже, в 1878 году, Салтыков писал: "Да, крепостное право упразднено, но еще не сказало своего последнего слова. Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающ и силен, чтоб исчезнуть по первому манию. Обыкновенно, говоря об нем, разумеют только отношения помещиков к бывшим крепостным людям, но тут только одна капля его! Эта капля слишком специфически пахла, а потому и приковала исключительно к себе внимание всех. Капля устранена, а крепостное право осталось. Оно разлилось в воздухе, осветило нравы; оно изобрело пути, связывающие мысль, поразило умы и сердца дряблостью".
Наконец, в 1887 году Салтыков повторил те же мысли в начальных строках "Пошехонской старины", соединяя тем самым идею нового произведения с постоянными своими раздумьями о живучести "яда" крепостной старины в русской пореформенной жизни. "…Хотя старая злоба дня и исчезла, – писал здесь Салтыков, – но некоторые признаки убеждают, что, издыхая, она отравила своим ядом новую злобу дня и что, несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их остается нетронутою".
Имея в виду эпоху 1861 – 1905 годов, Ленин писал: "В течение этого периода следы крепостного права, прямые переживания его насквозь проникали собой всю хозяйственную (особенно деревенскую) и всю политическую жизнь страны <…> Политический строй России за это время был <…> насквозь пропитан крепостничеством"[].
"В России много еще крепостнической кабалы", – указывал Ленин в 1903 г.[]. "Крепостничество еще живо", – констатировал он в 1914 г., то есть всего за три года до Октября[].
Выявление и обличение крепостнических пережитков, крепостнического духа и привычек в русской жизни, борьбу с ними Ленин считал делом "громадной важности"[].
Показывая в "Пошехонской старине" правдивую историческую картину крепостного права как целого "громадного строя", не ликвидированного полностью реформами 1860-х годов, Салтыков объективно участвовал в указанном Лениным деле "громадной важности", стоявшем на историческом череду русской жизни.
В 1886 – 1889 годы, когда писалась салтыковская "хроника", правительственная политика знаменовалась разработкой ряда законодательных мероприятий, имевших своей задачей пересмотр и "исправление" в реакционном духе реформ 60 – 70-х годов. Подготовленные "контрреформы" (были введены в 1889 – 1894 годах), все вместе и каждая в отдельности, имели реставраторский характер. В них откровенно возрождался дух крепостничества и восстанавливалась "отеческая опека" поместного дворянства над крестьянской массой. Положение о земских начальниках было призвано вернуть в деревню "твердое, хотя и патриархальное управление помещиков" (слова из "записки" министра внутренних дел гр. Д. А. Толстого).
Крепостнические устремления реакции не были неожиданными для Салтыкова. Еще в начале 80-х годов он предупреждал: "Стоит только зазеваться, и крепостное право осенит нас снова крылом своим". Теперь, по прошествии нескольких лет, читатели Салтыкова могли еще раз убедиться в удивительной проницательности и дальновидности социально-политического зрения писателя.
Либеральная и народническая интеллигенция, революционные круги, находившиеся тогда еще в состоянии непреодоленного кризиса, после неудачи, постигнувшей в 70-х годах второй демократический подъем в России, были не способны создавать сколько-нибудь действенный заслон напору реакции, в обществе и литературе это были годы усиления буржуазных элементов, годы начавшейся борьбы за отказ от "наследства" шестидесятых годов, за эмансипацию от его общественных, оппозиционно-демократических традиций.
В этой связи представляет принципиальный интерес свидетельство Г. З. Елисеева, написавшего в своих воспоминаниях: "Надобно сказать, что и свои чисто беллетристические вещи Салтыков писал не без задней мысли. По крайней мере, это должно сказать о его "Пошехонской старине". Мне и другим он говорил, что хочет посвятить это сочинение имени покойного Некрасова.
Притом прибавлял, что "ныне вошло в моду плевать на шестидесятые годы и людей в то время действовавших. Топчут в грязь всех и все. Начали лягать и Некрасова".
