- Да кто ж его знает, случалось ли, нет ли?.. сказывают люди, что бывало…
- Что же именно?
- Мало ли что!.. страсти разные чудились… вой, опять же, слыхали!
- И ты веришь в такие сплетки? Ведь их бабы плетут от нечего делать!
- Да оно что говорить… но, одначе, не все бабы выдумывают: кое дело и вправду приключается!..
- А например?
Никита помолчал и глянул по сторонам. Лес делался гуще; пески понемногу сменялись суглинком; стали попадаться шатровые ели. Безмолвие нарушал только дятел, где-то крепко и четко стучавший носом.
- Всяко бывает!.. - повторил Никита. - Опять же в писанье про нечистую силу сказывается: стало быть, есть она! Да вот недалече ходить, - добавил он, - будете в Воронцовке, сами увидите; дом проклятой там есть!
- Кем проклятой?
- А кто ж его знает? Ну только жить в нем нет возможности. Так заколоченный и стоит!
- Почему?
- Нечисть в нем, от этого! Днем еще ничего, всякий входи и выходи слободно, ну а ночью не дай Господи! В нем свет, в нем голоса, в нем крики! камнями пуляют, палками, чем ни попадя! А людей нет никого - ни комара, сказать!
- Ну, что ты за басни рассказываешь?
- Истинную правду говорю: зря-то ведь дом крысам не бросят! Вот ужо приедем, поспрошайте у других - то же вам скажут!
Долгий свисток паровоза вдруг нарушил тишину; лес весь наполнился гулом идущего поезда.
- Пассажирский, должно!.. - проронил, прислушиваясь, Никита. - Воронцовка рядом совсем! Ну-ка, вы, милыя?.. - Он взялся за свободно висевшие вожжи и подбодрил лошадей. Опять трелью залился колокольчик, замелькали мимо сосны. Мы быстро миновали остаток леса и застучали колесами по выстланной щебенкою коротенькой улице, сейчас же разворачивавшей, как рога, линии своих домов и превращавшейся в небольшую площадь, пыльную и усеянную остатками сена и конского навоза. По другую сторону ее, прямо против улицы, белел небольшой домик станции.
Никита свернул с улицы влево и въехал в ворота двухэтажного, выкрашенного в темно-желтую краску деревянного дома.
Нас встретило гоготом целое стадо гусей; на просторном дворе бродили куры, на куче мусора спала старая черная шавка. Она вынула из-под живота поседевшую морду, подняла ее кверху, хрипло пролаяла раза три и, исполнив свои обязанности, опять сунула нос под брюхо.
На стук телеги на крыльцо высыпала целая куча людей; впереди стояли два босых, совсем молодых парня в красных, кумачовых рубахах; из-за них выглядывали три юных, румяных женских лица; позади всех, опершись толстыми руками на чьи-то плечи, тянулась, став на цыпочки, не дошедшая ростом, зато взявшая другими двумя измерениями стряпка. На всех лицах изображалось любопытство.
Никита приподнял шапку.
- Здравствуйте! - произнес он, остановив лошадей у крыльца. - Дома хозяин, что ль?
- Дома, дома!!! - отозвалось шесть голосов.
- А по какому делу надо его? - спросил один из парней.
- А про то хозяину спрашивать, не тебе!.. - сурово ответил Никита. - Поди доложись, барин, мол, из Петенбурха приехал!
- Из Петербурга?!.. - радостно воскликнул где-то в воздухе женский голос.
Я поднял глаза и увидал выставившуюся чуть не до пояса из окна второго этажа даму в высокой необычайной прическе из одних черных кудерьков, делавшей ее похожей на пуделя. Кудерьки колечками падали ей на лоб и на щеки; среди них шильцем торчал напудренный красный носик.
- Беги, беги, Сенька!!! - заговорили на крыльце, подталкивая парня с разных сторон. - Пожалуйте, барин, в горницы!..
Сенька бессмысленно поглядел вокруг, потом на чернявую даму и вдруг стремглав бросился к двери.
Я выбрался из телеги и поднялся на крыльцо. Никита отъехал под навес и стал там привязывать лошадей.
- Пожалуйте!.. пожалуйте!.. - засуетились на крыльце, давая мне дорогу.
Я двинулся было вперед, но стряпка вдруг раскинула обе руки, словно желая принять меня в объятия, и перегородила вход.
- Куда ж вы, черти невежливые, барина-то через куфню ведете? - воскликнула она.
Все спохватились, заахали и вперебой стали просить меня перейти на соседнее крыльцо. Пришлось покориться, и только что я ступил на него - из "паратной" быстро вышел хозяин - еще молодой человек лет тридцати в черном сюртуке и грязноватой ночной рубашке без воротничка; на ней посвечивала медная запонка. Вид у него был деловитый; карие глаза смотрели внимательно и умно.
Мы поздоровались и познакомились; я сообщил хозяину о цели своего приезда. Дама в кудерьках высунулась из окна до такой степени, что угрожала ежесекундно вылететь в виде птицы, и, наклонив ухо, старалась расслушать, что мы говорили. Все кухонное население столпилось у края своего крыльца и жадно внимало тоже. Даже старую шавку разобрало любопытство, и она приковыляла к нам и села у ступеньки, жмуря полуслепые глаза и сочувственно постукивая хвостом.
