Варенька, услыхав зов Кити и выговор ее матери, быстро, легкими шагами подошла к Кити. Быстрота движений, краска, покрывавшая оживленное лицо, - все показывало, что в ней происходило что-то необыкновенное. Кити знала, что было это необыкновенное, и внимательно следила за ней. Она теперь позвала Вареньку только затем, чтобы мысленно благословить ее на то важное событие, которое, по мысли Кити, должно было совершиться нынче после обеда в лесу.
- Варенька, я очень счастлива, но я могу быть еще счастливее, если случится одна вещь, - шепотом сказала она, целуя ее.
- А вы с нами пойдете? - смутившись, сказала Варенька Левину, делая вид, что не слыхала того, что ей было сказано.
- Я пойду, но только до гумна, и там останусь.
- Ну что тебе за охота? - сказала Кити.
- Нужно новые фуры взглянуть и учесть, - сказал Левин. - А ты где будешь?
- На террасе.
II
На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
- Я на дешевом товаре всегда платья девушкам покупаю сама, - говорила княгиня, продолжая начатый разговор… - Не снять ли теперь пенки, голубушка? - прибавила она, обращаясь к Агафье Михайловне. - Совсем тебе не нужно это делать самой, и жарко, - остановила она Кити.
- Я сделаю, - сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающими кровяным сиропом, пенками. "Как они будут это лизать с чаем!" - думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что большие не едят самого лучшего - пенок.
- Стива говорит, что гораздо лучше давать деньги, - продолжала между тем Долли начатый занимательный разговор о том, как лучше дарить людей, - но…
- Как можно деньги! - в один голос заговорили княгиня и Кити. - Они ценят это.
- Ну, я, например, в прошлом году купила нашей Матрене Семеновне не поплин, а вроде этого, - сказала княгиня.
- Я помню, она в ваши именины в нем была.
- Премиленький узор; так просто и благородно. Я сама хотела себе сделать, если бы у нее не было. Вроде как у Вареньки. Как мило и дешево.
- Ну, теперь, кажется, готово, - сказала Долли, спуская сироп с ложки.
- Когда крендельками, тогда готово. Еще поварите, Агафья Михайловна.
- Эти мухи! - сердито сказала Агафья Михайловна. - Все то же будет, - прибавила она.
- Ах, как он мил, не пугайте его! - неожиданно сказала Кити, глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его.
- Да, но ты бы подальше от жаровни, - сказала мать.
- A propos de Варенька - сказала Кити по-французски, как они и все время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. - Вы знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было!
- Однако какова мастерица сваха! - сказала Долли. - Как она осторожно и ловко сводит их…
- Нет, скажите, maman, что вы думаете?
- Да что же думать? Он (они разумели Сергея Ивановича) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но все-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие… Она очень добрая, но он мог бы…
- Нет, вы поймите, мама, почему для него и для нее лучше нельзя придумать. Первое - она прелесть! - сказала Кити, загнув один палец.
- Она очень нравится ему, это верно, - подтвердила Долли.
- Потом второе: он такое занимает положение в свете, что ему ни состояние, ни положение в свете его жены совершенно не нужны. Ему нужно одно - хорошую, милую жену, спокойную.
- Да, уж с ней можно быть спокойным, - подтвердила Долли.
- Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса, и все решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
- Да ты не волнуйся. Тебе совсем не нужно волноваться, - сказала мать.
- Да я не волнуюсь, мама. Мне кажется, что он нынче сделает предложение.
- Ах, это так странно, как и когда мужчина делает предложение… Есть какая-то преграда, и вдруг она прорвется, - сказала Долли, задумчиво улыбаясь и вспоминая свое прошедшее со Степаном Аркадьичем.
- Мама, как вам папа сделал предложение? - вдруг спросила Кити.
- Ничего необыкновенного не было, очень просто, - отвечала княгиня, но лицо ее все просияло от этого воспоминания.
- Нет, но как? Вы все-таки его любили, прежде чем вам позволили говорить?
Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины.
- Разумеется, любила; он ездил к нам в деревню.
- Но как решилось? Мама?
- Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно: решилось глазами, улыбками…
- Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками, - подтвердила Долли.
- Но какие слова он говорил?
- Какие тебе Костя говорил?
- Он писал мелом. Это было удивительно… Как это мне давно кажется! - сказала она.
И три женщины задумались об одном и том же. Кити первая прервала молчание. Ей вспомнилась вся эта последняя пред ее замужеством зима и ее увлечение Вронским.
- Одно… это прежняя пассия Вареньки, - сказала она, по естественной связи мысли вспомнив об этом. - Я хотела сказать как-нибудь Сергею Ивановичу, приготовить его. Они, все мужчины, - прибавила она, - ужасно ревнивы к нашему прошедшему.
- Не все, - сказала Долли. - Ты это судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском. Да? Правда ведь?
- Правда, - задумчиво улыбаясь глазами, отвечала Кити.
- Только я не знаю, - вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, - какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой.
- Ну, да не про это мы говорим, - покраснев, сказала Кити.
- Нет, позволь, - продолжала мать, - и потом ты сама не хотела мне позволить переговорить с Вронским. Помнишь?
- Ах, мама! - с выражением страдания сказала Кити.
- Теперь вас не удержишь… Отношения твои и не могли зайти дальше, чем должно; я бы сама вызвала его. Впрочем, тебе, моя душа, не годится волноваться. Пожалуйста, помни это и успокойся.
- Я совершенно спокойна, maman.
- Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, - сказала Долли, - и как несчастливо для нее. Вот именно наоборот, - прибавила она, пораженная своею мыслью. - Тогда Анна так была счастлива, а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю.
- Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, - сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, а за Левина.
- Что за охота про это говорить, - с досадой сказала Кити, - я об этом не думаю и не хочу думать… И не хочу думать, - повторила она, прислушиваясь к знакомым шагам мужа по лестнице террасы.
- О чем это: и не хочу думать? - спросил Левин, входя на террасу.
Но никто не ответил ему, и он не повторил вопроса.
- Мне жалко, что я расстроил ваше женское царство, - сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить при нем.
На секунду он почувствовал, что разделяет чувство Агафьи Михайловны, недовольство на то, что варят малину без воды, и вообще на чуждое щербацкое влияние. Он улыбнулся, однако, и подошел к Кити.
- Ну, что? - спросил он ее, с тем самым выражением глядя на нее, с которым теперь все обращались к ней.
- Ничего, прекрасно, - улыбаясь, сказала Кити, - а у тебя как?
- Да втрое больше везут, чем телега. Так ехать за детьми? Я велел закладывать.
- Что ж, ты хочешь Кити на линейке везти? - с упреком сказала мать.
- Да ведь шагом, княгиня.
Левин никогда не называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее так.
- Поедемте с нами, maman, - сказала Кити.
- Не хочу я смотреть на это безрассудство.
- Ну, я пешком пойду. Ведь мне здорово. - Кити встала, подошла к мужу и взяла его за руку.
- Здорово, но все в меру, - сказала княгиня.