В обстановке глубокой реакции Салтыков один из немногих сохранял верность заветам демократического шестидесятничества. Такая позиция позволила Салтыкову стать главной в литературе восьмидесятничества фигурой оппозиции крепостническому духу катковско-победоносцевской России и нанести своей "хроникой" мощный удар по всем и всяческим идеализаторам и апологетам крепостной старины.
Актуальный публицистический подтекст салтыковской "хроники" был ясен современникам. Секрет ее "огромной ценности" усматривался "в широком размахе мысли, которая в давно изжитом прошлом умеет отыскать живучие ростки, цепко хватающиеся за будущее и связывающие мертвое "было" с еще не народившимся "будет" через посредство волнующего нас "есть".
* * *
Исполненная социального критицизма и обличения "Пошехонская старина" не принадлежит, однако, к искусству сатиры. Свой метод изображения крепостного быта Салтыков определяет в этом произведении как метод строго реалистический – "свод жизненных наблюдений". Он всюду ставит читателя лицом к лицу с миром живых людей и конкретной бытовой обстановкой.
Типизация достигается здесь не в условиях и заостренных формах сатирической поэтики (гипербола, гротеск, фантастическое и др.), а в формах самой жизни.
Вместе с романом "Господа Головлевы" и новеллами "Мелочи жизни" "Пошехонская старина" принадлежит к вершинам позднего салтыковского реализма. Но, как и во всех предшествующих сочинениях Салтыкова, типизация в "Пошехонской старине" подчинена "социологизму" его эстетики. Память писателя вывела на страницы его исторической "хроники" целую толпу людей – живых участников старой трагедии русской жизни (более двухсот персонажей!).
Каждое лицо в этой толпе индивидуально. Вместе с тем каждое же показано в системе его общественных связей, в каждом раскрыты черты не личной только, но в первую очередь социальной позиции, психологии, поведения. Властность и гневливость Анны Павловны Затрапезной, владеющие ее мыслями, чувствами и поступками, "демон стяжания" и "алчность будущего" не столько природные качества энергичной и деловой натуры этой незаурядной женщины. В большей мере это свойства, привитые ей социальной средой и обстановкой, особенно полной бесконтрольностью помещичьей власти. Салтыков не заглядывает в глубь души Анны Павловны, не раскрывает ее внутреннего мира. Хозяйка малиновской усадьбы интересует его прежде всего как помещица, распоряжающаяся "по всей полной воле" своими бесправными "подданными" – крепостными и членами собственной семьи. "Изображение "среды", – заметил Добролюбов по поводу первой книги Салтыкова "Губернские очерки", – приняла на себя щедринская школа…". Изображению "среды" посвящена и последняя книга писателя – "среды" крепостного строя.
По наружной манере спокойного реалистического повествования, по простоте и задушевности тона "Пошехонская старина" могла бы быть причислена к произведениям эпического жанра. Но такому причислению препятствуют авторские "отступления" от прямой нити рассказа, лирические, публицистические, философско-исторические и те эмоциональные вспышки, которые характеризуются отношением писателя к образу или картине в самый момент их создания. Присутствие этих элементов в эпической прозе "хроники" придает ей обычную для салтыковского искусства субъективную страстность.
Вместе с тем эти элементы характеризуют личность автора и свидетельствуют об истинности тех впечатлений, которые некогда пришлось пережить ему и которые он теперь воссоздает (см., например, в главе "Тетенька Анфиса Порфирьевна" воспоминания о чувстве гнева, испытанного Салтыковым в детстве при зрелище жестокого наказания дворовой девочки).
В композиционном отношении "Пошехонская старина" представляет собой одну из разновидностей обычного приема Салтыкова – "сцепления" в единую крупную форму серии "автономных" очерков или рассказов. Среди множества действующих лиц этих очерков или рассказов нет главных героев, нет и единой фабулы, связывающей всех действующих лиц. Над всеми ими подымается единственный "герой" хроники – крепостной строй; всех их связывает единственная фабула – "обыкновенного жизненного обихода" этого строя. Они и придают единство целого всему произведению.
Вместе с тем каждая из глав-рассказов "хроники", как сказано, автономна и представляет художественно законченное произведение.