Со второго этажа слышно нас было, по-видимому, плохо; дама нервничала, направляла на нас то одно, то другое ухо, наконец, не выдержала и закричала: Мишель, да проси же в дом! что ты на дворе разговариваешь?! Лбов встрепенулся.
- А милости просим, пожалуйте, в самом деле, в дом! - произнес он.
Через переднюю, увешанную вместо пальто всякими юбками и кофтами, мы вошли по посконному коврику-дорожке в "залу", два окна которой выходили на площадь; хозяин предложил мне сесть, а сам исчез - вероятно, делать доклад обо мне жене.
Я полюбовался двумя тощими олеандрами, торчавшими в кадках у окон и имевшими вид хлыстов, обозрел украшавшие стены открытки и писанный красками портрет какого-то военного, - ни дать ни взять майора из "Сватовства" Федотова, - и только что хотел сесть - из соседней комнаты выступила, еще издалека протягивая мне длинную высоко поднятую руку, как бы жалуя ею, высокая, худощавая дама в кудерьках. Щеки и нос ее были только что вновь припудрены, глаза подведены.
Лбов шел за нею. На шее его уже красовался белый воротничок, из рукавов виднелись манжеты. Он то и дело как бы высвобождал из них то голову, то руки, свидетельствуя этим, что городской убор для него не совсем привычен.
- Как я рада, вы из Петербурга?.. здравствуйте!.. - скороговоркой понеслась хозяйка. - Садитесь, я ведь тоже петербургская!.. Ну, что у нас там делается?!
Я пожал костлявую руку и сел в кресло; хозяйка опустилась на диван.
- Все по-прежнему!.. - ответил я. - Суета, суматоха, театров развелось, что грибов…
Хозяйка всплеснула руками.
- Ах, ах!!! Слышишь, Мишель? - обратилась она к мужу, стоявшему за одним из кресел и опиравшемуся на его спинку руками. - Я говорила тебе? В этом теперь вся жизнь! Непременно, непременно у нас спектакль устроим!
Мишель постукивал пальцами и кивал головою.
- Надолго вы в здешние края приехали? - продолжала хозяйка.
- Нет!.. я по небольшому делу к вам!!. - поспешил я прекратить попытки заговорить о "нашем" Петербурге. - Я слышал, что у вас скопилось много книг из разных помещичьих библиотек?
- Есть!.. - ответил Лбов.
- Ах, ничего в них интересного нет! - вмешались кудерьки. - Все лучшее я взяла себе - Эжен Сю, Конан-Дойля…
- Разрешите мне посмотреть? - обратился я к хозяину.
- А пожалуйста!
- Нет, нет, нет!.. - запротестовала хозяйка, - сперва выпьем чайку, поговорим о нашем милом Петербурге, а книги эти потом!..
Я встал.
- Нет, уж позвольте сперва заняться книгами: позже будет темно!
- Верно!.. - поддержал меня хозяин.
Кудерьки поджали губки и надулись.
- Ну, идите, идите!.. - недовольно произнесла она тоном обиженного ребенка. - Вы упрямый и злой…
- После визита к книгам я бываю добрее!.. - отшутился я.
- Смотрите, скорее возвращайтесь, - только с этим условием я вас и отпускаю! - произнесла она нам вслед, - наглотаетесь там пыли и перепачкаетесь - вот и все, чем вы будете вознаграждены за ваше непослушание!
Мы вышли на двор и стали пересекать его; хозяин вел меня к длинному кирпичному амбару, находившемуся против дома. Все обитатели последнего, начиная с хозяйки, высунулись; кто из двери, кто из окон и наблюдали за каждым нашим движением.
- Во многих имениях скупили вы библиотеки? - осведомился я.
- Библиотеки? - удивился хозяин. - Да я их не скупал совсем!
- Как же они у вас очутились?
- Имения я покупал, а не книжки… в старинных поместьях ведь они везде важивались!.. в придачу и шли. А потом к себе свозил сюда помаленьку.
- Самые имения, значит, перепродавали?
- Да что ж с ними больше делать? Хозяйство нонче хлеба не даст. Да и разоренные больше имения приходилось брать. Поустроишь его, приведешь в вид - и с рук долой! Хлопот с ними много!
- Какие же особенные хлопоты?
- А как же? Иной раз к строенью-то и подойти нельзя, не только что жить в нем: почешись об него - все завалится! Опять же парки разные в старые годы любили разводить; у иного помещика, глядишь, всего полтораста десятин осталось еще не проеденных, а под парком гуляет сорок. И это, значит, образумить надо: вырубить да выкорчевать!
- А почему же не оставить?
- Да кто же нынче с такой дебрей купит? - возразил Лбов. - Ни тебе лес, ни тебе поле - лешего только тешить! Чтоб под гулянки себе по сорок десятин отводить - на это бальшие капиталы надо иметь, не нонешние!
Мы остановились у спуска в подвал, и хозяин указал мне пальцем на низенькую, приоткрытую дверь.
- Тут… - проговорил он.